Вольф Мессинг - Я – пророк без Отечества. Личный дневник телепата Сталина

• Название: Я – пророк без Отечества. Личный дневник телепата Сталина
• Автор: Вольф Мессинг
• Жанр: Эзотерика
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-9955-0898-4

Сенсация!

Первое русское издание личного дневника Вольфа Мессинга. Сокровенные записи великого экстрасенса и провидца, которого величают «чудотворцем», «пророком» и даже «Мессией».

Предыдущая книга воспоминаний Мессинга «Я – телепат Сталина» стала бестселлером и бьет рекорды продаж. Но даже самые искренние мемуары не имеют такой ценности, как дневник, – ведь они пишутся через много лет после событий, когда подробности уже стерлись из памяти, а что-то мемуарист невольно приукрашивает, замалчивает или искажает в угоду своим изменившимся взглядам.

Дневник куда честнее, поскольку не подвержен коррозии времени. В своем личном дневнике, наедине с собой, Вольф Мессинг мог быть так откровенен, как невозможно ни в каких мемуарах. На этих страницах он мог задавать себе самые исповедальные, самые пугающие вопросы:

Что такое мой дар – благословение или проклятие?

Откуда мои сверхспособности – от Всевышнего или от Лукавого?

Как мне жить с этим бременем нечеловеческой ответственности?

Кто я – лжепророк без Отечества или подлинный Мессия?

---

И только одному мне несказанно повезло – я встретил девушку, желания которой совпадают с моими собственными».

15 августа

Лея с матерью пришла на мое выступление и будто вдохновила меня – все номера прошли с блеском, утверждаю это без ложной скромности.

Правда, мать Леи ничему не удивлялась, в отличие от своей глубоко чувствовавшей дочери. Как говаривала бабушка Рейзл, «дочь раввина ничем не удивишь». А матушка Леи как раз и была из семьи раввина.

Впрочем, я не слишком обращал внимание на родственников моей возлюбленной, они для меня почти не существовали. Разве что изрядно мешали нам с Леей, исповедуя глупые ветхозаветные принципы и табу.

Спасибо Фейге – через нее я переписывался с Леей. Отец пани Каценельсон умер, девушка жила с матерью и старшим братом. Брат был в постоянных разъездах, а мать предоставила дочери свободу.

По крайней мере, она не просматривала ее почту, чем не гнушались родители Леи.

И вот в какой-то день, право, не знаю, в какой именно, моя любимая утратила последний страх ко мне, поверила мне, а потом случилось то, что наполнило блаженством нас обоих: мы признались друг другу в любви.

Удивительно, но я даже не помышлял о том, чтобы «приставать» к Лее. Не потому, что боялся лишить невинности, а по другой причине – просто коснуться девичьей руки наполняло меня неописуемым удовольствием, а уж поцелуй Леи…

Помню, однажды она поцеловала меня на прощанье, а я, уходя, чуть не приложился к стволу дерева, настолько был полон немого восторга, умиления, нежности и простого удовольствия.

В голове моей прыгали тогда не слишком связные мысли: «Она! Меня! Поцеловала! Меня! Она!»

Думается, это волшебное состояние знакомо всем влюбленным.

А вечером мы расстались – я уезжал в заграничное турне, желая заработать кучу денег, поскольку отец Леи не признавал людей с тощими кошельками.

Нам с Леей было грустно, но мы любили друг друга, и нас ощутимо грела надежда – через несколько месяцев я вернусь и сделаю ей предложение. Это было мое решение и мое первейшее желание. А Лея заплакала.

– Ты не хочешь за меня замуж? – спросил я с нарочитой расстроенностью в голосе.

– Очень хочу!

– Так чего же ты плачешь, миленькая моя?

– А это от радости.

Мы долго-долго целовались, крепко прижимаясь друг к другу, словно пытаясь согреться в преддверии зимы и разлуки, прощались, прощались и никак не могли расстаться.

А ранним-ранним утром я сел в поезд и вышел в Гамбурге. Отсюда должен был отправиться пассажирский пароход «Ганза», следовавший в Бразилию, до города с волшебным названием Рио-де-Жанейро…

23 августа

Когда «Ганзу» спустили на воду, ее окрестили гордым именем «Дойчланд». Но после войны победители отняли у немцев все их великолепные лайнеры, вроде «Бисмарка» или «Императора», и «Ганза» осталась чуть ли не единственным пассажирским пароходом, используемым для увеселительных прогулок – круизов, как англичане говорят.

«Ганза» велика, как «Титаник», в ее каютах легко расселились две тысячи пассажиров. На палубах «Ганзы» все еще сохраняется былая роскошь, а больше всего мне нравится здешнее кафе – со стеклянным куполом в высоком потолке.

Правда, устроились мы с Леоном скромно, в каютках второго класса, но море и ветер для всех одинаковы.

Мой импресарио не дал мне спокойно отдохнуть, он договорился с капитаном насчет выступлений «самого Вольфа Мессинга, проездом в Рио-де-Жанейро», и тот отдал на вечер один из салонов. За неделю пути, когда вокруг лишь волны до горизонта, пассажиры изрядно соскучились, а посему не поскупились на билеты – салон был набит битком.

В принципе, и на меня, отвлекшегося на целую неделю от сцены, все окружающее повлияло благоприятно – обычная программа с угадыванием и чтением мыслей давалась легко, без напряжения. Наверное, надышался морского воздуха…

Я шутил, смеялся, импровизировал, «держал», что говорится, публику, и публика отвечала щедрыми аплодисментами.

На другой день пришлось давать уже два представления: пассажиры, побывавшие на выступлении, рассказали своим соседям, поленившимся сходить, и число моих поклонников резко увеличилось.

А два дня спустя, когда мы шли в тропиках, на судне случилось ЧП. Сперва я не понял, в чем дело, отчего поднялась такая суета, но Леон объяснил: произошло убийство.

Убили старую русскую графиню, занимавшую каюту первого класса. Видимо, старушке повезло оставить родину с ручной кладью, включая шкатулки с драгоценностями. Иначе проклинала бы большевиков, сидя в нетопленой парижской мансарде и подрабатывая консьержкой.

Не скажу, что ее смерть вызвала во мне чувство жалости. Нет.

Хотя к смерти я отношусь серьезно, и если это касается родственников или друзей, я обязательно поприсутствую на похоронах, уж таков мой обычай.

Но убийство графини… Я ее и не видел-то никогда и узнал о существовании сей почтенной дамы буквально час назад. Что я Гекубе, что мне Гекуба?

И вдруг сам капитан является ко мне в каюту, предлагая заняться расследованием убийства!

Вы же, мол, читаете мысли? Вот и докажите, что не зря едете на гастроли!

Сперва я хотел вежливо отказаться – дескать, я не детектив и не полицейский, а убийство – не игрушки, но тут в разговор вступил Леон и показал на листочке сумму, которую мне выплатят в случае раскрытия преступления.

Что мне оставалось делать? Отказаться? Чтобы орда моих «разоблачителей» взвыла радостно, получив на руки еще один козырь против меня? И я согласился…

* * *

Каюта русской графини была просторна, и в ней упорно держался запах лаванды – вероятно, хозяйка перекладывала белье сушеными соцветиями.

– Все, что я узнал, – энергично сказал Леон, зябко потирая ладони, – мне рассказал судовой врач и внук графини.

– Она путешествовала с внуком? – удивился я.

– Да как сказать… – хмыкнул Кобак. – Дело в том, что внук этот – не совсем внук. Вернее, совсем не внук. Обыкновенный жиголо. Смазливый молодчик, которого наша старушка подцепила в Париже. Жослен Вальдес, просто Жожо. Графиня Стадницкая, кстати, была не таких уж и преклонных лет – едва седьмой десяток пошел.

– Так отчего же она скончалась? Пуля? Нож?

– Яд! Вернее, редкое снотворное. Графиня была строгих правил – она всегда ложилась без пятнадцати десять. В девять она принимала ванну, а в двадцать минут десятого горничная заносила ей чашку горячего, крепкого чая, куда добавляла буквально две-три капли снотворного зелья, лишь бы в дрёму потянуло. В половине десятого пани Стадницкая выходила из ванной, выпивала свой чай и ложилась – почитать перед сном. Ровно в десять ее посещал «внучек»…

– Пожелать спокойной ночи? – сострил я.

– Вроде того! Он-то и поднял тревогу, когда обнаружил графиню мертвой. Чай был выпит, но на дне чашки оставалось ложечки две густого настоя. Похоже, ливанули снотворного от души.

– Погоди, – задумался я. – Горничная приносила чай и уходила?

– Ну да.

– И графиня оставалась одна?

– Как перст. А-а! Я понял, к чему ты клонишь. Ключи от каюты имелись у самой графини, у горничной и у Жожо. Горничная – ее зовут Кати, вернее, Катя – и жиголо сидят в своих каютах. Запертые. Ключики у меня, капитан дал.

Я подумал и решил:

– Пошли тогда.

– К Кати?

– Понравилась? – сказал я ворчливо.

– Хорошенькая.

– Ладно, начнем с нее.

Катя, она же – Кати, оказалась действительно миловидной особой лет тридцати. Глаза у нее были красные – девушка плакала.

– Здравствуйте, пани, – поклонился я, тут же понимая, что Кати не разумеет по-польски. – Гутен таг, фроляйн.

С немецким у горничной обстояло все куда лучше, чем у меня самого.

– Скажите, Кати, вчера все происходило по обычному порядку?

– Да, господин Мессинг, – поспешно ответила Кати, – госпожа графиня очень не любила что-то менять в своей жизни и расписывала весь день буквально по минутам.

– Вы появились в каюте у графини тоже как обычно?

– Да.

– Дверь была закрыта?

– Да, конечно. Госпожа графиня всегда запиралась.

– Вы открыли дверь, подали чай… А лекарство? Оно было у вас с собой?

– Нет-нет! Это был какой-то редкий настой, то ли из Африки, то ли из этой самой Бразилии. Густой такой, чайного цвета. Он хранился в пузырьке с притертой пробкой. Я должна была набрать его пипеткой и капнуть в чай три капли.

– Именно три?

– А как когда. Мне не рекомендовалось заходить в ванную – госпожа графиня всегда мылась одна. Принося чай, я громко спрашивала ее, сколько капель добавить, и она отвечала – три или хватит двух.

– А бывало и больше?

– Редко. Если госпожа графиня хотела спать, то было нужно капнуть шесть или семь раз.

– Понятно. А на вкус он каков, этот настой?

– Госпожа графиня говорила, что он лишен вкуса. Терпкий только.

– Ага… Ну, в крепком чае терпкость не слишком чувствуется. Итак, Кати, вы оставили чай и ушли?