Сергей Казменко - Фантастические повести и рассказы

• Название: Фантастические повести и рассказы
• Автор: Сергей Казменко
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2017

Сергей Казменко (1954–1991) — советский писатель-фантаст, петербуржец, к сожалению, так безвременно ушедший, автор шести повестей и семи десятков рассказов, часть которых так и остались неопубликованными. Последние восемь лет писатель был прикован к постели тяжелой болезнью, которая прервала его жизнь на тридцать седьмом году жизни, 30 января 1991 года.

В данный сборник вошли пять повестей и рассказы из авторских сборников писателя.

---

Как же я их ненавидел!

Не сразу удалось мне отыскать медпункт, не сразу удалось пробиться к изолятору, куда они поместили Элхона. Он был еще жив — так мне сказали. Но они не ввели ему вакцину Штарра. Они его обследовали. Они пытались его даже лечить. От варакипи — звездного паралича. С таким же успехом ему можно было ставить примочку. Мои просьбы ввести вакцину только ухудшили дело — я, непосвященный, осмеливался давать им советы!

Через полтора часа Элхон умер.

Меня они уморить не смогли, хотя все происшедшее и свалило меня с ног. Я потерял сознание прямо там, в медпункте. Нервный срыв после общего переутомления. Когда же, наконец, начал понемногу поправляться, то единственное, о чем думал, было: почему мне никто не помог? Как могло случиться такое, что люди, обыкновенные люди отказали мне в помощи? Кто виноват в том, что они не выполнили прямых своих обязанностей?

Я не собирался улетать с Сэгалона, не получив ответа на эти вопросы. Тем более, что улетать все равно было не на чем. После моей незаконной посадки я временно, вплоть до решения Квалификационной комиссии, лишался прав на пилотирование, и теперь приходилось дожидаться попутного транспорта.

Сэгалон-4 оказался страшным захолустьем. Заселен он был, оказывается, в незапамятные времена, но из-за своей удаленности регулярных связей с другими мирами не поддерживал. В этих условиях естественно было бы ожидать, что мир этот в своем развитии пойдет какой-то своей, особенной дорогой, чем-то своеобразным выделится из остальных миров, что возникнут на нем самостоятельные культурные традиции, технические разработки, отличные от других миров жизненные нормы. Ничего подобного! Сэгалон-4 так и остался копией того, что уже существовало в мирах центральных областей, но копией несовершенной, где все не только вторично, но и хуже, и мельче, и неинтересней. Казалось, все отличия его от других миров были намеренно стерты, и он специально устроен так, чтобы любой человек, попав на Сэгалон, не почувствовал бы, что очутился в ином мире. Все то же самое, все вокруг знакомо. Только похуже. Стандартная архитектура, стандартная техника, стандартная одежда. Даже произведения искусства — и те стандартные, в рамках устоявшихся традиций центральных областей.

Потом, правда, я не раз сталкивался с подобными явлениями. И теперь уже не удивляюсь. Я знаю, в чем тут причина.

В ожидании попутного транспорта я ходил и портил нервы всем, кто хоть косвенно был связан с происшедшей историей. Я требовал, я грозил, я заявлял, что добьюсь возбуждения следствия и докажу, что их действия от начала до конца были неверными, что это они, а не я злостным образом нарушили инструкции, что это из-за них погиб Элхон. Но я с каждым днем все отчетливее понимал: передо мной непробиваемая стена, все мои угрозы, все мои требования напрасны, и я только трачу понапрасну свою нервную энергию.

И вот однажды, в день, когда снова должна была дежурить та самая остроносая женщина, я незаметно пробрался через черный ход в диспетчерскую космопорта.

Поначалу, оглядевшись, я подумал, что в помещении никого нет. Было тихо — космопорт работал лишь от случая к случаю, когда на Сэгалон залетали транзитные звездолеты — все экраны, кроме дежурного, были погашены, и я уже собирался уйти, как вдруг заметил на стуле перед пультом форменное платье, сумочку, какие-то тряпки. А чуть поодаль, у открытого окна — слизняка, крабиллуса, греющегося на солнце. Он распластался вдоль задней стенки пульта и даже не пытался замаскироваться, совершенно уверенный, видимо, в полной безопасности. Мелкие волны пробегали по его лоснящейся коже, и в такт с ними она меняла окраску, переливаясь всеми цветами радуги. Я был опытным охотником, я знал, что у такого экземпляра мимикрическая железа до предела насыщена редкоземельными элементами. Но я никак не мог понять, как мог очутиться крабиллус в диспетчерской. Я бы до сих пор, наверное, так ничего и не понимал, если бы он попытался от меня уползти, забиться в какую-то щель, если бы, наконец, вдруг слился бы с пультом, изобразив из себя еще одну панель.

Но произошло совершенно другое.

Заметив меня, крабиллус стал изменяться. Но не так, как они это делают обычно, не маскируясь под какой-то из окружающих предметов. Нет. Резко побелев, он вдруг, в одно мгновение обрел человеческую форму, и там, где еще секунду назад торчали на гибких отростках маленькие глазки слизняка, вдруг проступило лицо той женщины! И, когда она совсем как в день гибели Элхона взглянула мне в лицо, я, не думая, выхватил бластер и выстрелил в самый центр этого уже совершенно человеческого тела, туда, где у слизняков находится мимикрическая железа, и выбежал прочь из диспетчерской.

Но смысл происшедшего дошел до меня много позже. И не удивительно до самой отправки с Сэгалона меня содержали в изоляторе как душевнобольного. И накачивали наркотиками. Только позже, вернувшись домой и немного оправившись от потрясений, я восстановил способность размышлять и анализировать факты. И понял, наконец, что происходит вымирание человека как биологического вида. Ведь разум бесполезен там, где все неизменно, где приспособляемость добивается тех же результатов гораздо меньшими силами. Разум просто не способен существовать в мире, где приходится бесконечно, раз за разом повторять одни и те же истины, идти все время по одной и той же натоптанной дороге. Разумный, мыслящий человек разорвет, разрушит этот неизменный мир для того, чтобы двигаться дальше. По-иному он просто не в состоянии жить. Но если в этом мире окажется у него конкурент, который будет жить не за счет разума, а за счет приспособляемости, мимикрии, то человек обречен.

И такой конкурент нашелся. Это крабиллус, слизняк, обладатель самого совершенного в Галактике механизма приспособляемости. Я не знаю и не могу знать, где и когда стали первые слизняки подражать людям, да и не имеет это теперь особенного значения. Важно другое — то, что они сумели постепенно проникнуть в человеческое общество, слиться с ним и вытеснить человека. И наверняка человек был не первой их жертвой.

Я знаю, что всякая борьба со слизняками теперь бесполезна — слишком далеко зашел процесс их проникновения в нашу среду, слишком многое в окружающем нас мире происходит уже так, как это выгодно слизнякам, а не людям. Но я не имею права сдаваться. Пусть я знаю, что борьба уже проиграна, но я не имею права сдаться и отступить — хотя бы во имя памяти Элхона. И потому все эти годы, где бы я ни встречался со слизняками, я их уничтожал. И буду уничтожать их и впредь, до самой своей смерти. Потому что они — враги и губители человечества.

Он замолчал.

И все мы тоже молчали, потрясенные услышанным.

От него всего можно было ожидать, но такого…

Я его никогда не любил. И за его манеру держаться. И за то, что он вечно всем недоволен. И просто так, инстинктивно, видимо, чувствуя исходящую от него опасность, понимая, что нельзя обманываться его внешним сходством с нами, что с ним надо постоянно быть настороже.

Его никто не любил. Его терпели. Но после того, что он рассказал сегодня, вряд ли хоть один экипаж согласится идти с ним в рейс. Конечно, мы всегда чувствовали, что с ним что-то не в порядке. Но никто не подозревал, что он может быть столь опасен. Трудные, видимо, были времена, когда он начинал летать. Гораздо более трудные, чем сегодня, если они наложили на него такой отпечаток, что и спустя много лет не может он вернуться к нормальному состоянию. Ну как иначе объяснишь то, что он способен поднять руку на крабиллуса, когда сам ночами возвращается в естественное состояние и ползает во сне по потолку своей каюты — я сам не раз это видел! Он может не посещать наших нерестилищ и не обмениваться с нами протоплазмой, но если при этом он еще и ненавидит крабиллусов и считает себя настоящим человеком, если при всем при этом он еще и заявляет, что всех нас надо уничтожить, то я уверен — отныне ни один экипаж не согласится терпеть его в своем составе.

И все же, если то, что он сказал, правда, если люди действительно вымирают, если недалеко уже то время, когда можно будет без страха возвратиться в естественное бездумное состояние, то ему можно многое простить.

Ведь быть человеком — это так трудно.

Голос в трубке

Звонок раздался поздно вечером, когда я его совсем не ждал. Кто бы это мог быть, спрашивал я себя, вставая с кресла. Эдвин? В командировке. Карл? Он уже видит третий сон, он никогда не звонит так поздно. Элла, Альберт?..

Я снял трубку.

— Привет, — сказал голос.

Голос, слишком хорошо мне знакомый. Голос, который меньше всего ожидал я услышать.

— Привет, — ответил я.

— А ты меня сразу узнал.

— Еще бы, — я облизал высохшие вдруг губы. — Трудно было бы не узнать тебя.

— Не догадываешься, зачем я звоню?