Александр Зуев - Тлен

• Название: Тлен
• Автор: Александр Зуев
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Ну? - так и вскинулся председатель.

- Идет такая говорь.

- Приедет ведь грабитель-то, учует поживу жадина.

- Хым... а ты не пущай!

- Как его не пустишь, Гледунь ведь не загородишь, а и загородишь тайболой проскочит, россомаха. Испакостит деревню, оберет глупый народ, напортит тут делов - потом ищи, спрашивай.

Советовались долго Аврелыч с председателем и порешили сходку кликнуть, охотников договорить пойти на зверя облавой. А Баляса посоветовал Аврелыч не пускать своей властью. Наказали на Устью с верным человеком сказать, что не велит исполком ему ездить на Шуньгу, хоть бы и звали, дорога ему закрыта, так бы и знал.

Составили тут Василь Петрович с Аврелычем протокол и кликнули вскоре на сходку, и Василь Петрович тот протокол читал. Не особо грамотен председатель, а завернул протокол круто.

Помянуто было в протоколе, что "шел на нас белый генерал Миллер и с ним иностранные державы, но нет, - мы устояли и выставили отряд лыжников, которых все белые ужасались. То теперь смешно, граждане-охотники, знать суеверия и бояться медведей. Но забирайте желающие свои берданки, надобно того медведя убить".

Как прочитал протокол Василь Петрович и все молчали, вышел тут важно Епимах Извеков. Он повел на председателя чуть глазом и сказал - усмехнулся:

- Дело не в том. Ты его ружьем не возьмешь, слово надо. Пастух поскотину изгадил, надобно новый опас. Без колдуна как изладишь?

- Эх, эх! - затоптался с досады Василь Петрович. - Вот дурман! Вот дурма-ан!

И не то обидно, что верит человек в колдуна, а то обидно - говорит-то как важно, да глазом поводит.

- Опасом ты дело не изладишь. Генерал Миллер не вреден и генерал Топтыгин не вреден будет. Понадеемся только, люди, на себя да на свой цельный бердан. Один у нас есть верный опас - я его вам скажу. Как встрел медведя, скажи: "да здравствует Советска власть", и пали зверю в межглазье. То будет верное дело.

Смех прошел по народу, как шалоник - ветерок переменный по тайболе. Вышел еще Аврелыч, сказал слово Епимаху:

- Ну, медведя-то ни крестом, ни клятвой не сгонишь. Поест скотину-то, Епима-ах!

Прищурился, задрожали мелким трепетанием опаленные реснички, дернул стриженой губой и хмыкнул.

Вышел тут опять Епимах Извеков, уперся прямо на Аврелыча, сбить хотел:

- Библею читал, в бога веришь? Про насыл двенадцати медведей пророка Елисея в селение знаешь? Ага! Надо бы разуметь.

- Дураки одни поверят! - засмеялся Василь Петрович.

Тут сказали сразу председателю, что звери приходят не спроста, а в наказание да вразумление, согрешили, значит, и пастух испакостился, без нового опаса что поделаешь. А исполкому лучше молчать, зачем вот иконы в клеть вынесли, - может, за то и страдаем. Советска власть - в квашню нечего класть. При царе, при Николашке ели белы каравашки, а завелся исполком - всю солому истолкем.

Пошли перебирать старое, давно уже забытое - Василь Петрович только рукой помахивал. Так поговорить надо - пускай поговорят.

Поджал тут губы Епимах, помолчал еще, переслушал всех и опять вышел:

- Дураки, говоришь? Разных партий люди есть. Кто во что верит, тот по своей вере и дурак.

Усмехнулся:

- Ты вот богобоец, что бога убил, а есть богобоец, который бога боится. Слово-то, вишь, однакое, а люди-то разные выходят и друг дружку за дураков считают. Вот ты и растолкуй.

- Не пусти туман! - осердился Василь Петрович. - Ну, как охотники, кто пойдет на зверя?

Вызвался для примера Аврелыч.

- Давай! Давай! - подживлял других председатель. - Выходи еще кто?

Никто больше не вышел. И засмеялись мужики:

- В зад-те поветерь!

А ночью утихла Шуньга в страхе. Ходил все зверь поблизку, ревел на всю тайболу, что увезли недоеденную добычу, назад свое требовал. И скот тревожно мычал в хлевушах, бился твердо рогами в стену, и собаки рычали под крыльцами, и кошки мяучили в подпечках.

Слушали звериный злой рев бабы и крестились, читали шопотком молитвы, отженил бы лесного шатуна богородичный святой покров.

Мертво было на деревне, только и слышно, как глухая, старая Маланьюшка поет свои древние песни. Торкает ногой зыбку, скрипит под матицей гнуткий очеп, поет колыбайки тоненьким голоском Маланьюшка, прилюлькивает, как маленькая нянька:

Лю-лю-лю, спи да спи!

Ходит сон под оконь, дремка по терему.

У!

Спи, рожоное дитя, я жонить буду тебя,

Вот у белого царя, как у куроптя.

А!

Сна нет у старой, вот и качает, скребет ногтями голову да томится в зевотине. Зверя-то не слышит, а зверь все кругами ходит, - то дальше, то совсем будто поблизку.

Потом уж начали в исполкоме палить из ружья - Василь Петрович в окошко из клети не мало зарядов выпустил - и отошел зверь в тайболу, испугался.

VII

На Шуньге люди живут рано. Со светом еще приплыли мужики с промысловой избы. Был на Шуньге богат осенний лов, лодку за лодкой выпруживали мужики на берег семгу и пластали тут же на каменьях. Приходили погреть над костерком озябшие, в крови и чешуе руки.

Вся деревня выбежала на берег. Бабы развешивали на стерлюгах сырые сети и ветер хлопал звонко деревянными плавками, как в ладони. Ребятишки совались под ноги рыбакам, выпрашивали белые, в кровавых прожилках рыбьи

пузыри, дрались, ревели. Шуньгинские несытые псы волочили по каменьям длинные рыбьи черева, слизывали с камней начисто густые черные комья крови, рычали злобно, по-волчьи.

Тут откуда ни возьмись и приткнулся под берег на своей лодочке с носком, обитым белой жестью, сам матерой колдун Илья Баляс. Побежали к нему все навстречу.

- Уж спасибо, не заставил ждать, дедушко! От зверя ночь не в сон была.

Вытащил Баляс лодку на берег и подмигнул всем:

- Ужо, отведу дурака!

Был Баляс горбач, плечи коромыслом, голова большая с котел, глаза собачьи, косые, подмигивают на все стороны, морда хитрая - в ужимочках, в мелких морщинках.

Подошел сперва к костерку погреть руки. Костерок весело трещал и сеял дымом на все стороны, ело глаза, воротили все на сторону лица. И посмотрел зорко колдун на сваленную грудой серебряную, еще дрожавшую в смертной судороге рыбу. Причмокнул завидно:

- Ой, богато седни ловили! То я привел вам щастье.

И выбрали тут мужики рыбину покрупнее, поклонились старику подарочком:

- Прими, дорогой, без отказу.

Взял без отказу колдун и на деревню все пошли, пропускали его наперед для почету.

Как чайку попил, велел сразу звать стариков, со стариками пошел на поле сделать отпуск.

Вышли на полосу, к опушке, где тайбола стоит, как древний высокий тын, тут остановились. Вышел колдун наперед, стал лицом к медвежьему логу, бросил шапку наземь, раскинуло ему сразу ветром сивую редкую бороденку.

И завопил Баляс тонким голосом:

- Сколько есть ножей?

Закричали старики врозь:

- Семь... осемь... двенадцать...

И опять завопил Баляс тонко, с подвизгом:

- Вотыкай во-земь!

Втыкали старики в колючках пустой полосы по-черен все свои двенадцать охотничьих ножей и стояли тихо, сбились на круг.

Уткнул Баляс носом в чашку, клонился все ниже темной гладкой плешью, резал в чашке воду кривым сточенным ножишком, читал два долгих заклятья на волка и на медведя.

Доносило мужикам те страшные слова:

- Встану не благословесь, выду не перекрестесь, с'ызбы не дверьми, со двора не воротами, выду я, выду во чисто поле...

Было пусто поле и ровным гулом несло с тайболы и смотрел на стариков откуда чей-то тайный мохнатый глаз. Летел по полю холодный осенний ветер, казалось, дымились головы у стариков и черным дымом куталась голова Епимаха Извекова.

Шел к концу Балясов отпуск, бурмосил внятно:

- Будьте слова мои крепки и лепки, ветрами не сдувайтесь, с людями не сговаривайтесь. Тем словам моим ключ и замок, - ключ в море, замок в роте. В черном море есть рыба шшука, она рвет и хватае пенье-колодье, она рвет и хватае и ключ, и замок и носит за собою до дна моря. Тьфу, тьфу, тьфу.

Тихо стало, только ветер пластал у колдуна бороденку и рвал - качал на меже чортову сухую траву.

Потом прыскал Баляс водой на все четыре ветра и велел вынать ножики.

Подошел к старикам и подмигнул сразу всем:

- Да, ушел зверь-та. Смутил я его, смутил.

Одели шапки старики, зашумели весело. И еще сказал

Баляс:

- Пастушонко у вас бабий фост, неладно, - какой день отпуск сгадит. Старички, вы ему накажите, что боже сохрани бабу голой рукой трогать, спортит дело. Наденьте вы ему вачеги, пускай в вачегах, покастун, и ест, и спит. Уж доглядите!

Обещались старики смотреть верно.

А пришли на деревню, смотрят - сидит Естега на своей шкуре, а вокруг опять бабы, прялицы на сторону, балянтрясы точат. Аж плюнули все старики враз.

И подошел тут к бабам Епимах Извеков.

- Коли какая с этим сукой вязаться будет, принародно заголю зад да возжами так отвожу, - не сядет. Вот крест.

Естегу пинком:

- Ты, душа с тела вон, не смей дела заводить, лапать не смей. Здоровкаться будешь, и то вачегу одевай. Не то с камнем тебя в Гледунь. Вот!