Юлия Качалкина - Давай поедем к нашим мёртвым (сборник)

• Название: Давай поедем к нашим мёртвым (сборник)
• Автор: Юлия Качалкина
• Жанр: Русское современное
• ISBN: 978-5-4467-0933-5

В маленьком сборнике рассказов, как в дорожной аптечке, должно быть только необходимое и жизненно важное: немного про любовь, немного про старость, немного про работу и все же еще немного про любовь, потому что она – сильнейшее из лекарств.

Героями этой книги стали в основном мужчины: стареющий писатель, переживший теракт; московский дворник с воображением подростка; системный администратор безликой фирмы, умеющий путешествовать на другую сторону смерти… Сюжеты здесь собраны и реальные, и вымышленные, а главной мыслью, которую автор хочет донести до читателя, стала мысль о возрождении добра в душе разочарованного человека.

---

Сочетание удивительности и обычности кого-то доводило до клиники, – но это тоже было хорошо, потому что ожила врачебная индустрия, открылись новые направления психиатрии, считавшейся уже наукой анекдотической и просрочившей тот кредит доверия, который был ей отпущен двадцатым веком…

Петя ехал на этой карусели вместе со всеми, нет, не ехал – мчался, летел, теряя из виду пейзаж и поддаваясь всеобщей моде, но… но он до сих пор ни разу не был ТАМ. Его нельзя было назвать идейным отрицателем путешествий ТУДА, он, скорее, трусил. Он боялся мертвых, хотя реклама и побывавшие ТАМ утверждали в один голос, что смерти больше нет, а если есть, то она крайне приятна и ухожена, ничего общего не имеет с кладбищами и всей этой поистине устаревающей кутерьмой похорон. Многие – оглушенные новой возможностью – перестали заботиться о захоронении близких: постепенно уходили в прошлое пышные церемонии прощаний, все чаще вместо гробов люди заказывали органические капсулы, из которых со временем прорастали деревья (породу дерева можно было заказать заранее). Началось это в Италии, где кто-то придумал «мемориальные рощи» на месте могил, справедливо и цинично считая, что живое дерево, выросшее на трупе твоего ближнего, можно обнять, и даже провести с ним какую-никакую, а мысленную беседу, в то время как обнять памятник или могильный холм – и холодно, и глупо, и одиноко… само понятие одиночества подверглось сомнению и локальному отрицанию: кто-то впадал в крайность и навсегда переселялся к своим мертвым, отдавая шанс жизни без сожалений, сокращая ее таким образом вдвое…

Петя испытывал жесточайший соблазн, но держался.

Он еще немного полежал под одеялом, как будто заряжаясь перед новым долгим днем, обретая форму, и встал. Душ, завтрак под одну и ту же радиостанцию (автомобильные новости и новости из мира фармацевтики, – Петя не был ни автомобилистом, ни врачом, да и болел очень редко, поэтому мир чужих насущных проблем очаровывал его и казался очень интересным), проверка содержимого сумки перед выходом из дома, проверка газа-света (обычно по нескольку раз, и потом все равно весь день – тревожное ощущение, что квартира горит синим пламенем из-за непотушенной сигареты, хотя Петя не курил уже лет шесть после того, как однажды начал кашлять чем-то желтым и испугался).

Сегодня разнообразие было в том, что Петя открыл лэптоп и проделал две вещи: сначала он запустил слайд-шоу с фотографиями из папки, озаглавленной «АГ». В нее он с маниакальным постоянством складывал фотографии одной не очень знаменитой, но очень красивой писательницы. Так получилось, что он не читал ни одной ее книги, – все они были про Тибет, первая была совсем про Тибет-Тибет, дальше Тибета было меньше, но все равно он горел за каждой строкой и тянул одеяло на себя, ну а в третьей Тибета как будто совсем не было, но именно поэтому он там был, и Петя никак не мог сосредоточиться на чтении и однажды просто отложил всю эту бумажную историю, чтобы просто рассматривать девушку в интернете.

Ему этого хватало, он скачивал новые фото в специальную папку, носящую инициалы писательницы, и никому эту папку никогда не показывал.

Он мог бы с легкостью перечислить с десяток нарядов АГ и аксессуаров, а также рассказать, сколько у нее родинок на лице, и какая гримаска отвечает за какую эмоцию, но никто никогда не спрашивал его об этом. Окружение Пети было далеким от мира литературы, хотя реклама на каждом шагу уверяла, что мир литературы (а также мир кино и особенно театра) как никогда близок всем.

После того, как несколько лет назад на государственном уровне произошли большие изменения, стало возможно не только ездить к своим мертвым, когда ты этого хочешь, но был признан официальный диктат искусства. Люди много читали, смотрели фильмы и ходили в театры и музеи, но все чаще получалось так, что фильмы смотрели людей, а музей и театр ломился в дом: искусство стало обязательным. Плата за театральный и музейный абонемент входила в обязательную страховку, которую оформлял на сотрудника работодатель. И если к концу отчетного квартала ты ни разу не задействовал свои абонементы, то лишался премии, а с этим никто не шутил. Поэтому за дополнительные – небольшие в сравнении с премией – деньги нашлись умельцы, которые обнуляли твои абонементы, и ты был чист и прекрасен перед оком начальника.

… АГ улыбалась Пете вполоборота, поигрывая большими пластмассовыми бусами и глядя куда-то слегка мимо кадра. Петя никогда не думал о ней как о женщине, здесь не было сексуального влечения, – АГ интересовала его как что-то очень красивое и далекое, что никогда не предстанет перед тобой в халате с неумытым после сна припухшим лицом, не закурит на балконе, не пописает в твоем туалете.

Один слайд с АГ сменял другой слайд с еще более прекрасной АГ, у Пети постепенно выравнивалось настроение, тронутое воспоминанием о бабушке.

Слайд-шоу шло по замкнутому кругу, Петя ловил внутренний момент, когда можно будет прерваться, и нашел его: красное платье с треугольным вырезом, молния на спине, кожаная коричневая сумка на плече (такая длинная ручка, странно), – можно отключаться. Петя сделал несколько легких щелчков по клавиатуре и вышел в сеть на страничку любительского порно.

Он не так давно начал смотреть порно, чтобы почувствовать себя живым. Чужие груди и анусы, чужие члены, – они на несколько минут в день казались Пете поэзией. Любимая категория: жгучие брюнетки, двойное проникновение, большие сиськи, сквирт. Возможно, потому что АГ была брюнеткой, но Петя никогда не шел так далеко в своих фантазиях.

Видео называлось смешно и в то же время скучно: «Симпатичная брюнеточка-училка получила сразу трех». Петя подумал, что даже писать не умеют без ошибок: если мужчин – то троих, но какая разница. Училка была, конечно, в очках, эпилированная и без белья. Дальше все было, как в учебнике. Он прокрутил, останавливаясь на самых откровенных моментах и трогая себя в паху, потом очень быстро закрыл крышку ноутбука, встал и вышел на улицу, забыв дома обед, который собрал с вечера.

В голове царил легкий сумбур, впечатления утра были слишком разными, Петя словно раскачался на гигантских качелях – от грусти до радости и обратно, к опустошению. Идти было легко, в городе стояло сухое и нежаркое – хлопковое андрогинное – лето, которое каждый год, казалось, не закончится никогда и станет отдельной маленькой жизнью. «Лето – маленькая жизнь», – подумал Петя чьей-то цитатой, понимая, что это цитата, но не помня, чья, и затормозил на светофоре.

Раньше в его городе было много киосков и палаток: продавали газеты и журналы, еду на вынос и всякую бытовую мелочевку. Но как-то незаметно все эти нужные магазинчики исчезли: их сносили либо по вечерам, – Петя несколько раз застал снос, когда возвращался поздно со смены; либо их сносили по ночам, когда все спали. Так, что утром ты находил только кусок фундамента на месте вчерашней забегаловки или палатки с бытовой химией.

Город становился чистым и мертвым, никто больше не толпился у выставленных на продажу груд персиков и яблок, люди не создавали проблем, – зачем заговоры и обсуждения, все должно быть стерильно и тихо. Город становился очень красивым и холодным.

Как АГ.

Петя перешел пешеходную зебру и нырнул в подземку. Заиграла бодрая, но с нотами печали музыка.

– Ты ощущаешь подавленность и грусть? – спросил приятный женский голос у всех спускавшихся под землю. – Ты потерял близкого человека? Развод можно пережить, можно пережить измену и многие потрясения, но кто переживет саму смерть?

Пожилая женщина рядом с ним на эскалаторе прерывисто вздохнула. Петя постарался рассмотреть ее: за пятьдесят, очень ухоженная, видимо, перенесла пластику лица, потому что кожа очень гладкая, неестественно гладкая, волосы стянуты на затылке модным в этом сезоне конским хвостом. Обычная женщина в турецкой тунике цвета морской волны, в таких сейчас ходили почти все (доктрина толерантности, запрещавшая показывать хорошую фигуру, чтобы не оскорблять тех, у кого с фигурой были проблемы, плюс – влияние мусульманской моды).

Утренние поездки в транспорте обязательно сопровождались такой рекламой, и для многих они становились серьезным испытанием воли: люди вспоминали своих мертвых и решали, ехать к ним или нет.

Петя отвернулся и вкрутил в уши гвоздики наушников, чтобы забыться и ничего не чувствовать. Ему только что очень нравилось думать какую-то мысль, но он отвлекся и упустил ее. И теперь важным было вернуться, вспомнить.

…золотая ива. Листочки звенели на ветру, словно маленькие собачки бежали по асфальту, цокая коготками. Листочки ударялись друг о друга, и это длилось и длилось, постоянно, ТАМ. Солнце, словно гигантский стробоскоп, выхватывало из тени то бабушкины руки, то ее лицо, на котором тлела медленная улыбка приветствия; то – волосы, оттененные легкой синевой модной еще в СССР краски для седовласых дам.