Геннадий Семенихин - Расплата

• Название: Расплата
• Автор: Геннадий Семенихин
• Издательство: Вече
• Жанр: О войне
• Год: 2006

Роман известного русского писателя Геннадия Семенихина "Расплата" включает в себя третью книгу знаменитой трилогии "Новочеркасск", посвященной основанию города Новочеркасска - столицы Войска Донского. В основу романа положена история одного из старейших казачьих родов на протяжении XIX-XX веков.

На страницах этого увлекательного произведения читатель встретится и со знаменитым атаманом Матвеем Платовым, и с его прямыми потомками - братьями Якушевыми, не по призыву, а по зову сердца ушедшими защищать Отечество в пылающем горниле Второй мировой войны. Яркие достоверные образы главных героев и живой колоритный язык романа создают незабываемый эффект соприсутствия во времени и сопереживания описанным событиям.

---

— Спасибо, Максим Максимович, — кивнул ему Веня и покинул хирургический кабинет, Он хорошо знал, что только в редких случаях употребляет в общении с ранеными старый хирург это слово «сверчок».

Пока его земляк проходил у Максима Максимовича сложные хирургические процедуры на тот предмет, чтобы ускорить окончательное выздоровление, Данила Денисов не терял времени зря. Он сходил в баню с прекрасной подогретой серной водой и от всей души помылся под освежающим душем, вода из которого малость отдавала тухлым яйцом, а потом, памятуя придуманную старыми русскими солдатами в дополнение ко всем уставным параграфам поговорку: «После бани хоть штык заложи, а выпей», медленным, но упрямым шагом направился на базарчик, который славился тем, что там всегда — хоть утром, хоть вечером — грузины, как местные, так и те, что в хевсурских шапочках спускались с гор, дружно торговали знаменитой виноградной водкой, кратко именовавшейся на грузинском языке чачей. Слово это прочно вошло в лексикон всех выздоравливающих воинов. Это именно про нее раненые сложили впоследствии хлесткую присказку: «При каждой неудаче пей побольше чачи, иначе вам удачи не видать».

Однако сказать, что шел на базарчик Данила в радужном настроении, было бы немалой ошибкой. Продвигался он к этой заветной цели все два километра в глубоком раздумье, время от времени сопровождая его тяжкими вздохами.

Дело в том, что в ту суровую пору стакан чачи с хлипкой закуской в виде кусочка белого тушинского сыра стоил сорок рублей, а у него в наличии была одна только красненькая тридцатирублевка, и это до самой выдачи денежного содержания, до которой было отнюдь не рукой подать, а почти неделя.

И все-таки, как и всякий истинный солдат, он остался тверд духом, решив, что им на двоих с Якушевым вполне хватит одного стакана. Лично он честно прямо здесь же, на базаре, выпьет свою законную половину, а вторую в полной неприкосновенности доставит своему земляку. Ну, а ежели Веня предложит и из своей половины отхлебнуть маненько, то и это с великим удовольствием сделает Данила.

Базарчик на этот раз оказался отменным. Торговцы наперебой предлагали и знаменитую хванчкару, и кахетинское, и прославленное кинзмареули, но эти дорогие великолепные вина не могли найти в его лице своего поклонника. Данила был однолюб и крепчайшей чаче их не предпочитал.

Оглядывая длинные деревянные столы, на которых умещались нехитрые в этот военный год предметы продажи, он заранее высматривал высокого седого дедушку Отари, который мог бы теперь служить не только экспонатом долголетия, но и худобы, а найдя, широким, размашистым шагом двинулся на него словно в атаку.

— Гаумарджоба, дедушка Отари! — крикнул он еще издали.

— Гагимарджое, сынок, — тотчас же откликнулся и старик.

— А я опять с визитом, — как можно бодрее возвестил Данила. — Чача нынче у тебя крепкая?

— Как и всегда, сынок.

— А вот, говорят, — прищурился Данила, — что у Вахтанга она крепче, — и посмотрел в сторону стоявшего на другом конце прилавка рябоватого плечистого парня с хитроватым прищуром глаз.

Старик Отари при этих словах с достоинством пожал плечами:

— Мало ли что говорят, сынок. Про Вахтанга, например, говорят, будто он в ней трое суток своего утонувшего в море тестя держал, уверяя всех, что от утопленника она крепче станет.

— Язык у тебя без костей, — вскричал сосед и замахал кулаками, отчего весь базар дружно захохотал.

— Вот иди у него и покупай себе чачу, — прибавил Отари.

— Тьфу! — выругался и сплюнул при этом Данила. — Ну и шуточки у тебя, дед.

Все-таки он взял у старого Отари стакан чачи, половину выпил, а вторую бережно понес домой, решив угостить Веню.

— Почему не взял всю бутылку? — крикнул вдогонку Дед.

— Денег не хватает, дорогой батоне Отари.

— А ты пойди в штаб, попроси денег и приходи снова, — засмеялся старый грузин. — А то плохое дело получается, сынок. У тебя денег нет, у меня денег нет. И все из-за этого проклятого Гитлера, чтобы он провалился сквозь землю.

— Зачем же? Так не надо. Мы его лучше над землей повесим для всеобщего обозрения, — в тон ему продолжал донской казак, и дедушка Отари постепенно сдавался.

— Правильно говоришь, батоне. Ай, что делает эта проклятая война, ай, что делает. — Его узенькие острые глаза начинали все добрее и добрее смотреть на покупателя из-под густых, тяжелых, как две папахи, бровей. — Ну что такому богатырю, как ты, полстакана? Все равно как слону дробинка, о чем солдаты ваши правильно говорят. Все-таки я тебе за бесплатно еще сто граммов налью. Выпей за нашу дружбу, геноцвале.

— А как же бабка? — хитровато заулыбался Данила. — Вдруг обнаружит недостачу.

— А бог с ней, — махнул рукой Отари, — подслеповатая стала, недосмотрит, да и что она, волосы, что ли, на себе станет рвать, если узнает, что два богатыря — один русский, другой грузинский, турка в молодости бивший, — возьмут да и выпьют по-братски.

И белая, как слеза, чача падала в стаканы из горлышка бутылки, предназначенной для продажи.

— Твое здоровье, дедушка Отари, — весело провозглашал Данила. — Живи сто лет после того, как мы Гитлера повесим.

— С удовольствием, сынок, — восклицал старый Отари.

А потом они вместе затянули на два голоса грузинскую песню и допели ее до конца, после чего Денисов подчеркнуто твердой походкой зашагал по направлению к госпиталю.

Растолкав улегшегося было отдохнуть Якушева, Данила указал ему на небольшую бутылочку со светлой жидкостью, поставленную на скатерть, и, весело скосив глаза, ухмыльнулся:

— Это я о тебе позаботился. Я же не из тех казаков, которые Стеньку Разина предали. Глотай, дружище.

— Не-е, — неуверенно возразил было Веня. Ему страшно не хотелось глотать в жару эту водку, которая даже горит синим пламенем, стоит ее только поджечь. — Не… — повторил он. — Только вдвоем.

Хитрый Данила лишь ожидал этих слов. Скроив постную физиономию, он с деланной грустью обобщил:

— Ну, вот. Ты всегда так, земляк. Все отнекиваешься да отнекиваешься. А мне все пей да пей. Ну что же, я ее откажусь. Но только всего полета граммов, не больше, друг мой новочеркасский. Будь здоров и не кашляй, как говорили раньше на вашей Аксайской.

Но Веня, не сразу осиливший свою долю, действительно поперхнулся от чачи, которая жгла гортань, и надолго закашлялся. Глаза его наполнились слезами.

— Ну вот, — осуждающе покачал головой Данила. — А ить казак донской по родителям. Разве так подобает казаку донскому пить чачу?

— Да у меня же не в то горло пошло, — виновато обмолвился Якушев под осуждающим взглядом соседа.

А потом они снова завалились на свои кровати. Оголившись по пояс, Данила сходил в умывальную комнату и возвратился оттуда, растирая на ходу голую волосатую грудь. Не успел он накрыться солдатским одеялом, как тут же оглушительно захрапел. Его мускулистые длинные руки с огромными сжатыми кулаками едва не касались бледно-зеленой дорожки, разделяющей их кровати.

Веня всегда любовался своим соседом в такие минуты, его по-детски припухлыми губами, сладко причмокивающими во сне, упрямым хохолком на макушке и в особенности тяжелыми кулаками свешенных во сне почти до самого пола рук. И Веня представил себе, как ударом одного из них он до полусмерти оглушил немецкого мотоциклиста, прежде чем на его же БМВ примчался с ценными документами в расположение своей части. Потом и Якушев задремал. Сон, сковавший его, был каким-то нервным и не очень крепким. В нем переплетались самые несуразные события. То он от кого-то бежал, то видел из кабины СБ атакующий его «мессершмитт» и злорадно усмехающегося фашистского пилота, который с пеной на тонких губах кричал: «Слышь, ты, руссише швайн, сейчас я тебя зажгу и ты никого не увидишь».

Он застонал и открыл глаза, потому что его действительно кто-то немилосердно тряс за плечо. Басовитый голос Данилы проник в сознание:

— Слышь, браток, да открой же ты в конце концов глаза. Зараз сообщение о боевых действиях на нашем фронте повторяют. Вслушайся, а то, может, я после той чачи, к нашему обоюдному счастью, все перепутал, может, все не так… — встревоженно закончил он.

Веня очнулся и потер виски. Диктор, к суровому, а временами наполненному горем и страданием голосу которого давно уже привык весь фронтовой люд, медленно цедил слова.

— Южнее Миллерово наши войска вели тяжелые оборонительные сражения с численно превосходящими силами противника. После упорных боев, в которых враг понес тяжелые потери, наши войска оставили город Новочеркасск.

Шел 1942 год. Над далеким от линии фронта маленьким грузинским городком и госпиталем, где не было затемнения, где излечивались сотни раненых бойцов и командиров, светило солнце и голубело над горными вершинами небо, в которое редко-редко залетали теперь фашистские самолеты.