Янко Есенский - Демократы

• Название: Демократы
• Автор: Янко Есенский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-280-01180-0

«Демократы» — увлекательный роман известного словацкого поэта и прозаика Янко Есенского (1874—1945) о похождениях молодого провинциального чиновника Яна Ландика. С юмором и даже сарказмом рисует автор широкую картину жизни словацкого буржуазного общества накануне кризисных событий второй мировой войны.

---

«А ты, брат, оказывается, циник! — подумал Ландик. — До чего отвратительны богачи!»

— Нищенствующие интеллигенты, нищие «господа» куда хуже.

— Им надо больше давать, — иронически вставила пани Людмила.

— Не в этом дело, — Желке было немножко стыдно перед Ландиком за отца и хотелось рассеять дурное впечатление от его слов. — Отец не жадный, но любит поворчать. Подавая, злится на себя же: зачем дает? Но по доброте душевной иначе поступить не может. Злится на себя, ругает себя за слюнтяйство, за то, что позволил ограбить себя, раздеть, обобрать. Он начинает кричать: «Паразиты! А я, болван, даю им! Тряпка, отказать не умею!» Но только после того, как те уйдут. Не так ли, папа?

— Нет, когда захочу, не даю.

— Всегда даешь.

— Нет, не всегда.

— Наконец, он велит никого не пускать к себе, — неумолимо продолжала Желка. — И тут является агент с книгами. А кто в конторе знает, что он агент? Книг не видно, они в толстом портфеле. Пан адвокат мысленно потирает руки, мол, вот и солидное дело, солидное, как и портфель клиента. Но тут посетитель достает иллюстрированный каталог книг, и тогда обнаруживается, что он явился всучить книжные новинки. Отец, только откровенно, что ты говоришь в этом случае?

— Ну, что книги мне не нужны, — хмыкнул Петрович.

— И что?

— Он, конечно, не слушает и гнет свое, — взял слово адвокат, — разливается соловьем о книжных новинках. «…Гениальное произведение… Переведено на все языки… Сенсация… Потрясла весь мир… Ниспровергает все авторитеты общества…»

— А ты что ему на это? — не унималась Желка.

— Что сенсации меня не трогают, я не желаю, чтобы мир трясли и разрушали. Руины меня не устраивают.

— Ах, купите все-таки… — проскулила Желка тоном торгового агента.

— Отстаньте, мне не нужно и я не хочу…

— Извольте лишь взглянуть. Вас это ни к чему не обяжет.

— Оставьте меня в покое. Я не в состоянии прочитать книги, которые у меня уже есть, для этого мне понадобилось бы десять пар глаз! Заходите, когда в сутках будет хотя бы сорок восемь часов.

— Отлично, — захлопала дочь в ладоши, — ты очень естественно играешь. Но в конце концов, — она повернулась к Ландику, — отец все-таки покупает книги!

— Не покупаю! Прошлый раз я спросил у агента, сколько он получает с заказа…

— И дал ему?

— Да.

— Вот видишь, Яник, — книгу не купил, а комиссионные агенту заплатил. А потом кричал у себя в канцелярии: «Не впускайте ко мне торговых агентов!» Правда, отец?

Засмеялись все, кроме Людмилы.

— Это понятно, — заключил Ландик, — для дядюшки одна минута дороже всей литературы. Чтобы поскорее избавиться от посетителя, который мешает работать, он идет на все, — работа ведь намного важнее.

Петрович молча кивнул.

— А как получилось с поэтом, отец, расскажи Янику.

— А-а, с тем… Этих много, — с готовностью откликнулся он. — Забавно вышло, — хохотнул Петрович. — К беллетристике я отношения не имею, а к поэзии тем более, но меня посещают и поэты. Надумает студент поправить свои дела, перепишет каллиграфическим почерком свое творение экземплярах в десяти и — пошел обходить наиболее известных мегаломанов, каждый раз заявляя: «Это стихотворение я посвятил вам». И ты вытаскиваешь пятерку и даешь ему. Пятью десять — пятьдесят, вот и наскреб поэт полсотни. Будет и на обед, и на вино, и в кафе сходить. Другой переплетет десяток стишков в книжечку и — айда к тем же тщеславным чудакам. Торгует, бедняга, своими стишками, чтоб заработать на обед. Один из них, не отличаясь чрезмерной скромностью, заявил, что вся наша литература ничего не стоит, не вошла, мол, в сокровищницу мировой литературы. «Надеюсь, теперь войдет благодаря вашей книге? — спрашиваю его. — Отчего бы вам ее не издать?» — «Издателя не найду, — отвечает. — Все хотят печатать старых авторов, дребедень всякую». Дал я ему десятку. Вот она, наша литература, которая связывает нас с миром!

«Неприятный, противный человек», — подумал Ландик.

— А тут приходит этакий «поэт-пролетарий» в белом летнем костюме с красным бантом и красной гвоздикой в петлице, и ботинки в тон, темно-красные. Представился и вытаскивает из кармана дюжину страничек. «Я, — говорит, — отважился на великое дело, но не знаю, смею ли?» — «Смелее, раз уж отважились», — подбадриваю его. «Я хочу издать сборник стихов, и был бы счастлив посвятить их вам, пан депутат».

— Как называется сборник? — перебила Желка.

— «Горбатый светильник». Я полюбопытствовал, почему светильник горбатый, и он объяснил мне, что прямых светильников вообще не бывает. Ладно. Признаться, я был польщен, что вот и мне хотят посвятить стихи, войду теперь в литературу, сначала в свою, а потом, глядишь, и в мировую. Уж если нотар из Любетова{89} после смерти воплотился в самую большую статую в Словакии за то, что добился для своих избирателей железнодорожной ветки, то почему бы мне не попасть при жизни в маленькую книжечку? Сколько миллионов выхлопотал я на шоссейные дороги! О том нотаре написали трагедию, хорошую, длинную, на два театральных представления, — отчего же обо мне не написать коротенький стишок? Но почему выбор пал именно на меня? Мне это показалось странным. А вдруг этот опус всего лишь какой-нибудь незрелый плод? Я попросил молодого человека показать мне листочки. По совести говоря, я не больно-то разбираюсь в стихах. Не дай бог, если «горбатый светильник» — это и есть я! Я прочел первый стишок. Первый всегда бывает лучшим… Как же там было?..

Петрович задумался и продекламировал:

Месяца медь
на бубне небесном звенит.
Фагот тополей поднимается рядом
с волынками туч.
Сверчок поет…
Должен и я?
А почему бы нет?
Начну…
в рубашке заплатанной красной, в шляпе дырявой…{90}

Красиво, говорю. Если вам хочется, что ж, валяйте, посвящайте их мне. Чтобы не показаться невежливым, говорю: «Вы окажете мне честь. Пришлите потом экземпляров двадцать». Поэт кланяется и не уходит, я думаю, что двадцать, вероятно, мало… «Не двадцать, а тридцать». Он закашлялся и потупился: видите ли, ему хотелось бы поехать в Трнаву. «Там будете издавать?» — интересуюсь я. Он, видите ли, хотел бы договориться с издателем. Я подаю ему руку и желаю счастливого пути. Наконец выясняется, что у него нет денег на дорогу. Выложил ему десять крон и был сильно разочарован. Я-то вообразил, что впервые встретил бескорыстного человека, который хочет мне что-то дать, ничего не требуя взамен, и — на́ тебе! Все эти разговоры ради каких-то десяти крон!

Мне было противно, что я клюнул на его удочку. Скольким «исключительным личностям» посвящал он эти стихи до меня и скольким еще посвятит?

— «Не впускать ко мне поэтов! — кричу я в канцелярию, — передразнила Желка отца. — Не то запишу расходы на ваш счет, Эма». Эма — наша секретарша, — объяснила она Янику. — «Первого числа я вычту их из вашего жалованья». Что, скажешь, не так было?

— Так, — признался адвокат и в свою очередь стал ее поддразнивать. — Наверняка это был твой новый идеал. Ты же любишь таких поэтов.

— «В рубашке заплатанной красной, в шляпе дырявой»? Позволь, — запротестовала дочь, — я его даже не знаю!

— Сейчас ты от него отпираешься, но встретившись с ним…

— Папа!

— А почему «в залатанной рубашке и в дырявой шляпе»? — удивился Ландик.

— Потому что в целой рубашке и в новой шляпе стихи не пишут, — это, как я понимаю, было бы слишком «по-буржуазному», — пояснил дядюшка.

— Но вы говорили, он был хорошо одет, — несмело заметил Ландик.

— Что ты понимаешь в литературе, — засмеялась Желка. — Когда-то под лохмотьями билось благородное сердце, а теперь и под «благородной» одеждой колотится сердце убогое.

Заговорили о других просителях, нищих «господах», как называл их Петрович. Среди них была и депутация артистов, уговоривших пана депутата абонировать ложу в Словацком национальном театре. Пан депутат оскорбился, что среди артистов не оказалось ни премьера-тенора, ни примадонны, лишь какой-то третьестепенный певец да хористка. «Им чужды элементарные приличия». Он решительно отказал им уже потому, что, как нам известно, в его распоряжении и без того было три ложи. «В комитетскую, вернее сказать, депутатскую ложу пошлю шляпу, в кооперативную — трость, в банковскую — перчатки, а в четвертую — самому идти, что ли?»

В число нищих попали устроители и таких мероприятий, как «День матери», «Неделя младенцев», «Неделя дружбы с Советским Союзом», «Неделя детей», «Месячник Словацкой Матицы», «Месячник трезвости», «Месячник Словацкой лиги», «Бесконечные годы безработицы»; в длинной очереди нищих прозябали и сборщики пожертвований на различные памятники, статуи, национальные дома-музеи, костелы, на всевозможные фонды.