Константин Соловьев - Америциевый ключ

• Название: Америциевый ключ
• Автор: Константин Соловьев
• Жанр: Боевая фантастика

---

- Что ж, раз так…

Греттель усмехнулась. И кинула пробирку.

Ей не потребовалось большого замаха, крохотная стеклянная капля не отличалась значительным весом. Ганзель лишь выдохнул, когда та мелькнула размытой серебряной дугой, выпущенная из пальцев, точно камень, выскользнувший из пращи.

Замах вовсе не требовался, если бы Греттель собиралась попросту разбить склянку. Достаточно было уронить ее под ноги – и даже Бруттино с его непревзойденной скоростью не успел бы подхватить ее. Но Греттель вместо этого метнула ее гораздо дальше – прямо в распахнутый зев прозрачного саркофага.

Ганзель ожидал выстрела. Ожидал, что из ствола мушкета в следующее же мгновенье выплеснется грязно-серый пороховой хлыст, и крошечная фигурка Греттель осядет на пол, окрасившись в отвратительно алый цвет.

Но Бруттино не выстрелил. Отшвырнув мушкет, он совершил молниеносный рывок

еще прежде, чем пробирка успела преодолеть половину траектории. Он двигался быстрее, чем может двигаться любое существо, считающееся человеком или похожее на него. Так быстро, что стук деревянных подошв превратился в рваную дробь вроде тех, что издают ярмарочные трещотки.

Удивительно, что сознание Ганзеля успело зафиксировать все дальнейшее, мало того, мгновенно разложить по своим местам. Должно быть, следствие огромной дозы адреналина, выплеснутой в кровь. А может, он подсознательно и ожидал чего-то подобного.

Бруттино почти успел. Он оказался у входа в саркофаг лишь немногим позже стеклянной пробирки. Но Ганзель понял, что деревянной кукле не успеть – возле входа, как и прежде, лежали набитые котомки, те самые, что предназначались для Вальтербурга. Тусклые россыпи стеклянных гильз, в каждой из которых хранился свой особенный вид невидимой смерти.

Россыпи эти были слишком высоки, а кинутая Греттель пробирка - слишком близка к полу. Крохотная хрустальная звезда неслась беззвучно сквозь воздух, ставший вдруг удивительно прозрачным и густым. Акулья часть сознания, отлично разбирающаяся в пространстве, подсказала Ганзелю, что Бруттино опоздал. Той четверти секунды, что у него оставалось, не хватило бы для того, чтоб обогнуть разложенный груз или перепрыгнуть. Сейчас пробирка коснется пола и бесшумно разобьется…

Бруттино не мог успеть.

Но он успел.

Ганзель обмер, видя, как брызнули во все стороны прозрачные осколки – точно Бруттино пробежался деревянными ногами по кромке легкого декабрьского льда. И как прозрачной росой сверкнула заключенная прежде в пробирках влага.

Не сбавляя скорости, Бруттино протаранил груды разложенных пробирок, решительно и ни единого мига не колеблясь. Под его подошвами хрустело стекло, осколки летели в стороны. Но он успел. У самого пола схватил брошенную Греттель пробирку, пальцы, способные одним лишь щелчком ломать кости, удивительно нежно сжали стеклянное горлышко.

Больше Ганзель не успел ничего увидеть, потому что Греттель ударила своим маленьким кулаком по кнопке, и саркофаг, зарычав механическим голосом, вернул многотонную бронированную дверь на свое место, запечатав прозрачный купол вместе с деревянной куклой. Греттель не без усилия вырвала из скважины америциевый ключ. Мало чем отличимый от обычного, если бы не причудливая форма головки…

- Сестрица…

- Помолчи, - она сунула ключ за ремень, без всякой почтительности, точно это был лишь бесполезный кусок тусклого металла, - Ты выглядишь так, точно готов всплыть кверху брюхом.

Он попытался улыбнуться, и сам не понял, удалось ли ему это. Удивительно, что он все еще был на ногах. Конечно, дерево – несгибаемая материя, но иногда и старая акула может показать, что такое настоящее упрямство…

- Он… не выйдет? – Ганзель окровавленной рукой указал на купол саркофага.

И ощутил огромное облегчение, когда Греттель уверенно покачала головой.

- Никогда. У саркофага лишь один ключ. Да и тот окажется в болоте в самом скором времени.

- Значит, ты готова к такой жертве?

- Жертве? – она непонимающе взглянула на него.

- Это хранилище… Там же хранится до черта редких генозелий. Разве о подобном не мечтает каждая геноведьма?

Греттель устало усмехнулась.

- Слишком поздно, братец. Теперь это уже не хранилище. Теперь этот гигантский террариум, набитый самыми смертоносными тварями на свете. Огромный котел, кишащий тысячами самых отвратительных генетических мутаций. И ни одна геноведьма в трезвом рассудке эту шкатулку пандоры не откроет. Пусть зараза остается законсервированной там на веки вечные.

- И как долго это… эти генотвари будут там обитать?

Греттель пожала плечами.

- Не имею ни малейшего представления. Сотни лет. Может, тысячи. Не знаю.

- Это значит, что Бруттино…

- Да, - легко согласилась Греттель, стирая платком кровь с его подбородка, - Думаю, ему будет немного скучно. Учитывая, что его жизненный цикл почти неограничен…

- Как цветок, обреченный вечно стоять в стеклянной вазе.

- Твои метафоры всегда сбивали меня с толку, братец. Они совершенно бессмысленны.

- Да, я знаю, - Ганзель, придерживая себя за бок, попытался сделать шаг и обнаружил, что это дается ему слишком нелегко, - А теперь подведи меня поближе к стеклу.

- Зачем?

- Хочу посмотреть, как ему понравится новая обстановка. Ему придется к ней привыкнуть.

- Любопытство – едва ли положительная черта, братец.

Ганзель взглянул на нее, и глядел достаточно долго, чтобы прозрачные глаза Греттель потупились.

- Ладно. Держись.

С помощью Греттель ему удалось добраться до саркофага и заглянуть внутрь сквозь толстое стекло.

Бруттино стоял на том же месте, где поймал брошенную Греттель пробирку. Вокруг него ледяными россыпями лежали стеклянные осколки. Пол всплошную был покрыт прозрачной жидкостью, и можно было представить, что это вода из тающего льда.

Ганзель мысленно содрогнулся, представив, сколько тысяч смертоносных ядов на самом деле находится в этой жидкости. Даже воздух внутри саркофага должен был превратиться в жуткое месиво из всех возможных генетических болезней. Но Бруттино, казалось, совершенно не беспокоился на счет этого. Он глядел на Ганзеля сквозь оболочку саркофага, не шевеля и пальцем. Не кричал, не метался, не пытался пробить бронированную преграду острым носом. Просто стоял и смотрел.

Понял все сразу. Умное дерево.

- Кажется, вся эта дрянь и в самом деле не производит на него никакого эффекта, - заметил Ганзель вслух, - Гляди, даже кора не потемнела.

- И не произведет, - сказала Греттель, тоже глядя сквозь стекло на деревянную куклу, - Генозелья воздействуют лишь на человека. Ему ничего не грозит.

- Но только если…

Ганзелю показалось, что ему это мерещится. Что толстый слой бронированного стекла породил какую-то оптическую иллюзию. То, что происходило в саркофаге, не могло происходить на самом деле.

Янтарные глаза Бруттино мигнули. А потом он поднял зажатую в деревянных пальцах пробирку, легко отломил ее пробку и запрокинул склянку над распахнувшейся подобно дуплу пастью.

- Он…

Греттель, сама, вероятно, того не сознавая, схватила Ганзеля за раненое плечо – так, что тот едва не взвыл от боли. Они стояли и смотрели, как прозрачная жидкость капает в пасть деревянной куклы. Так пристально, словно каждая капля была песчинкой в невидимых песчаных часах, способных запустить загадочную и, вместе с тем, ужасную по своим последствиям реакцию.

Бруттино медленно выпил все содержимое пробирки и раздавил хрупкое стекло в руке. На пол снежинками посыпалась стеклянная крошка. Он улыбался. Еще один мираж, вызванный преломлением лучей в оболочке саркофага, но Ганзель был готов в этом поклясться. Бруттино улыбался.

А потом он начал меняться.

Секунд десять ничего не происходило, а потом его тело начало медленную и жуткую трансформацию. Под сухим внешним покровом начало что-то бурлить, он на глазах светлел и истончался, точно рассасывался. Суставы с хрустом съеживались, делаясь не такими разбухшими. Ганзель не должен был слышать хруста – саркофаг был герметичен и звуконепроницаем – но ему казалось, что слышит.

Зеленоватый мох, обрамлявший прежде деревянную голову, желтел и ссыпался вниз. На его месте росли пучки волос. Жестких, но совершенно человеческих, светлых, как свежая древесная стружка. Бруттино выгнулся дугой, запрокидывая голову и дрожа всем телом. Возможно, это был пароксизм блаженства, миг его наивысшего торжества. А может, деревянный человек впервые за свою короткую жизнь почувствовал боль. Боль должна была быть чудовищной – с невероятной скоростью трансформировались все ткани его тела, прорастая нервными окончаниями.

Глаза, прежде похожие на затвердевший древесный сок, втянулись в череп, обрели симметричную форму, тоже посветлели, в них образовались радужка и зрачок. Новый взгляд Бруттино едва не заставил Ганзеля отшатнуться от стекла – такой же тяжелый и пронизывающий, но теперь, без сомнения, человеческий.