Анастасия Дробина - Дорогой длинною

• Название: Дорогой длинною
• Автор: Анастасия Дробина
• Издательство: Анима
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-94320-066-3

Цыганские повести Анастасии Дробиной многократно переиздавались как под собственным именем, так и под псевдонимом (Анастасия Туманова). К сожалению. практически все эти книги имеют неточности технического характера. Данное коллекционное издание представляет первую книгу романа в полном авторском варианте. Под одной обложкой сведены части, действие которых разворачивается с 1870 по 1901 год

---

– Да иди ты, морэ! - смеясь, отмахивался Митро.

Илье казалось, что друг почти не изменился за эти годы. Несмотря на сорок пять лет, седины в буйных кудрях Арапо было мало, и лишь прибавилось морщин на лбу, да голос звучал твёрже: Варька говорила, что заправляет в хоре теперь Митро. Яков Васильич, которому уже было под семьдесят, всё реже и реже выезжал с хором в ресторан, а шумные пьянки ночь напролёт "на фатерах" у офицеров и купцов и вовсе были ему не под силу.

Хор Якова Васильева сильно помолодел. В солистах сейчас ходили сыновья и дочери тех, с кем Илья когда-то пел в ресторане. Из прежних остались только Стешка, бывшая теперь не столько певицей, сколько конвоиром при своих пяти дочерях, да братья Конаковы, поседевшие, но по-прежнему считающиеся лучшими гитаристами Москвы. Илья уже успел услышать, что Зина Хрустальная, бывшая королева жестокого романса, так и не вернулась в хор, оставшись содержанкой графа Воронина и родив ему шестерых детей, и что совсем недавно граф всё-таки женился на ней. Гришку Дмитриева десять лет назад зарезал, стащив с собственной жены, купец Расторгуев.

Сестра Митро, хорошенькая плясунья Алёнка, вышла замуж за сибирского золотопромышленника, проездом оказавшегося в Москве и упавшего к её ногам, и укатила с мужем в Нерчинск. Другую сестру, Любку, сосватали цыгане из Петровского парка, и она пела в "Яре". Дядя Вася окончательно спился и не появлялся не только в ресторане, но даже на Конном рынке, окончательно усевшись на шею дочери. Гашка, удачно попавшая на содержание к богатому купцу Рахимбаеву, умудрялась кормить отца, бабушку и ещё пять нищих цыганских семей, внезапно оказавшихся её роднёй. В ресторане теперь блистали дочери Стешки, дуэт брата и сестры Конаковыхмладших, причём Федька ещё и чудесно играл на гитаре, а его сестра Анфиса мастерски отплясывала "венгерку". Старшие дочери Митро тоже были прекрасными плясуньями, а сын Яшка уже был известен всей Москве как хороший гитарист и редкой красоты баритон.

– Кузьма-то где? - Илья уже все глаза проглядел, высматривая старого друга среди цыган. - Не ушёл он от тебя?

– Куда ему идти… Явится, подожди. Я его сам четвёртый день не вижу.

Пьёт где-нибудь на Сухаревке.

– А ты что же разрешаешь?

– А что мне - пороть его? Мальчишка он, что ли? Ведь тоже четвёртый десяток разменял, а ума всё нету. И из-за кого всё, дэвла?! - вдруг взорвался Митро, ударив кулаком по столу. Подпрыгнувшие стаканы жалобно звенькнули, цыгане обернулись, но Митро не заметил этого.

– Ни за грош пропал, понимаешь? Ни за медную копейку! Из-за потаскухи!

Из-за шалавы переулошной, чтоб ей без попа сдохнуть! Столько лет прошло, а он всё успокоиться не может. Сколько я ему баб приводил, каких цыганочек показывал… Всё не слава богу, так и живёт бобылем… А эта лахудра в "Яре" поёт! Слава богу, хоть совести хватило обратно сюда не заявляться! После Кузьмы у ней кого только не было, уж пробы ставить негде, а ещё цыганка!

Таборная ещё, чтоб ей околеть!

Илья только вздохнул. К счастью, в углу запела Настя, и Митро тут же забыл обо всём, весь подавшись вперёд и жадно вслушиваясь в песню. Это была "Не вечерняя", которую семнадцать лет назад Настя запевала в хоре. Илья тоже повернулся на голос. Настя сидела на диване рядом с отцом и Марьей Васильевной, перебирала струны маленькой "краснощёковки" с узким грифом. И не так уж громко пела она, но в комнате разом стихли все звуки.

– "Ах, да вы подэньти…" - вполголоса вступил вторым голосом Митро.

Илья тут же опасливо взглянул на хоревода, и действительно, Яков Васильич нахмурился. Но ничего не сказал и чуть погодя запел сам красивым, чуть вздрагивающим баритоном:

– "Вы подэньти мангэ, братцы…"

– "Тройку мангэ серо-пегих…" - не сговариваясь, подхватили Стешка, Илона и Симка Конакова. А затем прорвало остальных, цыгане один за другим вступили в песню, и по комнате поплыла мощная волна теноров, басов, баритонов, альтов и звонкого сопрано. Последнее, к изумлению Ильи, принадлежало Анютке, племяннице мадам Данаи.

Ах, да не вечерняя,
Не вечерняя ли ты заря,
Спотухала, боже мой, заря…

Слушая песню, Илья думал о том, что эту "Не вечернюю" в цыганских хорах кто только не пел. Он сам слышал её сто раз от разных певиц. И ведь неплохо пели. Но так, как Настька, не выводила ни одна. Кто ещё мог вести мелодию так тихо и вместе с тем сильно, так нежно и чисто, будто не песня это, а капли росы на степной траве, будто не цыганка поёт, а ветер гуляет в озёрных камышах, жаворонок заливается где-то под облаками…

Откуда только это в ней? И не ушло, не погасло за столько лет. И по цыганам видно, что певицы лучше Настьки в хоре больше не было. Илья посмотрел на жену, сидящую среди женщин. Она так и не сняла ни таборной юбки, ни заплатанной кофты, в которых утром пришла в Большой дом. И выгоревший от солнца платок по-прежнему был на её волосах. И на загорелом, уже успевшем обветриться в пути лице не было улыбки, и она была среди этих городских, затянутых в шёлковые и бархатные платья певиц как ромашка в букете южных роз. И всё равно лучше всех, с ожесточением подумал Илья. Ни одна из этих бутербродниц пятки её босой не стоит!

– Ах, господи ты наш дорогой и все угодники… - протяжно вздохнул Митро, когда песня кончилась и смеющиеся цыгане обступили Настю. - Ты-то что не пел, Смоляко? Надоела тебе, что ли, Настька за столько лет? Ну, кто сейчас так сможет, скажи мне?

– Что - голосов в хоре нет? - удивился Илья.

– Да есть, сам ведь слышишь… Стешкина Наталья, Федька Трофимов, мои девки кое-как воют… Вон, Анютку Данаину слышал? Голосок у девки серебряный, в церковном хоре поёт по праздникам, а к нам не идёт. Яков Васильич звал, а она смеётся. Позориться, говорит, только. Нет, голоса-то, морэ, имеются, да всё не то. И потом - слышал бы ты, что они сейчас поют, Смоляко! – вдруг с досадой вырвалось у Митро. Илья непонимающе посмотрел на него.

– Помнишь, что мы-то пели? Романсы, песни старинные, красивые…

Помню, как заведём с Настькой "Не позабудь меня вдали" на два голоса – господа разум теряли! А вы с Варькой разве "Отойди, не гляди" не пели? А от тебя разве с ума не сходили? Как вспомню - "Твои глаза бездонные"… А сейчас что? Куплеты какие-то, песенки дурацкие, ни голоса не покажешь, ни ноты высокой не возьмёшь. Ей-богу, позор один! И публика другая пошла. Раньше, помнишь, графья-князья ездили, купцы именитые. А сейчас поналезет в ресторан рвань всякая, рассядется, как царский сват, "беленькими" машет и требует "Гулял я, мальчик, по Адессе"…Тьфу! Измельчали господа-то. Вон, к моей Маргитке знаешь кто ездит? Сенька Паровоз!

– Кто такой? Купец?

– Если бы… - вздохнул Митро. - Мазурик. Первый вор на всю Москву.

Выглядит-то, конечно, барином и деньги большие привозит, мы потому и не препятствуем…

Илья посмотрел на Маргитку. Та с самого начала вечера сидела в углу, забравшись с ногами в большое кресло и держа на коленях гитару, струн которой иногда небрежно касалась. На полу возле кресла сидел Яшка - пятнадцатилетний сын Митро, очень похожий на отца узко, по-татарски разрезанными глазами. Изредка он что-то сердито говорил сестре, но Маргитка не обращала на него никакого внимания, продолжая баловаться на гитарных струнах. Лицо её было задумчивым, глаза смотрели в открытое окно, и впервые за вечер Илья мог внимательно рассмотреть приёмную дочь Митро.

Тёмное, почти кофейное лицо Маргитки поражало неправильностью черт: широкие, как у мужчины, брови, нос с горбинкой, крупные, слегка вывернутые губы - будто она держала в них горошину. Но зато глаза, глаза…

Большие, недобрые, зелёные, и ресничищи до полщеки. Цвет - от отца, взгляд - от матери, подумал Илья, снова вспомнив Ольгу. Красавицей та была, что и говорить. Правда, он, Илья, тогда умирал по Настьке, да и старше его Ольга была лет на пять… "А эта моложе на двадцать. Ошалел ты, что ли, морэ?" - испуганно одёрнул сам себя Илья. Как раз в этот миг Маргитка отвернулась от окна и в упор посмотрела на него. В её взгляде не было ни удивления, ни смущения, и она не торопилась отводить глаза. Это пришлось сделать Илье. Однако, с характером девчонка…

– Это ты её по-болгарски назвал? - спросил он у Митро. Тот усмехнулся:

– Илона. Мы-то, помнишь, не то что назвать - окрестить её никак не могли. Всё недосуг как-то было, "чяёри" и "чяёри"… А когда я Илонку в дом привёл, она только взглянула и сразу - "Маргитка"! Имя-то не наше, красивое, - прилипло сразу, как родилась с ним! Окрестили Марьей, а у цыган так и осталось - Маргитка. Даром что саму Илонку все давно Еленой Степановной зовут, а то, что она из болгар, и думать забыли. Она и наших детей всех по-русски назвала, жить-то, говорит, им здесь…

– Н-да-а… - Илья снова покосился на Маргитку, которая продолжала без стеснения разглядывать его из своего кресла. - Ну, хороша, конечно, девка…