Леонид Жуховицкий - Легенда о Ричарде Тишкове

• Название: Легенда о Ричарде Тишкове
• Автор: Леонид Жуховицкий
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 1972

Герои произведений, входящих в книгу, — художники, строители, молодые рабочие, студенты. Это очень разные люди, но показаны они в те моменты, когда решают важнейший для себя вопрос о творческом содержании собственной жизни.

Этот вопрос решает молодой рабочий — герой повести «Легенда о Ричарде Тишкове», у которого вдруг открылся музыкальный талант и который не сразу понял, что талант несет с собой не только радость, но и большую ответственность.

Рассказы, входящие в сборник, посвящены врачам, геологам архитекторам, студентам, но одно объединяет их — все они о молодежи.

---

В вагоне было свежо и цивилизованно. После скромных институтских лабораторий обилие никеля и пластиков вызывало даже некоторую зависть. Он повесил пальто на блестящую трехрогую вешалку. Выпил чаю, принесенного проводником. Пустые стаканы в подстаканниках и синенькие обертки от сахара сразу придали купе обжитой вид. Он почувствовал себя на отдыхе, достал из чемодана «Трагедии» Шекспира и, посмотрев по предисловию, какое из произведений считается наиболее выдающимся, начал с «Гамлета, принца датского».

Добродушная пожилая женщина, сидевшая напротив, сказала:

— Шекспира читаете? Вот все кричат «Шекспир, Шекспир», а я до сих пор не познакомилась. Но это, наверное, больше для артистов…

Она попросила у него на минуточку книгу, он дал ей принца датского, и она стала почтительно и удивленно читать вслух список действующих лиц.

Он вышел в коридор, посмотрел табличку с расписанием и опять стал думать: почему все-таки Челябинск?

Но он и раньше в ней многого не понимал.

Не понимал, почему тогда, на дне рождения, из толпы элегантных, развитых гуманитарников она вдруг выбрала его. А когда сказала, что настоящий мужчина должен уметь молчать, не понял, похвала это или издевка. Его поразило, с какой естественностью и быстротой случилось все дальнейшее, и они вдруг очутились на правах квартирантов в крохотной угловой комнатушке с двухметровыми стенами, ржавой балкой под потолком, интеллигентной хозяйкой и видом на Андроньевский монастырь. И долго поражало, с какой небрежной легкостью она, красивая, тонкая, современная, оставалась собой в коммунальной квартире, полной шорохов, ссор, скоротечных союзов и таинственных коридорных интриг.

Ванны не было. Каждый вечер она обливалась в хозяйкином корыте соленой водой. Он учил английский, разложив журналы и словари на широченном подоконнике, и слушал плеск за спиной, легкое чмоканье босых ног по линолеуму… Это было почти нереально — купола за окном, комнатушка со стенами почти кремлевской толщины и непонятное обнаженное божество, которое хотя и с ним, но все равно само по себе…

Он вернулся в купе. Женщина, читавшая Шекспира, сказала:

— Все-таки очень увлекательно.

Надо было что-то ответить, и он ответил, что Шекспир — классик мировой литературы. Женщина истово закивала и как-то сразу почувствовала к нему, доверие и близость. Стала расспрашивать, рассказывать о себе, о дочери:

— Она хочет в киноинститут, а я рекомендую в медицинский. Сын у меня летчик, старшая дочка педагог, а эта была бы врач. Я, вообще, считаю — очень перспективно, когда в семье свой врач. Кроме того, самая гуманная профессия. Я особенно не сталкивалась, но даже я представляю, какое это моральное удовлетворение — сделать человека вновь здоровым.

Он согласился, хотя лично ему работа не давала этого удовлетворения вот уже шесть лет, с тех пор как занялся болезнью Вольфа. Анализы, диаграммы. Данные, данные, данные… Две палаты, одиннадцать человек — солдаты науки, как говорит старик Лимчин…

Женщина поинтересовалась, зачем он в Челябинск. Он сказал, что в Челябинске живет знакомая. Женщина покивала, задала еще несколько вопросов и со значением заметила, что все будет хорошо, потому что она в этом уверена, а ее предчувствия никогда не обманывают.

Он кивнул и сказал, что тоже надеется на лучшее. Но у него никаких предчувствий не было. Предчувствия для тех, кто в них верит. Он не верил. Слишком часто и жестоко обманывала его за шесть лет работы пресловутая интуиция, слишком далеко заманивала кажущейся близостью открытия. Сперва было обидно, потом стал подходить как к факту. Что ж, значит, он не из тех, кому талантом позволено прыгать через ступеньку. Значит, надо по-другому. Эксперимент, вывод, снова эксперимент и снова вывод. Вьючные клячи тоже нужны медицине…

А насчет Челябинска он вообще не знал, что было бы хорошо и что плохо. Знал только, что к его обязанностям прибавилась еще одна и выполнить ее нужно честно и до конца…

— Вот я совершенно убеждена, — сказала женщина, — что она относится к вам с симпатией. Но вы должны учесть, что девушки обычно скрывают свои чувства. Так что если она вас встретит сдержанно, вы не отчаивайтесь — это еще ничего не значит.

— Я понимаю, — кивнул он.

Сдержанно, не сдержанно… Конечно, это ничего не значит. И ночь переспать — ничего не значит. Даже три месяца рядом, как выяснилось, не так уж много значит…

— А вы едете с целью сделать предложение?

Он пожал плечами. Однажды он уже делал ей предложение — в первое же утро. Он считал, что иначе она оскорбится. Но она ответила, поцеловав его в лоб, что загс — это анекдот с печатью и что она хочет любить его потому, что хочет, а не потому, что обязывает закон…

Женщина сказала:

— Вот мне, например, почему-то кажется, что она гордая.

Он согласился:

— Пожалуй, да.

— И, наверное, скрытная?

Он сказал, что да, и скрытная тоже. Женщина удовлетворенно закивала — она была довольна собственной проницательностью.

Показалась станция, и женщина заспешила в тамбур покупать яблоки и соленые огурцы. А он придвинулся к окну, уставился на дерматиновую дверь станционного буфета, и взгляд у него был такой сосредоточенный, что шустрая тетка, прямо на перроне развернувшая торговлю закуской, поняла его по-своему и завлекательно помахала огромным рыжим огурцом, изогнутым как бумеранг.

…Скрытная? Да нет, ничего она не скрывала. Как есть, так и говорила. Все как есть… Вот только попробуй разберись!

Говорила, что ей нравится его молчаливость, что ее просто умиляет регулярность, с которой он вечерами занимается английским, а по вторникам и пятницам ходит в медицинскую библиотеку, умиляет вежливое упорство, с которым он уклоняется от споров, вечеринок, знакомств — всего, что может посягнуть на эту регулярность.

А через два месяца, когда начались ссоры, выяснилось, что ей надоело его вечное молчание, что на нее наводит тоску монотонность, с которой он вечерами занимается английским, а по вторникам и пятницам ходит в медицинскую библиотеку, и раздражает тупое упрямство, с которым он отвергает все, что может посягнуть на эту монотонность.

И разошлись глупо — из-за двадцати минут. Ее мать возвращалась из санатория, надо было встретить. Он читал отпечатанный на стеклографе доклад крупного французского гематолога, а Валерия нервничала, торопила. Но он еще с вечера подсчитал, когда надо выйти, и теперь сказал, что глупо двадцать минут бестолку торчать на перроне, лучше употребить их с пользой. Она усмехнулась и вышла.

Он оказался прав — дочитал доклад и успел вовремя. Мать Валерии проводили до дому, съели по мягкой груше, поговорили о погоде на Черноморском побережье Кавказа, и он пошел в институт. А вечером нашел на голом столе записку:

«Я не хочу жить с арифмометром».

Он почувствовал тогда горечь, пустоту и некоторое облегчение — в субботу можно не идти на именины…

Женщина вернулась с целой миской яблок и самое лучшее протянула ему. Яблоко было крепкое, красивое, но чуть вяловатая кожица уже пахла подвалом. Шло к ночи, проводник разнес постели, и женщина, оборвав пломбы на белье, с домашней аккуратностью постелила сперва ему, потом себе. Она была полненькая, сноровистая, добродушная, спокойная тем устойчивым спокойствием, которое дает лишь прочный семейный уклад, неизменный по меньшей мере в трех поколениях. Уже в темноте, при синем ночном фонарике, она все расспрашивала его, советовала — учила простодушным хитростям времен своей молодости.

Он соглашался, благодарил. Он понимал, что женщина искренне желает ему добра. И не ее вина, что молодость человека не повторяется ни в детях, ни во внуках, похоже, да не так, и радости другие, и болезни те же, да не те… Тут уже чужой опыт не поможет. Как прививка против гриппа. Вроде та же инфлюэнца, что пятьдесят лет назад, но что-то изменилось, и честная лошадиная сыворотка всего лишь годичной давности беспомощна против недуга…

Женщина уснула. Он тоже собрался уснуть под мерный стук колес. Но удалось это не сразу — к стуку мерному примешивался аритмичный и потому возбуждающий стук домино в соседнем купе.

* * *

В Челябинск приехали к вечеру, в адресный стол было уже поздно. Он оставил чемоданчик в гостинице и немного прошелся по главной улице, по бульвару. Город ему, в общем, понравился, но он опять подумал: почему все-таки Челябинск? Про Таллин она как-то говорила, что там узкие улочки и серое море. Про Ярославль говорила. А про Челябинск — ничего…

Он поужинал в гостиничном ресторане, скромно запил котлеты чаем. На этаже коридорная сказала:

— Уже нагулялись?.. Это вам не Москва.

Он согласился — стыдно было признаться, что сам особой разницы не заметил. Улицы как улицы, дома как дома. Он попытался вспомнить Москву во всем ее великолепии, но кроме Большого театра и высотных зданий ничего на ум не шло. Его Москва была буднична и не так уж велика. Шестая Строительная улица, ничем не отличающаяся от остальных пяти, институт (клиника, лаборатория, виварий), длинные столы спецбиблиотеки, иногда — конференц-зал Академии. А между — отсвечивающие стекла трамвая или троллейбуса, медленно уходящие вверх строчки медицинского журнала и подрагивающий на коленях карманный словарь. И еще тропинка через парк, в конце которой торец восьмиэтажного дома с огромной рекламой: «Самолеты экономят время — летайте самолетами!»