Павел Полян - Историмор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте

• Название: Историмор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте
• Автор: Павел Полян
• Жанр: История
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-17-098145-8

В новой книге Павла Поляна собраны работы о соотношении памяти и беспамятства, политики и истории: проблематика, которая, увы, не перестает быть актуальной. «Историомор» – неологизм и метафора – это торжество политики, пропаганды и антиисторизма (беспамятства) над собственно историей, памятью и правдой. Его основные проявления очевидны: табуизирование тем и источников («Не сметь!»), фальсификация и мифологизация эмпирики («В некотором царстве, в некотором государстве…») и отрицание, или релятивизация, установленной фактографии («Тень на плетень!»).

---

А многие ли сегодняшние руководители могут похвастаться такою почестью? Где ты, военно-историческая секира «ВРМ» («Владимир Ростиславович Мединский») или отечественный «бесогон карманный» лубяной, в берестяном, с позолотой, корпусе «НСМ» («Никита Сергеевич Миха2лков»)?

Саму идею вернуть Дзержинского на Лубянскую площадь коммунисты по привычке экспроприировали. Вбросил ее в 2002 году демократический мэр Лужков: мол, фигура сложная, но баланс плюсов и минусов у Дзержинского положителен, да и творение Вучетича – «что твой Буанарроти»! – не должно прозябать на задворках.

На самом деле сложного в этой фигуре ничего нет, но мифологема несколько изменилась. Если Хрущев, ставя памятник Дзержинскому в 1958 году в самом центре Москвы, бил им по Сталину, противопоставляя «рыцарей»-ленинцев «вурдалакам»-сталинцам, то сейчас, когда в деталях известно, что Ленин – вурдалак не меньший, это противопоставление потеряло смысл. Теперь Дзержинский интерпретируется как носитель идеи чрезвычайной законности и сильной руки, столь необходимых именно в трудные кризисные времена. В таком случае он означает собой эманацию и реинкарнацию самого Сталина, о возвращении памятников которому, увы, еще не пришло время говорить, по крайней мере в Москве[82].

Да кого теперь ни поставь на лубянский водопойный подиум (здесь когда-то поили лошадей) – хоть Блюмкина, хоть Гумилева, хоть Владимира Крестителя, – любой немедленно станет немного Перуном-Дзержинским.

В сущности, есть только два исторически приемлемых выхода из ситуации. Первый: Перун остается в своем музеоновом изгнании, и коммунисты в пыльных шлемах будут приходить или приползать к нему – дабы помолчать, пожаловаться, исповедоваться, помолиться в тишине, почистить под ним свои перышки.

Второй. Железный Феликс возвращается на свое прежнее место на Лубянской площади! Но оправданно это было бы в одном-единственном случае, а именно: вся «Лубянка» – комплекс зданий страхового общества «Россия» на Лубянской площади, еще в 1917 году реквизированных ОГПУ-НКВД-КГБ-ФСБ вкупе с подземным ходом и зданием Военной коллегии Верховного суда с его расстрельными подвалами (Никольская, 23) – отдаются под музейно-исследовательский центр советских репрессий, с придачей и передачей ему соответствующих архивов.

Ведь репрессии – это не просто часть советско-российской истории, это самое ее ядро, самый нерв. Красный же террорист № 1, возвращенный «к себе» экспонатом, а не триумфатором, впервые приобрел бы исторически корректный смысл.

P.S. Уже много лет, как на страницах «Новой газеты» то вспыхивала, то гасла другая замечательная идея – создать в Москве, а точнее в Москве и Московской области, на землях Водоканала близ акватории канала Москва-Волга, «Музей истории репрессий в СССР» (именно это название представляется мне оптимальным, ибо к ГУЛАГу репрессии не сводятся: были еще и депортации, и расказачивание, и коллективизация, и голодомор, и отъем церковных ценностей, и репрессированная перепись, и разгромленные музеи и много чего еще). Отсутствие такого музея в постсоветской России с ее советскими «архипелагами» и «голодоморами» – совершенно вопиющее явление: по сути, здесь уже давно должен быть создан исторический музей мирового калибра, по своему качеству и просветительному потенциалу не уступающий музеям Холокоста в Иерусалиме и Вашингтоне, Королевскому военному музею в Лондоне, музею апартеида в Робин-Айленде в ЮАР или музею, посвященному студенческим волнениям и их подавлению в Гванчжу в Южной Корее.

Однако идут годы – организуются конференции и выпускаются все новые и новые книги о сталинизме и его повадках, а в вопросе о музее подвижек не было никаких. Теперь, после переезда «Музея истории ГУЛАГА» с Петровки на Самотеку вопрос этот, по-видимому, и вовсе закрыт. Но это московский музей, а федерального музея так, похоже, и не возникнет.

Думаю все же, что на фоне исторического масштаба репрессий в СССР и вертухайского разгрома отлично уже функционировавшей «Перми-36» одного московского «Музея истории ГУЛАГа» – сначала на Петровке, а теперь на Самотеке [83] – все равно недостаточно.

Не исключаю и такого поворота, что в какой-то момент кому-то во власти придет в голову идея перехватить эту инициативу у гражданского общества и создать «свой» управляемый музей репрессий, где нашлось бы место и показу их «исторической неизбежности», объективного и даже «гуманного» характера, «эффективного менеджмента» и т. п. И такие мои опасения вовсе не беспочвенны.

В оказавшихся пустыми хлопотах о несостоявшемся музее было допущено, как мне кажется, две взаимосвязанные ошибки. Первая – это недостаточная гласность процесса самого продвижения идеи: если бы переговоры об этом шли не подковерно, а гласно и систематично, если бы «Новая» на страницах «Правды ГУЛАГа» вела бы системный мониторинг их хода, то, как знать, иные чиновники и поосторожничали бы с вечными на этом пути сотвореньями преград и пробуксовок: их не поняли бы даже в собственных семьях.

Вторая ошибка заключалась в установке на достижение прорыва в переговорно-организационных вопросах как условии перехода к выработке концепции музея, к его архитектурному решению и т. д. и т. п. Всем этим нужно было заниматься с самого начала и не дожидаясь медведевских или прочих резолюций, – более того, даже игнорируя их отсутствие, чтобы с той стороны лучше понимали всю нелепость и глупость проволочек. У будущего – временно еще не существующего – музея должен был существовать и работать авторитетный Общественный совет, который, вместе с реальной инициативной группой по созданию музея, начал бы активную и целенаправленную деятельность по выработке концепции музея.

Общество и власти должны были привыкать и привыкнуть к мысли о том, что такой музей создается, что рано или поздно он появится и что надо, по возможности, этому делу помогать. Инициативная группа и Общественный совет поэтому, кроме оперативной деятельности, могла бы издавать свой бюллетень и вести свой профессиональный сайт и публичный форум. На сайте могли бы оперативно фиксироваться все подробности и нюансы главных хлопот, все отклики в прессе и блогосфере, – а со временем, благодаря перекрестным ссылкам на другие родственные сайты и на сайты музеев и архивов, сайт сможет превратиться в ведущий объединительный портал по проблематике репрессий.

Post factum поделюсь несколькими соображениями – как если бы такой музей все еще прорастал и в надежде, что все-таки когда-нибудь кому-нибудь они еще пригодятся. Если бы музей создавался на намечавшемся крупном землеотводе на берегу канала Москва-Волга, в южной его части, то одним из центральных элементов музея мог бы стать пароход типа «Джурмы», перевозивший когда-то заключенных с материка на Колыму и поставленный здесь на прикол на канале. Если бы он был на плаву, то мог бы совершать и непериодические рейсы, став плавучим филиалом музея в целом.

С самого начала важно было бы озаботиться филиальной сетью. Прежде всего в части исторической здания Главной военной прокуратуры на Никольской (коль скоро полная перепрофилизация здания под музей не представится возможной). Другие возможные филиалы или, как минимум, станции на маршруте будущих тематических экскурсий, – в историческом здании на Лубянке, в Бутырской тюрьме (там, кстати, есть и свой небольшой музей), а может быть, в конкретном месте сортировки и отправки эшелонов на восток (на станции «Красная Пресня – товарная»). Хорошо себе представляю и несколько «персональных» филиалов – скажем, музеи Варлама Шаламова (на Колыме) или Осипа Мандельштама (во Владивостоке).

Пустоши памяти

И тени страшные Украины, Кубани…

О. Мандельштам

Голодомор и геноцид

Дрейфуя между якобы «европейским» и якобы «российским» полюсами, Украина переживает и пытается преодолеть не только экономический и политический кризисы, но и нечто даже более фундаментальное – родовой кризис идентичности. В Беловежском роддоме под рукой оказались только украинский язык, серьезная литература на нем и украинская советская государственность в том весьма выигрышном для Украины виде, в каком ее, в общесоюзных интересах, выстроила советская власть – с Крымом, Донбассом, Галицией, Северной Буковиной и Закарпатской Русью.