Григорий Канович - Местечковый романс

• Название: Местечковый романс
• Автор: Григорий Канович
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7516-1201-6, 978-5-9953-0258-2

«Местечковый романс» — своеобразный реквием по довоенному еврейскому местечку, по целой планете, вертевшейся на протяжении шести веков до своей гибели вокруг скупого литовского солнца. В основе этой мемуарной повести лежат реальные события и факты из жизни многочисленной семьи автора и его земляков-тружеников. «Местечковый романс» как бы замыкает цикл таких книг Григория Кановича, как «Свечи на ветру», «Слёзы и молитвы дураков», «Парк евреев» и «Очарование сатаны», завершая сагу о литовском еврействе.

---

Он захихикал.

— Ты, Шимон, мастак не только ботинки чинить, но и языком бьёшь, как молотком по темечку… Умеешь! Умеешь! Только берегись! Даром что сапожник! — сказал Винцас Гедрайтис и, прощаясь до вкусной мацы будущего года, крепко обнял старика.

…Никаких знакомых в Алитусе у Хенки не было. Без толку поплутав со своим парусиновым чемоданчиком по незнакомому городу, она всё-таки решила обратиться к какому-нибудь прохожему, похожему на еврея, за подсказкой, как ей, пока не стемнеет, добраться до желанной цели — солдатских казарм.

Возле магазина, на вывеске которого красовалась безразмерная дамская туфля на высоченном каблуке и крупными буквами на идише и на литовском значилось «Меир Либерзон. Лучшая обувь в Европе», а чуть ниже «Европы», для привлечения желанных покупателей более мелким шрифтом было выведено: «Дёшево и надолго», Хенка вежливо остановила черноволосого узкогрудого мужчину в длинном чёрном сюртуке и спросила, не подскажет ли он ей, нездешней, где тут служат уланы.

— Уланы? — вытаращился на неё в полном недоумении незнакомец. — А кто это такие?

— Солдаты, — смутилась Хенка. — Только не пешие, а конные.

— А зачем хорошенькой еврейской девушке так уж понадобились конные литовцы? — усмехнулся мужчина и кончиками пальцев прикоснулся к помятой чёрной шляпе.

Хорошенькая еврейская девушка приняла лёгкое движение его руки за прощальный жест и торопливо ответила:

— Я ищу своего друга. Его недавно призвали в армию и отправили сюда, в Алитус, проходить обязательную службу.

— Он еврей?

— Еврей, еврей… Портной.

— Первый раз слышу, чтобы портного, да ещё еврея призывали в кавалерию. Всадников у нас сроду не было, — незнакомец несколько раз подряд опрыскал улыбкой свои впалые, тронутые болезненной желтизной щёки. — Он тебя там ждёт?

— Нет. Просто я давно его не видела. И очень захотела увидеть.

— Похвальное желание. А ты хоть немного знаешь по-литовски?

— Слушала, как заказчики из окрестных деревень с моим отцом, он сапожник, разговаривали, и кое-что запоминала. Мекаю, как коза, — призналась Хенка. — Больше не с кем было говорить. Евреев у нас в местечке больше, чем литовцев.

— Как же ты тогда надеешься его найти?

— Подкараулю.

— Что ж, может быть, повезёт. Казармы далеко за городом, на берегу Немана. Я бы тебе помог до них дойти, но не могу. Спешу в аптеку за лекарствами. У меня жена больна. Очень больна. Уже третью неделю с постели не встаёт. А ребятишки — мал-мала меньше — в доме одни без присмотра. За ними глаз да глаз нужен.

— Спасибо. Я буду молиться за вашу жену, чтобы она поскорее выздоровела.

— А я буду за тебя. Как твое имя?

— Хенка Дудак.

— Милая Хенка, Бога действительно грех просить только за себя, Его нужно просить за всех сразу, а уж Он, Всевидящий, из множества выберет самых достойных Его милости. Другим же придётся постоять за ней в очереди, — сказал мужчина, и теперь улыбка солнечным зайчиком скользнула по его редкой щетине. — Сейчас пойдёшь прямо, у мастерской жестянщика повернёшь направо, пересечёшь площадь, метров через сто возьмёшь налево, потом обогнёшь костёл, а оттуда, никуда не сворачивая, прямиком спускайся к Неману. Если заблудишься, приходи к нам. Улица Кудиркос, восемнадцать. Зовут меня Гилель Лейзеровский. Запомнишь?

— Да.

— Храни тебя Всевышний!

Хенка на Всевышнего не очень-то надеялась и за помощью к Нему, в отличие от своих соотечественников, с утра до вечера беспокоивших Господа просьбами, никогда не обращалась, прислушиваясь к собственному сердцу, которое и советовало ей, и вело её, и оберегало.

— Меня тогда в Алитусе вела любовь. Она была моим самым верным и лучшим путеводителем, — рассказывала мама мне, студенту-филологу, с насмешливой гордостью много лет спустя. — Правда, и любовь иногда может завести Бог весть куда. Но меня она не подвела — помогла не заблудиться и в конце концов дойти до цели.

Хенка с парусиновым чемоданчиком в руке, битком набитым гостинцами, долго расхаживала по запретной зоне, заглядывая в каждую щель высокого забора, поверх которого по всему периметру была протянута колючая проволока. Вход на огороженную территорию охранял коренастый розовощекий часовой, похожий на только что вернувшегося с пахоты крестьянина, переодетого в солдатскую форму. За широкими прорехами в ограде виднелись двухэтажное здание штаба кавалерийского полка, нестройная шеренга безликих, однообразных каменных казарм, конюшни и просторный пустовавший плац для ежедневной выездки породистых армейских лошадей.

Бесконечные хождения Хенки взад-вперёд, настойчивое и бесплодное подглядывание в щели насторожили часового, томившегося от безделья и скуки. Чрезмерное любопытство молодой женщины, с виду точно еврейки, вызвало у стража справедливое подозрение. Он оставил свой пост и вразвалочку, с какой-то высокомерной ленцой двинулся ей навстречу.

Часовой поравнялся с нежданной гостьей и оглядел её с ног до головы, словно пытаясь отгадать, зачем она сюда пожаловала и что у неё за таинственный чемоданчик в руке. С той же подчёркнутой строгостью он спросил:

— Ko cia, panele, iesko?[7]

Хенка напряглась и с большим трудом выловила из ничтожного запаса слов на том же неподатливом государственном языке ответ:

— As ieskot chaveras. Slomo Kanovich[8].

Она ухитрилась исказить все литовские слова, кроме личного местоимения «я» и точного имени и фамилии того, кого искала.

Часовой поморщился от неумения девушки изъясняться на языке его строго охраняемого от врагов государства, но поборол недовольство и обратился к ней с вопросом, ответ на который мог бы рассеять все его сомнения:

— Jis cia tarnauja?[9]

Чутье подсказало, о чём он спрашивает. Быстро закивав головой, так что её черные кудряшки запрыгали, Хенка бросилась открывать чемоданчик, осторожно извлекла из-под гостинцев потертый бумажник с фотографией, обернутой газетой, и протянула её часовому.

Охранник глянул на снимок, узнал полковую лошадь и уже дружелюбнее сказал:

— Palauk![10]

Он повернулся и зашагал к проходной.

Хенка с нетерпением ждала и думала о том, что, если Шлеймке согласится, она, чтобы чаще с ним видеться, останется в Алитусе. Устроится на работу продавщицей, лучше всего в галантерейный магазин, или подрядится в приличный дом нянькой, снимет дешёвое жилье на чердаке — сгодится и комнатушка в подвале с одним оконцем! — и вместе со своим возлюбленным прослужит в этом чужом городе весь положенный в армии срок. Если же он не согласится, Хенка в Йонаве заработает на поездки в Алитус и будет навещать его каждую субботу. Только бы он не стал её отговаривать, только бы согласился! По субботам евреев-солдат вроде бы отпускают в синагогу. Тогда-то они все сообща — она, Хенка, её избранник и хороший человек Гилель Лейзеровский с выздоровевшей женой и ребятишками — будут молиться и просить Господа Бога, чтобы Шлеймке легко служилось и чтобы он, упаси Боже, не упал на скаку с лошади. Что с того, что ни Хенка, ни Шлеймке не умеют молиться, как предписано в священных книгах, хотя родители всячески стыдили и осуждали их за невежество, а в гневе даже с горечью спрашивали, кто же они, в конце концов, — евреи или выкресты? И хоть каждый из них не раз объяснял старикам, что молиться можно не только вслух, заученными словами или по молитвеннику, но и молча, сердцем, те их только высмеивали и ждали неизбежной и справедливой кары небес.

Время, вдруг словно остановившееся и не сулившее желанной удачи, как бы глумилось своей медлительностью над Хенкой: часовой словно сквозь землю провалился. Она стояла, ждала и, шепча что-то невнятное, как деревенская знахарка, пыталась самодельными жаркими заклинаниями ускорить встречу с другом и вырвать его хотя бы на час-другой из казармы.

Когда уже казалось, что от долгого ожидания пора было отчаяться, счастье всё-таки улыбнулось Хенке. В сопровождении часового из проходной вышел загорелый Шлеймке в форме, в которой он выглядел выше и стройнее, и Хенка, вместо того чтобы броситься ему навстречу от нахлынувшей радости, застыла на месте.

Шлеймке быстрым, молодцеватым шагом направился к ней, обнял, поцеловал и стал медленно и осторожно вытирать ладонью слёзы на её щеках.

— Ладно, ладно, — приговаривал он. — Ты не умеешь плакать — только носом хлюпаешь. Пойдём к реке. До вечерней переклички я свободен. Мой командир — капитан Куолялис спросил, кто эта женщина, которая дожидается меня за нашим забором, и я, не моргнув глазом, сказал: «Это моя жена! Приехала из Йонавы». Он поверил, и я за отличную службу получил увольнительную до вечера. Я ему, Хенка, правильно сказал? — с мальчишеским озорством поинтересовался Шлеймке. — Ты на самом деле согласна быть моей женой?

— Согласна, — сквозь слёзы ответила Хенка и, уронив чемоданчик, повисла у него на шее.