Арно Зурмински - Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

• Название: Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию
• Автор: Арно Зурмински
• Жанр: Проза

---

- Хайль Гитлер, - сказал он в трубку.

Партийный секретарь Краузе сообщил, что правительство рейха объявило двухнедельный государственный траур и что в день похорон Гинденбурга нужно вывесить и приспустить флаги. Со свастикой.

- Само собой разумеется, - пробурчал шорник Рогаль, когда Штепутат повесил трубку.

Йокенен вывесит свои флаги. Все три, какие были в деревне. А послезавтра Йокенен едет в Танненберг. Последняя почесть. Ряды народа. Салют боевому товарищу.

Рудольф Гесс написал некролог полководцу Танненберга, рейхстаг - скорее то, что от него осталось - собрался 6 августа на траурное заседание в Берлине. Но все это не шло ни в какое сравнение с похоронными церемониями перед национальным памятником в Танненберге - похожим на крепость сооружением с шестью башнями, возвышавшимися над равниной лесов и озер. В ночь перед торжественным днем мертвого Гинденбурга перевезли из поместья Нойдек в Танненберг. Это делали ночью специально: факелы солдат, штурмовиков и гитлеровской молодежи красиво полыхали в темноте.

Когда факелы погасли, когда их скудный свет сменился первой утренней зарей, Карл Штепутат был уже на ногах. Марта варила кофе, а он полез на чердак, чтобы выдвинуть древко флага из слухового окна. Красное полотнище со свастикой свисало до смородиновых кустов. Взгляд Штепутата упал на запыленный флаг республики, лежавший под крышей. Марта потом сошьет из него рубашку для мальчика.

Они еще сидели за завтраком, когда из поместья прикатила открытая коляска. В ней сидел шорник Рогаль, обнимая потрепанное знамя союза ветеранов, на котором золотыми буквами упоминались Тур, Седан, Верден и Сомма.

Рядом с ним трактирщик Виткун, облачившийся в коричневую форму новой власти и смутивший этим нарядом Штепутата, собиравшегося надеть сюртук и цилиндр, как и на всех других похоронах в Йокенен.

Когда солнце стало подниматься над горой Фюрстенау, они тронулись, еще до того, как работники поместья стали выезжать на поля. Хорошо, что они выбрались так рано. Штепутату не пришлось быть свидетелем того, как майор поднимал на башне своего замка флаг, но не флаг фюрера, а флаг скончавшейся империи. Это не осталось бы без последствий. А может, и обошлось бы. Йокенен был так далеко от нового времени и новых флагов.

Уютно расположившись в коляске, они покатили по булыжнику и по проселочным дорогам. На юг. Ячмень и рожь уже убрали, овес был скошен.

- Сегодня увидим фюрера, - с пафосом сказал трактирщик Виткун.

После мазурского Реселя дороги оживились. Люди ехали на простых телегах и в экипажах. На железнодорожном переезде возле Бишофсбурга им пришлось выйти, чтобы держать лошадей. Йокенские лошади кое-как притерпелись к тракторам и молотилкам поместья, но огнедышащих паровозов еще пугались. Из окон поезда торчали флаги. Двинулась вся Восточная Пруссия. Женщины на полях развязывали свои платки и махали поезду вслед. Косцы отбивали косы дольше, чем обычно, а у шорника Рогаля слезы выступили на глазах, когда им встретилась телега с бородатыми седоками, которые держали вяло свисавшее в свете утреннего солнца знамя инстербургской пехоты. Его знамя. Ближе к Танненбергу толкотня и давка на всех дорогах. Открытые машины с людьми в форме прокладывали себе дорогу среди крестьянских повозок. Всем упряжкам свернуть на жнивье. Дальше шли пешком, держа курс на шесть башен танненбергского памятника. Оцепление в серой полевой форме.

- Фюрер едет! - кричит чей-то голос.

Ничего не видно, кроме моря голов, повозок и униформ. Может быть, там, за толпой, где горит вечный огонь. Наконец, уже невозможно и идти. Над гробом стреляют пушки, пугающие лошадей. Рядом с йокенцами стоит депутация из Тильзита, за ними группа из Зензбурга.

Далеко впереди читает проповедь военный священник, но почти ничего нельзя разобрать. Все снимают шляпы. "Воспоем силу любви" - старый прусский хорал. Фюрер уезжает. Германия, Германия превыше всего... От Мааса до Мемеля... Все вытягивают руки в немецком салюте. И все время по стойке смирно. От этого и устать можно. Песня про Хорста Весселя. Старый шорник Рогаль роняет свое боевое знамя. Все уже, нет сил держать знамя левой рукой, когда правая вытянута вперед. Штепутат подхватывает полотнище, не давая древку упасть на тильзитцев, а шорник Рогаль ложится в пыль Танненберга. К счастью, у кого-то нашлась фляжка с водой, которую вылили шорнику на голову. Придет ли он в себя? Да, спустя какое-то время. Когда все закричали "Хайль", шорник открыл глаза. Как раз в это время мимо них проходит фюрер со своей свитой. Встав на цыпочки, можно было бы его увидеть, но Штепутат, занятый шорником Рогалем, упускает случай. Зато Виткун еще много лет спустя будет уверять всех, что смотрел фюреру прямо в глаза. И фюрер строго взглянул на йокенцев и отдал приветствие знамени ветеранов.

Проводив мужчин на похороны национального героя, Марта покормила свиней. Потом заглянула к ребенку, который еще спал, так что у нее было время подоить корову. Подмастерье Хайнрих сидел на рабочем столе и пел свои мазурские песни. Он спросил, не нужно ли вывести корову на выгон, но Марта уже успела это сделать сама. Она прошла босиком по мокрой от росы траве, таща корову за собой на цепи. В пруду замолкли жабы-жерлянки, только дикие утки покрякивали в камышах. Полоса тумана срезала верх ивовых кустов. Солнце поднялось над горой Фюрстенау. Бисмаркова башня - отличительный знак местности - все еще мигала, несмотря на яркий день. Кто-то забыл погасить свет. Работники поместья поехали верхом на пруд поить лошадей. От двора к двору дребезжал грузовик, собирая бидоны с молоком. В хлеву Марковши галдели птицы, старая кормила своих кур. Потом она пришла к Марте выпить по чашке кофе.

- Вы слышали, в Петербурге русские танцуют на улицах, - сказала Марковша.

Марта взяла ребенка из колыбели и приложила к груди.

- Потому что умер Гинденбург. Его они боялись... А в поместье Нойдек, говорят, поймали русского шпиона. Он отравил колодец, и от этого Гинденбург умер.

Маленький Герман не хотел есть, и Марта уложила его обратно в колыбель.

- Нам придется все это пережить еще раз, и казаков, и горящие деревни, - всхлипывала Марковша.

Герман Штепутат в возрасте пяти дней впервые слушал рассказы о большой войне, любимое занятие женщин в Йокенен в долгие зимние вечера - подходящее время для страшных историй. Тогда это началось как раз во время уборки. Вечером загорелась йокенская мельница, ее крылья огненным крестом освещали небо. Дурной знак, как сказала Марковша. Такие кресты в небе. Марте было десять лет. Ее отец и старшие братья возили с поля овес. Мать разгружала в амбаре телегу, когда на двор прибежал старший сын - он видел русских. Они набросали в пустую телегу, мягко устланную овсяными снопами, одежду и постели. В то время как маленькая Марта с ревом бегала по всему дому, отец спокойно приехал с полным возом овса, свалил его на ток, задвинул дверь амбара и перепряг лошадей. В это время над деревней уже пролетали шрапнельные снаряды, разрываясь на опушке леса, где окопались немецкие ополченцы. На открытых телегах поехали в лес. Мать усадила детей так, чтобы их спины были закрыты перинами - пух восточно-прусских гусей остановит ружейные пули. Получились настоящие скачки: казаки на своих маленьких лохматых лошадках и крестьяне с их взмокшими рабочими лошадьми.

В лесу остановились, чувствуя себя в безопасности. Сидели на траве, ели хлеб с топленым салом и пили густое молоко. Все было спокойно. Только отец, недовольно ворча, расхаживал взад-вперед. Он был сердит на казаков за то, что они явились во время уборки. Не грех ли это перед Господом Богом бросать созревший хлеб на полях? А казаки топтали хлеба, как свою степную траву.

Вечером отец вспомнил, что не отвязал телок в хлеву. Скотина может надорвать себе глотки, мыча от голода. Ему вспомнилось еще многое, что он забыл сделать в спешке. Свиней лучше бы выпустить в яблоневый сад, чем держать в тесных стойлах. И трубка. Трубка отца лежала дома в духовке печи. Отец разгрузил телегу, сложил весь скарб на лесную поляну и один поехал на пустой телеге домой. Он прибыл к своему двору одновременно с казаками. Ему преградили дорогу и приставили к груди пики. Обыскали телегу и карманы. Потом поскакали дальше, на Берлин, со своими пиками и кривыми саблями.

Отец выгнал скотину на луг, открыл дверь свинарника, достал из духовки трубку и табак. Нашел даже время переодеться, взять окорок из коптилки и сунуть в мешок три каравая хлеба. На обратном пути казаки хотели забрать телегу, ссадив с нее отца. Что ж он должен на собственной спине тащить в лес окорок и три каравая хлеба? Нет, отец не выпустил из своих рук вожжи. Они стали совещаться на разных языках, но тут отца выручила немецкая артиллерия. Некоторые снаряды легли так близко, что казаки отступили на свекольное поле, а отец ударил кнутом по лошадям.