Ирина Степановская - Манящий запах жареной картошки

• Название: Манящий запах жареной картошки
• Автор: Ирина Степановская
• Издательство: ACT: Транзиткнига
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-036394-Х, 5-9713-2048-3, 5-9578-3932-9, 985-13-7528-4

Ирина Степановская, автор романов «День да ночь…», «Экзотические птицы», «Боковая ветвь», «Вслед за Ремарком», представляет новую книгу.

Это истории о том, как хочется людям любви и как дорого порой приходится за нее платить, как трудно воспитывать детей и что считать основным инстинктом…

И наконец, о том, как все-таки дорог каждому человеку манящий запах детства — запах родного дома, где тебя всегда ждут и любят.

---

На экране телевизора катались на роликах рекламные медведи. Старые ходики на стене мирно, уютно били четвертый час.

— Выключи, пожалуйста! — сказала жена, уже открыто вытирая слезы, и я безропотно подчинился. — Посмотри! — Она подвинула мне табуретку. — Это тот самый класс. Вот Коля — стоит в первом ряду. А вот, смотри, рядом с ним мальчик Саша, он в прошлом году утонул. В лесопункте работал, на сплаве. А в верхнем углу последний слева — Виталий, он школу окончил, в институт не поступил, ушел в армию, потом вернулся, приехал и застрелился в том же году. Они были самые способные ребята в этом классе, и какой ужасный у всех конец!

— Ну что ты! — утомленно посмотрел я на жену. — Расслабься! Ведь с той поры, когда ты их учила, прошло лет пятнадцать, не меньше! Мало ли что случается в жизни с каждым из нас! Хотелось бы, чтоб все были так же благополучны, как мы с тобой, но ведь так не бывает!

— Нельзя так говорить! — ответила жена. — В каждой смерти есть чья-то вина. Разве можно было жить здесь мальчику с подвижным умом? Ведь в деревне изо дня в день одно и то же — непосильный труд, пьянство, непролазная грязь осенью и весной, снег выше крыши каждую зиму, длинные вечера даже без телевизора и только два месяца в году лето!

— А ты думаешь, в городе все хорошо жили? Были у нас ребята — не то что колбасу, белый хлеб не каждый день ели. А уж грузчиками кто только не подрабатывал! В том числе и ваш покорный слуга!

— Да я знаю, знаю! — вздохнула жена. — Но деревенских мне жалко! Всех жалко! Как трудно все достается здесь людям! — Она помолчала, потом стала рассказывать снова: — В прошлом году меня встретила Колькина мать. Как она печалилась о нем! Как убивалась, что он исчез! Отец его тоже переживал, но не так. У них еще ведь трое детей, он больше всех любил младшую дочь, все таскал ее на закорках. А мать места себе не находила! И где Колька, и что с ним, и за что он обиделся на них, и самого его кто обидел? Какие страшные кары сулила она тому, кто подучил его уехать после восьмого класса, кто стал манить его дальними странами! Говорит, узнала бы, так разнесла бы в пух и прах, чтобы и духу того человека на земле не осталось!

Я вздохнул. Что я мог сказать? Этому горю я мог только посочувствовать, а помочь — вряд ли.

— К тебе заходил кто-нибудь?

— Да, соседка была. Принесла молоко. Вся деревня только о Кольке и говорит. Он, оказывается, учился в Питере, да недоучился, за что-то выгнали, или сам бросил. Последние годы прирабатывал где мог — слесарил, обои клеил в квартирах, двери железные ставил, дерматином их обивал. Выпивал, как водится. А этим летом подрядился работать на садовых участках. Соседка говорит, что он выпил и стал подключать неисправную электропроводку.

— Откуда же такие сведения?

— Женщина рассказала, с которой он жил. Официально-то не был женат никогда. Детей не имел. Она и позвонила сюда, в сельсовет. Сказала, что денег на похороны у нее нет, что если он кому нужен, так чтоб приезжали и из морга его забирали сами. Вот Иван и договорился с директором, чтобы выделили ему машину привезти Кольку. До Питера путь неблизкий. Выехали вчера утром, чуть свет, а сейчас скоро вечер…

Она опять замолчала, погруженная в невеселые мысли. Ушла на кухоньку и стала готовить незамысловатую деревенскую еду — картошку, огурцы, хлеб, масло, чай. Мы больше не разговаривали, но, казалось, чего-то ждали.

Наконец на улице раздался истошный собачий лай, и открытый совхозный грузовик показался на въезде в деревню.

— Привезли, наверное, сказала жена.

Меня ситуация раздражала. Я уселся пить чай, потом наносил воды в баню. Был уже поздний вечер, когда на улице снова началось движение. Жена вышла к калитке. По единственной асфальтированной сельской улице по направлению к кладбищу медленно катился все тот же открытый грузовик. За ним двигались несколько женщин, около десятка ребятишек бежали впереди грузовика. В стороне шли пять-шесть мужиков. Процессию сопровождали лаем собаки. Возле машины выделялась небольшая женщина в черном. Рядом с ней торжественно шел Иван, шагая неровно, с высоко поднятой головой. Женщины причитали. Жена с трудом узнала в идущей с Иваном старухе Колькину мать. Процессия скрылась за поворотом. Видно, хоронить поторопились из-за жары.

— Не стали, значит, до завтра ждать, — сказала жена.

Я вышел к ней за калитку. Мы постояли еще. Потом вернулись в дом. Она срезала в палисаднике пару лилий и поставила в вазу на стол.

Каким-то образом жена угадала мои мысли. Уселась в углу, поднеся к свету вложенные в целлофановое окошко своего портмоне фотографические карточки наших детей, перецеловала каждую и спрятала портмоне назад в сумку.

На столе оставался лежать раскрытый альбом. Я перевернул страницу и увидел свою жену — молодая, двадцатилетняя, она стояла с группой ребят на берегу широкой северной реки. Как раз рядом с ней, в группе одноклассников, неопределенно смотря куда-то вдаль, восторженно улыбался четырнадцатилетний пацан в капитанской фуражке и пионерском галстуке. Его лицо показалось мне смутно знакомым. Ведь и я был с ними тогда на этой экскурсии. Я же и фотографировал их своим стареньким «Киевом». Жене нужно было доработать тогда учебный год, и в конце мая, как тогда было принято, она повезла свой класс на экскурсию в Устюг.

День тогда выдался прекрасный. Облака, сверкая, плыли по ярко-синему, как на Севере бывает только весной, в мае, небу, зеленела трава на берегу, и хоть этого не было видно на старой черно-белой фотографии, я отчетливо вспомнил свежий порывистый ветер с реки, мерное течение огромной массы воды и ароматный дым нашего костра. Церкви монастырей стояли тогда без крестов, и купола были не позолоченные, а голубые, но величие русского города угадывалось вовсе не в скорбной поверженности веры, а в мощи камня, воды и ветра. Жене тогда хотелось похвастаться передо мной своими талантами, и она была необыкновенно красноречива. Она рассказывала ребятам о Дежневе и Хабарове, которые начали здесь свои жизненные пути, о Ломоносове, о его мужестве и силе, тяге к знаниям, вере в себя… Ребята окружили ее и слушали, кто внимательно, а кто по обязанности, некоторые же умудрялись по не изжитой до сих пор мальчишеской привычке тузить исподтишка друг друга или обмениваться оплеухами. И только этот мальчик стоял как завороженный, с прижатым к сердцу крепким кулачком, в чужой, оставленной кем-то в гостинице и отданной ему капитанской фуражке. Таким он и получился на моей фотографии.

Мы с женой тогда закончили в школе все ее дела, приняли в этом классе экзамены, отгуляли выпускной вечер, собрали документы и уехали навсегда. Половина ребят подались в район учиться дальше, кое-кто пошел работать, через два года их забрали в армию. Я подвинул к себе альбом и снова прошелся взглядом по их еще безусым юным лицам. И догадался, кто был этот мальчик с восторженным лицом, в капитанской фуражке, похожий на Ивана, того мужика, которого мы встретили утром возле кладбища. На фотографии рядом с моей женой стоял Колька, тот самый, который сегодня наконец вернулся домой.

Июль 1998 г.

ЖЕНСКАЯ ДРУЖБА

Юля и Лена — мои подруги. С Юлей я сидела в школе все десять лет за одной партой, а с Ленкой училась вместе в институте. Между собой они тоже знакомы — как же, ни один праздник — мой день рождения, Новый год, 8 Марта — не обходился без красавицы Юлии и веселушки-хохотушки Елены. Позже Ленка стала появляться на наших праздниках с мужем, бывшим своим однокурсником Павлом, а мы с Юлей так и остались куковать в старых девах. Только отношение к своему положению у нас с ней было разное. Я в свои двадцать восемь лет с каким-то даже облегчением поставила крест на матримониальных планах и занялась диссертацией. Без всяких комплексов я поглощала жирное, соленое и сладкое, не думая даже измерять свою отнюдь не худенькую талию, а Юлия, наоборот, будто поставила себе цель доказать, что все у нее еще впереди. Со странным для меня упорством она посещала тренажерные залы и бассейны, сидела на различных диетах и тратила деньги на дорогие парикмахерские. Результат, без сомнения, был налицо или, вернее, на Юлином очень красивом, будто светящемся от кремов и масок, точеном личике и прелестной фигурке. Лена же занимала позицию между нами. Пока мы с Юлей забивали головы каждая своими тараканами, она успела родить двух прелестных детишек, попутно, не без помощи мужа, сделать в квартире ремонт, превратив обычную «двушку» в очень милое гнездышко, и теперь делила свое время между семьей и работой, на которую и вышла сразу после декрета. И выглядела она так же привлекательно, как и прежде, и оставалась все такой же добродетельной хохотушкой.

Но вот однажды подруги пришли ко мне не вместе, а порознь, и обе сообщили потрясающие новости. Ленка со слезами на глазах рассказала, что у ее Павлика обнаружилась любовница, а Юля со скромно сияющим видом призналась, что наконец-то встретила мужчину своей мечты. Причем раньше она его почти не замечала, а теперь разобралась «ху из ху» и пребывает на седьмом небе от счастья. Я по очереди с сочувствием выслушала обеих подруг, после небольшого размышления пришла к выводу, что героем обеих историй может быть только один мужчина, достаточно инертный и непрезентабельный, — не кто иной, как рыхловатый, ленивый (на мой взгляд, до романтического героя ему далеко) Пашка — Ленкин муж.