Дмитрий Рагозин - Дочь гипнотизера. Поле боя. Тройной прыжок

• Название: Дочь гипнотизера. Поле боя. Тройной прыжок
• Автор: Дмитрий Рагозин
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 5-86793-511-6

Проза эта насквозь пародийна, но сквозь страницы прорастает что-то новое, ни на что не похожее. Действие происходит в стране, где мучаются собой люди с узнаваемыми доморощенными фамилиями, но границы этой страны надмирны. Мир Рагозина полон осязаемых деталей, битком набит запахами, реален до рези в глазах, но неузнаваем. Полный набор известных мировых сюжетов в наличии, но они прокручиваются на месте, как гайки с сорванной резьбой. Традиционные литценности рассыпаются, превращаются в труху… Это очень озорная проза. Но и озорство здесь особое, сокровенное. Поможет ли биографическая справка? Вряд ли. Писатель — скромный библиотекарь, живущий, скорее, в своих текстах, чем в реальной Москве на рубеже тысячелетий. И эти тексты выдают главное — автор обладает абсолютным литературным слухом. И еще он играет с читателем на равных, без поддавков, уважая его читательское достоинство.

---

Сухая, гремучая зелень, мятые облака, расщелина, вопрос, хоровод, прибыль, плетеная сумка, мертвая полевая мышь, пластмассовая вилка, бумажный стаканчик с надломленным краем, книга с пистолетом на обложке.

Надо записать. Хромов сунул руку в карман, но вместо блокнота вытянул длинный серый чулок. Что такое? Неужто посеял записи, вместившие столько дней, невосполнимые? Что я без них? Что они без меня?

«Роза!» — позвал он.

Ответом тишина. Он посмотрел на часы. Пора просыпаться.

«Роза!» — крикнул он громко, хрипло.

Тишина № 2.

Он вошел в спальню. Сквозь приоткрытые занавески заходящее солнце пускало слюни.

«Роза…» — прошептал он, чувствуя, как пол уходит из-под ног.

Рывком откинул одеяло, как будто еще надеялся, что Роза — здесь и только сильно уменьшилась, повинуясь болезни, скукожилась, бедная. Мокрое желтоватое пятно, симметричное, как распластанная лягушка, и никакой жены, даже никакого намека на жену. На тумбочке стакан с длинной резиновой трубочкой, чтобы пить сок, не вставая с постели. На полу книга, которую читала в передышках между снами. Он раскрыл на месте, заложенном веточкой кипариса. Прочитал отчеркнутое ногтем:

…питепа dominae…

Это ничего не объясняло и никуда не вело.

Подняв край измятой простыни, заглянул под кровать.

Пусто. Чемодан с выигранными в лотерею деньгами разделил судьбу записей и жены.

Надо действовать. Действовать в условиях, когда действие противопоказано и сулит смертельный исход. Но не мог же он усесться в кресло и ждать, что злоумышленник, каким бы разумным он ни был, одумается и восстановит все как было, вернет в целости и сохранности чемодан, нетронутые черновики, невредимое тело.

Осторожно приоткрыв дверь, Хромов выглянул в коридор и тотчас отскочил назад. Прямо на него по коридору валил насупившимся пузом вперед голый толстяк. Хромов где-то видел его раньше, но толстяк не был постояльцем гостиницы. Выждав, когда туша прошлепала мимо, он вышел в коридор. Толстяк как раз дошел до лестницы и заворачивал за угол. Хромов последовал за ним, прижимаясь к стене. Только бы не обернулся! Он видел круглый безволосый затылок, белую, как филе рыбы, спину с низко отвисшими ягодицами. Толстяк, пихнув дверь, без стука, вошел в номер, который занимали Икс и Игрек. Подойдя на цыпочках к двери, Хромов некоторое время стоял в нерешительности, не зная, что от него требовали обстоятельства. Войти вслед и застать врасплох или ждать развязки в коридоре. Он уже не сомневался, что странный толстяк как-то связан с пропажей самого нужного. Наконец он решил, что дольше медлить нельзя. Неизвестно, что они там вытворяют, пока он ждет. Хромов распахнул дверь.

На полу лежал человек, стянутый веревками. Наклонившись, Хромов узнал гипнотизера.

«Развяжи!» — прохрипел он.

«Развязать? Нет, уж больно ты любишь распускать руки», — то ли сказал, то ли подумал Хромов и резко спросил:

«Где они?»

Гипнотизер мотнул головой влево. Приглядевшись, Хромов заметил наклеенные на стене над кроватью бумажный крест и греческую лямбду. Он быстро взобрался на кровать и попытался их отодрать, подцепляя ногтями крепко сросшуюся со стеной тонкую бумагу.

«Вот черти!»

Будь под рукой нож, можно бы соскоблить.

Нож был у Авроры. Она резала на весу маленькую дыню. В волосах запутались разноцветные бигуди. Поверх ночной сорочки вязаная безрукавка.

«Все ушли купаться», — сказала она.

«А ты?»

«Я уже давно утонула!»

Аврора засмеялась, но звук получился такой, как будто она и впрямь захлебывалась в воде.

«Я дам нож, если ты выполнишь два моих желания…»

Почему не три? — подумал Хромов.

«Перестанешь притворяться…»

«А второе?» — перебил Хромов.

«Идем!»

Она повела его в комнату. Настя сидела на кровати.

«Ты должен лишить ее невинности!»

«Я?» — испугался Хромов.

«Оставляю вас одних. Свет погасить?»

Не дождавшись ответа, Аврора ушла, прикрыв за собой дверь.

Что они все ко мне привязались со своей невинностью! Какой-то кошмар! — подумал Хромов.

Приблизившись к кровати, он увидел, что это не Настя, а грубо сработанная глиняная кукла, причем больше похожая на Сапфиру.

Нож мне не светит, решил Хромов, ну и бог с ним. Главное, найти деньги и блокнот. Нет, вначале блокнот, а потом деньги, а лучше то и другое одновременно. Это последнее соображение почему-то наполнило его уверенностью, что осуществить задуманное не составит труда. Что хочешь, то и имеешь, все еще было непреложной истиной.

Но путь преградил Агапов, встав перед бамбуковой шторой.

«Дальше не пущу!»

Он был низкого роста, с русыми вихрами, лобастый, вислогубый, круглые глаза глядели жалобно, грустно.

Но, отстранив досадную антропоморфную помеху и откинув змеешипящую штору, Хромов увидел только карту местности, выцветшую и обветшавшую.

Не без труда он нашел на карте виллу Тропинина, обозначенную маленькими вилами. То, что Тропинин мертв, его не удивило, удивило его то, что, даже будучи мертвым, Тропинин не утратил способности двигаться, говорить. Если мои записи кому-то нужны, то только ему, подумал Хромов, глядя на тощую, шахматную фигуру критика. Другим они не в коня корм. А этот эрудированный хищник состряпает из них рецензию или обзор, памфлет, пасквиль, да мало ли еще на что сгодятся мои задние черные мысли! Но он не решился спросить в лоб. Надо вынудить Тропинина признаться в краже, обличить исподволь, шутя подвести к саморазоблачению. Конечно, Тропинин ни за что не признается, но он может выдать себя неосторожным словом, смущенным выражением лица, ложным жестом. Вырвать истину…

Но Тропинин гнул свою линию:

«В своем первозданном виде натура нам неведома, поскольку, стоит за нее взяться, приласкать, как она моментально перестает быть первозданной, теряет вкус, запах, превращаясь в снимок, голотипию, которая имеет своих поклонников, но обречена до скончания времен пылиться в запертом на ключ ящике стола. Наши усилия пропадают даром. Мы губим то, к чему стремимся, уничтожаем то, что хотели бы сохранить, ибо сохранение — первый и решающий шаг к уничтожению».

Дохлый номер! — подумал Хромов.

«Не номер, а нумер!» — высокомерно поправил Тропинин.

Хромов закрыл лицо руками. Как он мог совершить такую грубую ошибку?! Стыд! Позор!

Тропинин был в зеленом пиджаке, салатовом жилете, лимонной рубахе и апельсиновом галстуке. Волосы зачесаны назад и слегка золотились.

«У меня для тебя сюрприз!»

Широким взмахом он откинул занавеску:

«Вуаля!»

Вышла девушка в оранжевом купальнике, таком узком, что воображению не за что было зацепиться. Одно резкое движение, и стянутые тесемки лопнут, она окажется вся на виду, теряя силу соблазна. Но именно риск утратить прелесть последнего стыда и разочаровать тупостью телесной формы делал девушку неотразимой. Она не до конца раздета, но уже почти лишена всего того, что удерживает и направляет взгляд. Одно неверное движение, и от нее ничего не останется.

«Советую быть с ней построже!» — напутствовал Тропинин.

Хромов и девушка стояли на сцене. Зрительные ряды уходили в дымку тоскливого изумления. Лица вспучились ожиданием. Чей-то голос, странно знакомый, бубнил в голове, нудил:

«Раздень!»

Он оглянулся, чтобы узнать, кому принадлежит голос, но никого, кроме него и девушки, на сцене не было. Голос продолжал звучать, напирая, вдалбливая:

«Раздень, раз в день, вдень в тень, растение, рождение, рассуждение…»

А почему бы и нет? Зал, зрители были так далеко! Они были по ту сторону, в своем, непонятном и неинтересном мире. Почему он должен отказаться от своего желания только потому, что оно совпадает с желанием другого? Он бы потом себе не простил. Потом было бы поздно.

«Сними! — талдычил голос, заметно раздраженный его медлительностью. — Сорви! Сдери!»

Уже девушка, заждавшись, сделала шаг к нему, улыбаясь, качнув бедром, поводя плечом так, как будто ей было тесно в узких путах. Блестящие губы шептали: «Освободи меня!»

Покорный, он окинул прощальным, снисходительным взглядом затаивший дыхание зал и уже протянул руку, как вдруг одно лицо, выражение ужаса где-то в задних рядах, пронзило его. Нет, это не была Роза, у Розы давно уже не было никакого лица, никакого выражения. Это был он сам. Поспешно встав и не обращая внимания на злобное шиканье, он прошел меж кресел и выбежал из зала.

Но, шагая по тускло освещенному коридору, он уже жалел, жалел, что не поддался внушению. Опять надо начинать сначала, допуская, что и на этот раз, в результате всех своих усилий, он вновь окажется на сцене и будет хотеть того, что от него хотят. Будь при нем деньги — его выигрыш, все было бы намного проще. Но выигрыш улепетнул, и, чтобы его вернуть, надо перелистывать страницы назад, читать в обратном порядке, задом наперед, дерепан модаз.