Лорин Слейтер - Открыть ящик Скиннера

• Название: Открыть ящик Скиннера
• Автор: Лорин Слейтер
• Издательство: АСТ
• Жанр: Психология
• Год: 2007
• ISBN: 5170390688

Можно ли считать психологию точной наукой? Ответ на этот вопрос — в знаменитых экспериментах Б. Ф. Скиннера, с которых и началась наука о поведении.

Скиннер совершил открытие, не уступавшее павловскому, — он сумел понять, объяснить и сформировать поведение не только крыс, но и людей с помощью классического метода поощрения и наказания.

Имя Скиннера овеяно легендами. Одни считают его идеологом фашизма и утверждают, что он превращает людей в роботов. Другие видят в его работах безграничные возможности для лечения больных, воспитания капризных детей и даже для решения проблем безопасности на дорогах. Так кто же он такой, Б. Ф. Скиннер, и что он изобрел?

Лорин Слейтер — известный современный философ, психолог и журналист — решила провести в изменившихся, современных условиях десять самых известных экспериментов Скиннера.

Результат оказался весьма неожиданным…

---

Меня тревожит погода. Сегодня 3 декабря, а температура воздуха — шестьдесят два градуса[35]. Облака на небе выглядят подтаявшими, а в нашем саду наблюдается апокалиптическое явление — цветет роза. Мой муж выносит дочку в сад, увязая в мокрой земле, и они срывают розу и приносят мне. Фестингер с иронией отмечал, что тревога может оказаться способом уменьшения когнитивного диссонанса. Вы чувствуете беспричинный страх — и придумываете причину, которая сделает ваш страх оправданным. Как отличить правду от оправдания? Может быть, если бы я родилась в Восточной Азии, я даже и не пыталась бы. Но факт остается фактом: климат на нашей планете теплеет. Вот сейчас начало декабря, а тепло, и ветер пахнет гнилью; я нахожу на земле жука, он машет в теплом воздухе мохнатыми лапками.

Линда побывала в онкологическом центре и теперь уже должна была вернуться домой. С тех пор как я неделю назад съездила к ней, я много о ней думаю — или, возможно, следует сказать, что о ней много думает моя передняя поясная извилина. Я провела небольшое расследование, и выяснилось, что некоторые серьезные медицинские эксперты считают случай Одри удивительным. Еврей-дерматолог сказал:

— Я не могу объяснить состояние ее кожи иначе, как следствием химиотерапии, а ее мать говорит, что химиотерапии она никогда не подвергалась.

Наблюдающий за Одри педиатр говорит:

— Не могу понять. Я видел кресты у нее на ладонях, кровавые кресты, то, что называют стигматами, но они — под кожей, так что это не порезы. Не знаю… Медицина стремится вставлять круглые предметы в круглые отверстия, а случай Одри — квадратный, он не соответствует…

Недавно, по словам Линды, католическая церковь начала официальное рассмотрение возможности причисления Одри к лику святых.

— Ох, я так надеюсь, что ее признают святой, — говорит мне Руби, как руководительница группы поддержки.

Я звоню Линде Санто. Она перенесла операцию и должна теперь поправляться. Голос ее звучит слабо и дрожит.

— Четвертая стадия, — говорит она мне. — Мне отняли грудь и повсюду, повсюду нашли метастазы.

Я представляю себе рака — черного, как угорь, как тот жук на земле. Его вырезали. Теперь Линда дома, она еле ковыляет; у нее на руках двое нуждающихся в уходе — она сама и ее маленькая святая.

Я снова еду повидаться с Линдой. Скоро наступит зимнее солнцестояние; солнце уже садится рано, и моя черная тень далеко тянется по золотистой земле. Пятьдесят лет назад Марион Кич, доктор Армстронг, Берта, Дон и все остальные ждали явления Сананды и серебряных дождей, а когда ничего этого не случилось, нашли способ объяснить несбывшееся пророчество. Пятнадцать лет назад Одри упала в бассейн, и когда сознание не вернулось к ней, этому тоже нашли объяснение. Подъехав к дому Санто, я не иду ни к двери в дом, ни в часовню; я обхожу дом сбоку и заглядываю в одно из окон. Тогда я и вижу ее, саму Одри, лежащую в светлой розовой спальне. Ее волосы, длинные и блестящие, струятся по шелковым подушкам и сплошной черной волной падают на пол. Ее глаза открыты и неподвижны. Девушка выглядит прекрасно, если не считать тонкой струйки слюны, текущей из уголка рта.

Сказать по правде, я не знаю, зачем я сюда приехала. Я хотела увидеть, как Линда, столкнувшись с диссонансом, создает новую парадигму, но этого не произошло. Вместо этого она цепляется за свои оправдания, свои рационализации, но она полна такой любви! Может быть, именно любовь и привлекает меня, любовь матери и дочери, связанных годами теплого дыхания и нежных прикосновений? А может быть, меня сюда привел мой собственный диссонанс, тот факт, что странные вещи, происходящие здесь, противоречат моим представлениям о том, как работает мир, и я хочу разобраться? Я замечаю слева какую-то тень и оборачиваюсь. Могу поклясться: в сумерках этого зимнего дня со мной рядом стоит сам Фестингер, недовольный и одновременно похожий на лукавого эльфа. Что он сказал бы по поводу чудес в доме Санто? Он, наверное, напомнил бы мне, что все христианство — результат когнитивного диссонанса и последующих рационализации. Как он писал в своей книге «Когда пророчество не сбывается», считалось, что мессия не может «страдать от боли», так что последователи испытали сильную растерянность, когда увидели страдания Иисуса на кресте. Именно в этот момент, полагает Фестингер, последователи начали разрешать свои сомнения, проповедуя новую религию.

Мне представление о христианстве как о когнитивном диссонансе кажется забавным и довольно печальным. Оно говорит только об ограниченности, об ищущих защиты людях с шорами на глазах. Но, с другой стороны, христианство было открытием, дверью, сквозь которую хлынули миллионы и миллионы…

Я звоню в дверь, а потом жду Линду в часовне. Там темно и пахнет маслом, старой одеждой и ладаном. Я подхожу к полке и заглядываю под крышку чашки; в ней оказывается масло с каплей крови в середине — в точности как и раньше. Кто будет заботиться об Одри, если Линда умрет? Когда Линда умрет? Я касаюсь крошечного худого лица Иисуса, и мои пальцы становятся блестящими и влажными. Уже совсем стемнело, дни теперь такие короткие, но моя рука блестит от масла. Я задираю штанину и втираю масло в царапину, которую получила накануне. Моя кожа впитывает масло, и царапина закрывается… или сейчас просто темно и ничего не видно? Может быть, мне просто мерещится, но что именно мерещится, я определить не могу. Кто знает, возможно, Бог являет себя через дешевую пластиковую статуэтку в доме на окраине. Я в самом деле ничего не могу сказать наверняка. Я оказалась между двумя историями, между парадигмами, не имея ни оправдания, ни рационализации, в каком-то просторном, предлагающем богатые возможности месте. Здесь и сейчас я вишу между диссонансом и консонансом. Мне спокойно. Вот этого-то и не открыли эксперименты Фестингера — каково попасть в дыру между диссонансом и консонансом, где формируются новые теории, рождаются новые верования; здесь оказывается нечто гораздо меньшее, всего лишь человек, всего лишь я, с моими протянутыми руками и широко раскрытыми глазами, которые не видят конца дороги.

Глава 6. ОБЕЗЬЯНЬЯ ЛЮБОВЬ Приматы Гарри Харлоу

Эксперименты Гарри Харлоу с проволочными обезьянами лежат в основе психологии привязанности. Харлоу сумел показать, что детеныши обезьян более привязаны к мягкой суррогатной матери, чем к металлической, пусть и кормящей их молоком; из этого открытия родилась вся наука о прикосновениях. Эти эксперименты, многие из которых были засняты на пленку, оставляют ощущение озноба и подчеркивают то значение, которое имеет в нашей жизни близость.

«Послушание». «Конформизм». «Рассудок». «Ориентиры». Эти слова постоянно произносились, но Гарри Харлоу они не нравились. Он хотел говорить о любви. Однажды он выступал на конференции, говорил о любви, и каждый раз, как он употреблял это слово, один из ученых перебивал его и спрашивал: «Вы, должно быть, имеете в виду близость, верно?» В конце концов Харлоу, человек резкий, хоть и склонный иногда проявлять странную стеснительность, ответил: «Может быть, близость — это все, что вы знаете о любви; я благодарю Бога за то, что он не подверг меня таким лишениям».

Это было очень для него характерно: сказать такую вещь публично. Он был обидчивым и невежливым; некоторые вспоминают его с искренним отвращением, другие — с симпатией.

— Мой отец… — говорит его сын Джеймс Харлоу, — я помню, как он брал меня во все свои поездки. Он взял меня на Гавайи, где мы обедали с Грегори Бейтсоном и его гиббоном. Отец покупал мне мороженое, и мы летали на бипланах.

Однако не так уж трудно обнаружить и другую сторону медали.

— Харлоу был настоящим негодяем, он пытался поломать мне карьеру, — говорит его бывший ученик.

— Он ненавидел женщин. Он был просто свиньей, — говорит другой бывший студент; оба они попросили не называть их имен.

Но все же эта свинья в 1959 году выступила с трибуны и говорила о явлениях в науке, которые никто раньше не осмеливался упоминать. Харлоу, Набоков психологии, дал сухой статистике гемоглобин и сердце. Его эксперименты были долгими размышлениями о любви и о тех многочисленных способах, которыми мы ее разрушаем.

О детстве Харлоу известно мало. Он родился в 1905 году в графстве Фэйрфилд, Айова; тогда его звали Гарри Израэль. Его отец, Лон Израэль, был разорившимся изобретателем, а мать Мейбл, весьма целеустремленная женщина, находила городок на Среднем Западе слишком тесным. Она, как вспоминает Харлоу в своей незаконченной автобиографии, не проявляла тепла. Сын запомнил ее стоящей у панорамного окна гостиной и глядящей на улицу, где всегда была зима, небо казалось засаленным, а земля плоской; с черных ветвей деревьев падали комья мокрого снега.

Харлоу всю жизнь испытывал приступы депрессии; может быть, они начались именно там, на плоской земле, уходящей в безмерную даль, в эти долгие зимы с пасмурными днями и изредка пробивающимся солнцем, которое садилось уже в четыре часа. А может быть, дело было в расстоянии, которое разделяло мать и сына; должно быть, Харлоу тосковал по чему-то утешительному. В школе он не прижился.