Григорий Канович - Местечковый романс

• Название: Местечковый романс
• Автор: Григорий Канович
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7516-1201-6, 978-5-9953-0258-2

«Местечковый романс» — своеобразный реквием по довоенному еврейскому местечку, по целой планете, вертевшейся на протяжении шести веков до своей гибели вокруг скупого литовского солнца. В основе этой мемуарной повести лежат реальные события и факты из жизни многочисленной семьи автора и его земляков-тружеников. «Местечковый романс» как бы замыкает цикл таких книг Григория Кановича, как «Свечи на ветру», «Слёзы и молитвы дураков», «Парк евреев» и «Очарование сатаны», завершая сагу о литовском еврействе.

---

Но на Хануку Шлеймке не вернулся.

Хенка и Роха переполошились и начали строить разные тревожные догадки. Может, не приведи Господь, с ним случилось что-то дурное…

Реб Ешуа Кремницер был единственным человеком во всей Йонаве, выписывавшим из Каунаса ежедневную газету на идише. Он внимательно следил за всеми местными и мировыми событиями — военными переворотами, землетрясениями, извержениями вулканов, крахами на биржах, бракосочетаниями, разводами и громкими скандалами в семьях великосветских особ. Когда Роха во дворе синагоги невзначай спросила его, не случилось ли чего-нибудь в Каунасе, где служит её Шлеймке, давненько, мол, от него не было вестей, реб Ешуа успокоил старуху.

— Не волнуйтесь. В Каунасе действительно произошло пренеприятное событие, но не с вашим сыном-кавалеристом, а с нашим президентом и одним несчастным молодым пекарем-евреем. Слава тебе Господи, что обошлось без большого кровопролития.

— И что же такое случилось с нашим президентом, здоровым вроде бы мужчиной? — полюбопытствовала Роха. — Он что, взял и внезапно сыграл в ящик?

— Как президент он, конечно, сыграл в ящик, но как здоровый мужчина пока ещё остался жив, — усмехнулся реб Ешуа, неустанный просветитель всех своих покупателей и знакомых в местечке. — Ему просто дали, извините, под зад коленом и на его место посадили другого — профессора с бородкой, знатока древних языков. В Каунасе военный переворот. В городе аресты.

— А что натворил этот бедный пекарь? — не унималась Роха.

— Его вместе с тремя подельниками-литовцами обвинили в измене родине и подготовке государственного переворота. Всю четверку заговорщиков по приговору военно-полевого суда расстреляли под Каунасом в бывшей царской крепости, — не без сочувствия стал рассказывать реб Ешуа. — В столице объявили чрезвычайное положение, а войска на всякий случай привели в состояние боевой готовности. Поэтому, видно, ваш сын и задержался. Когда в городе всё утихнет, он, конечно же, вернётся.

— Надо же, чтобы ко всем нашим бедам и несчастьям ещё прибавился расстрел этого еврея-пекаря! — ужаснулась Роха, узнав о беспощадном приговоре. — Когда расстреливают еврея, пули летят во всех нас.

— Вы правы. Пули рикошетом летят в нас. Этот молодой бунтовщик Рафаэль Парный, тёзка моего внука, стал первым безумцем-евреем, которого в Литве поставили к стенке. Остаётся только молить Бога, чтобы он оказался и последним, — сказал реб Ешуа. — Негоже евреям будить от спячки чужой народ, вытаскивать у него из-под головы подушку и призывать к неповиновению. Пусть спит и сам пробуждается.

— Святые слова! — воскликнула Роха. — Мог же бедняга стоять у своей печки, спокойно выпекать субботние халы, баранки, бублики и булки, и литовцы не точили бы на всех нас зубы. Когда живёшь в чужом доме, не рушь против воли хозяина стены и не перестраивай на свой лад то, что тебе не по душе.

— Вот именно! А теперь давайте помолимся о том, чтобы Бог вразумил неразумных, — сказал реб Ешуа, вошёл в синагогу, сел на своё место в первом ряду и раскрыл молитвенник.

Расстрел молодого еврея-пекаря и впрямь потряс Роху, но аресты и смена президента на неё никакого впечатления не произвели. Все её мысли были поглощены армейскими делами сына. Ни она сама, ни просвещённый реб Ешуа Кремницер, ни Хенка не ведали, когда же в Каунасе отменят это чрезвычайное положение и в Йонаву вернется Шлеймке.

А случилось так, что сразу после праздника Хануки в дом пулей влетел запыхавшийся от бега и от радости Мотл и с диким криком победителя возгласил:

— Он идёт! Шлеймке идёт! В военной форме! — Он, не переводя дыхания, снова бросился во двор, чтобы первым повиснуть на шее у старшего брата.

Вслед за Мотлом во двор высыпали Довид в своём замасленном кожаном фартуке, в котором он, казалось, и на белый свет родился; взлохмаченная, на заплетающихся от волнения ногах Роха, тихая Хава и, наконец, Хенка, не пропускавшая случая наведаться за свежими новостями к своей будущей родне.

Молодцеватый Шлеймке в военной форме — под распахнутой шинелью галифе, гимнастёрка, туго перепоясанная толстым солдатским ремнём с железной пряжкой, и в хромовых сапогах — выглядел, как заблудившийся путник. Он улыбался виноватой улыбкой, как будто просил прощения за своё долгое отсутствие.

— Ну, здравствуйте, люди до-обрые, — протянул он нараспев.

— Здравствуй, сынок, здравствуй, — приноравливаясь к его тону, ответила Роха, от избытка чувств обслюнявила небритого бравого кавалериста и под дружный смех домочадцев спросила: — А конь? Где твой коняга?

— В конюшне, — отшутился Шлеймке и по очереди стал обнимать отца, сестру и Хенку. — Моему вороному, мама, ещё предстоит служить и служить.

— За хорошую службу могли бы подарить тебе эту животину, — сияя, как надраенная к Пасхе посуда, сказала Роха. — А зачем тебе ремень с железной пряжкой, галифе? Где ты видел в нашем местечке еврея, который расхаживал бы в гимнастерке и в таких дурацких штанах? А конь, конь — это вещь. Если бы нам не пригодился в хозяйстве, можно было бы кому-нибудь его продать. Тому же водовозу Мейлаху Силкинеру или балагуле Пейсаху Шварцману. Мы взяли бы за него совсем недорого.

Хохот, похлопывания по плечам, победные возгласы…

Хенка благоразумно держалась в стороне, старалась не мозолить глаза, уступив Рохе первенство и отдав возвратившегося сына в её полное распоряжение. Даже Довид не соревновался с женой в излиянии нежных чувств к отслужившему свой срок отпрыску и, как всегда, не стал растрачивать скромный капитал радости. Он спокойно, сверху вниз, оглядел безлошадного кавалериста, как будто снимал с него мерку, и сказал:

— Перед тобой, Шлеймке, хочется встать по стойке «смирно» и взять под козырёк. Но эта форма, скажу я тебе, не реклама для портного — останешься в ней, никто не придёт к тебе шиться. Мундиры, погоны, лампасы на евреев всегда наводили только ужас.

— Переоденусь, переоденусь, — расплываясь в улыбке, пообещал сын.

Бурно нарадовавшись во дворе, домочадцы и Хенка потянулись следом за Рохой к дому, как цыплята за квочкой…

— А мы тебя ждали на Хануку, наварили с Хенкой бульону, нажарили оладий, напекли пирогов с изюмом и корицей, и всё это навернули Хава с Мотлом. Сейчас ничего, кроме горохового супа, пары кусочков курицы и остатков субботней халы да полбутылки пасхального вина, нет.

— Хватит нам и по одной рюмочке! — сказал Шлеймке. — Лучшее блюдо на свете — это свобода. Никакой казармы, никакой гауптвахты, никакого начальства в погонах. Свобода! Что может быть вкуснее и слаще, чем она? Отосплюсь, заработаю у Кисина немного деньжат и отправлюсь с Хенкой в Каунас за другим конём — железным. Возьму на выплату «Зингер» и с Божией помощью поскачу на нём галопом к своей удаче.

— Дай тебе Бог скакать и скакать на нём до глубокой старости, — сказала Роха. — «Зингер» — это то, что красит еврея, это его надёжный конь, он никогда не встанет на дыбы, не лягнёт копытами и не сбросит седока на скаку.

Родственники и Хенка выпили остатки пасхального вина, снова потискали переодетого в цивильное платье свежевыбритого Шлеймке и за полночь стали расходиться.

— Я провожу тебя, Хенка, — сказал виновник торжества.

Он провожал её до самого заснеженного рассвета, не чувствуя ни холода, ни усталости.

— Спокойной ночи, — сказала Хенка. — Ой! Что я, дурочка, говорю? Ведь ночь уже кончилась.

— Наши дни и ночи только начинаются, — промолвил Шлеймке. — Пусть же в нашей жизни лишь ночи будут тёмными, а не дни.

— Пусть.

Хенка поцеловала любимого, и они расстались.

Когда заспанная нянька пришла на службу, её уже ждали с поздравлениями все Кремницеры — реб Ешуа, Этель и даже Рафаэль в красивом костюмчике, сверкающей белизной рубашке и элегантном галстучке. Мальчик чуть ли не сразу уткнулся в подол Хенки и пропищал:

— Енька! Не уходи!

— Рафаэль, твоя Енька никуда больше не уйдёт, всё время будет с нами. Сейчас вы пойдёте с ней птичек кормить. Хенка будет рассказывать твои любимые сказки — о Белоснежке и храброй улитке, которой надоело ползать по земле и захотелось стать птичкой, взлететь с тропинки и поселиться на нашем клёне, — объяснила сыну Этель.

— Ну? Чем ты нас, милая, порадуешь? Вернулся наконец твой кавалерист? — обратился к Хенке реб Ешуа, собиравшийся уходить на свой командный пункт — в москательно-скобяную лавку.

— Вернулся.

— Слава Богу! Вы уже с ним, наверное, договорились, когда будете играть свадьбу? — не удовлетворился её скупым ответом самый любознательный лавочник во всей любознательной Йонаве.

— Скорее всего, весной… после Пасхи. Говорят, кто женится после Пасхи, тот никогда в жизни не разведётся.

— А тебя по всем нашим обычаям уже сосватали?

— Нет.