Александр Исетский - Буран

• Название: Буран
• Автор: Александр Исетский
• Издательство: Средне-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1965

---

— Ну, а к вечеру мы что-нибудь придумаем, — смущенно сказал он, уходя.

Как теперь я присмотрелся к Евсюгову, он оказался заметно моложе, чем мне сначала показалось. Но на лбу, около рта и глаз уже залегли, совсем не по возрасту, морщинки, а щеки покрывала жесткая черная щетинка с явственной проседью. Посеребрила она и волосы на висках. Тень какого-то глубокого раздумья не сходила с его смуглого умного лица. Видимо, это постоянное раздумье сложилось в его натуре под влиянием непреходящих долголетних забот, постоянной необходимости как-то выкручиваться из безвыходных положений, в которые ставили его суровые обстоятельства хозяйствования в артелях, подобных федьковской.

Но вопреки уничтожающему отзыву агронома Тепляшина о Евсюгове, я, хотя и по краткому наблюдению за ним, твердо мог бы сказать, что агроном подошел в своей оценке сложной и противоречивой натуры федьковского председателя очень односторонне. Он не заметил в нем драгоценных качеств: несомненной честности, открытой правдивости и редкой преданности своему трудному делу. К сожалению, таким сплавом этих чудесных качеств отличается далеко не каждый из наших вожаков. В дальнейшем мне предстояло установить — чем же, в самом деле, является, как выразился тот же Тепляшин, «на данном этапе развития сельского хозяйства» колхозный вожак такого типа, как Евсюгов?

3

Вечером состоялось заседание правления с активом. Народу в бухгалтерии, где заседали, собралось человек двадцать. На столах тускло горели две керосиновые лампы. Еще и этот желтоватый жидкий свет подтверждал, сколь позорно был запущен федьковский колхоз; и это в нашей области, с ее «сплошной электрификацией»!

Евсюгов не выбирал себе главенствующего места. Примостившись сбоку к столу бухгалтера, он без каких-либо обиняков обратился к собравшимся:

— Наперво потолкуем, товарищи, о весеннем севе.

И доложил о положении с севом почти буквально в следующих словах:

— Пора выезжать в поле! С завтрашнего дня надо начинать подборонку. Что недоделали, будем исправлять на ходу. Матаес готова, а нас — как застало? Давайте высказывайтесь — у кого что есть прибавить. Таня, ты растолкуй.

Слово взяла очень молоденькая, худенькая и небольшая, как подросток, девушка. Она оказалась агрономом, которого МТС прикрепила к артели «Красногвардеец». Бойко и деловито она обратила внимание членов правления и актива на необходимость дружно приступить к первому этапу весенне-полевых работ, перелистала план этих работ, указав, что и как надо быстро доделать и исправить, чтобы не сорвать сроков, предусмотренных этим планом.

Говорила Таня Вострикова скороговоркой, и Евсюгов, повернувшись в ее сторону, внимательно и напряженно смотрел в ее лицо, стараясь, казалось, запомнить все ее советы и указания, как будто они были для него откровением. Когда она окончила свою речь и аккуратно сложила план, Ефим Осипович заключил:

— Так вот —все слышали, что и как надо доделать? Добавленья будут? Нету. Тогда выполняйте.

И перешел к следующему вопросу:

— Теперь я доложу о государственных ссудах колхозу. Нашу приходно-расходную смету в исполкоме утвердили с намерением всячески нашей артели помочь. Ссуды на корма скоту и на капитальное строительство дали нам триста девяносто тысяч. Ну, как обратно мы ехали, в Ерзовке плотники без дела сидят. Работали они у меня, когда я там артелью правил. Порядились с ними — тысячу рублей с квадратного метру. Так вот давайте — у кого какое мнение? Не обязательно: Евсюгов сказал — и конец. Высказывайтесь, а то завтра за плотниками надо подводы посылать.

Возражений договор председателя с плотниками не вызвал, и так, видимо, в манере Ефима Осиповича, был с ходу решен большой и важный для жизни артели вопрос.

В колхозе даже забыли, сколько лет у них не было детских яслей. До школьного возраста все матери называли своих ребят «грудными» и почти не участвовали в общественных работах. Опять же по кратенькому докладу председателя правление поручило одной всеми уважаемой колхознице немедленно всех детей учесть, подобрать себе помощниц и ясли открыть.

Последовавший затем обычный разбор нескольких заявлений колхозников о их бытовых нуждах как будто исчерпывал повестку дня кратковременного заседания. Однако оказалось, что под самый его конец Евсюговым приноровлен был очень острый вопрос о трудовой дисциплине. Евсюгов даже встал, приступая к нему.

— Обсудить надо, товарищи, нашу заведующую молочной фермой Василису Трофимовну Вечеркину, — и он перевел суровый взгляд на женщину, навалившуюся всем корпусом на стол учетчицы.

Она не подняла низко опущенной над столом головы, повязанной клетчатым платком. Сидя вблизи нее, я еще раньше обратил внимание на странную одутловатость грубого лица этой женщины со сведенными к переносью зрачками, а особенно на ее осипший голос, когда она о чем-то переговаривалась с учетчицей. Во всем ее облике проступала какая-то ухарская натура, приглушенная только здесь, на заседании.

Ефим Осипович, между тем, ставил вопрос ребром:

— Что можно прямо сказать, касаясь этого человека? Не люблю я тех, кто хочет меня взять обманом! Затрачиваем мы на животноводство огромные средства. При требуемой дисциплине должна эта отрасль дать нам быстрый доход. Добыты соответствующие корма. А какая же колхозу от этого польза? Вот поглядите на эту дивограмму, которую специально агроном наш сделал, — и председатель указал на прикрепленный к стене график надоя молока по колхозу.

График представлял пилообразную кривую линию с еле выраженной тенденцией к повышению.

— Так вот, поглядим по этой дивограмме, какая есть заведующая Василиса Трофимовна: — продолжал Евсюгов. — Как видите, тянется черточка со среды всю неделю вверх и вверх. Это надой все повышается и повышается. Дошла черточка до воскресенья, и хоп! — полетела книзу. Воскресенье, понедельник, вторник — все летит и летит вниз. Вот пошла со среды черточка опять вверх, а с воскресенья снова хоп! И в третью неделю то же самое. Что же такое происходит на ферме? Посмотрим по дивограмме, что делала Василиса Трофимовна в субботу, накануне, как черточке нырнуть книзу. Варила Василиса Трофимовна бражку, пекла всякую стряпню, а вечером созвала своих доярок на вечерку. Скот же поручался малолетним девкам. Слывет Василиса Трофимовна в Федьковке первостепенной песенницей, к тому же задористо играет и на гармошке. Трясут они пляской избу целую ночь, прихватят и воскресенье. В понедельник опохмеляются, а во вторник у всех голова болит. И только со среды опомнятся, спохватятся скот кормить и поить. А в субботу опять же вечерка у какой-нибудь доярки, опять пляс да тряс. И так каждую неделю. Вот что показывает нам этот плакатик!

В полной тишине звучала в комнате эта бесхитростная, взволнованная речь председателя, а люди то и дело переводили взгляд от обличительной «дивограммы» к виновнице, ничком лежавшей на столе и не смевшей поднять головы.

Оторвав свой острый взгляд от графика и перекинув его на заведующего МТФ, Ефим Осипович продолжал:

— Давала ли ты, Василиса Трофимовна, мне обещание — пить последний раз, последний раз отугощать своих подружек? Давала! Раз обманула, два. Больше я верить тебе не могу, печенка не вынесет. — И, снова обратившись к народу, он с глубокой обидой сказал: — По достанным кормам мы уж тонну должны надаивать! А она?! — И, еще раз взглянув на Василису, разгневанно заключил: — Выпроводить такую надо с фермы! Пусть проветрится на поле!

Никто не заступился за Василису Вечеркину. Непрощаемая ее вина перед колхозом была доказана Ефимом Осиповичем со всей очевидностью. Не проронила слова в свое оправдание и она сама.

Заведующим МТФ решили поставить давнишнего работника колхоза — ветфельдшера Чеботарева. До войны он заведовал уже артельной фермой, и именно при нем колхоз экспонировал на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке высокие успехи своего животноводства. Вынужден был уйти с фермы Иван Романович из-за болезни. Скромно и немногословно вспомнив о лучших порядках на ферме, он, однако, напомнил правленцам о своем недуге.

Потеплевшим голосом Ефим Осипович ответил ему:

— Известно нам о вашей подержанности, Иван Романович. Но я думаю, товарищи, что мы сочувственно учтем его недомогание и не пожалеем, сколько там надо, средств подлечить Ивана Романыча. Он, безусловно, оправдает себя.

Я посмотрел на часы. Заседание длилось два часа пятнадцать минут. Я не помню случая, чтобы каким-либо колхозным правлением столько важных вопросов было рассмотрено за столь короткое время. Конечно, это было умение Ефима Осиповича без обиняков, просто и немногословно раскрыть суть решаемого вопроса и подвести людей к разумному его решению. Правда, простота выражений Евсюгова часто граничила с грубоватой примитивностью, но это была уже не вина его, а беда. И еще одно драгоценное качество в натуре Евсюгова, несомненно, помогало делу — его прямодушие. Оно шло от его открытого лица и взгляда, от той душевной непосредственности, с которой он подходил к любому вопросу. Не надо было гадать, что он о ком-либо думает или как относится к чему-либо, его лицо — открытая перед вами книга. Может, это является недостатком для человека, руководящего большим коллективом людей, и, возможно, такая прямолинейность даже повредит делу, но таков уж был Ефим Осипович Евсюгов. И вполне может быть, что кратковременная его работа в колхозах в какой-то степени прямо зависела от этого наивного, почти детского прямодушия. Бывает и так...