Алексей Рындин - Где не было тыла

• Название: Где не было тыла
• Автор: Алексей Рындин
• Издательство: Краснодарское книжное издательство
• Жанр: Военное
• Год: 1981

Книга «Где не было тыла» рассказывает о людях сильных, мужественных, преданных социалистической Родине.

Первая ее часть повествует о героической обороне Севастополя 1941–1942 годов, вторая — о суровых испытаниях, выпавших на долю советских военнопленных, очутившихся в силу разных обстоятельств за колючей проволокой. Но и в условиях плена они продолжают борьбу с ненавистным врагом. Ни истязания, ни холод и болезни, ни вражеская пропаганда не поколебали веры этих людей в победу. Выбрав благоприятный момент, они поднимают вооруженное восстание.

---

Огонь противника не прекращается. Иду снова по траншеям. Некоторые бойцы сидят, не стреляют, на мой вопрос: «Почему?» — отвечают: «Нет патронов…» Тревога охватила не только бойцов, но и командиров. Но по тому, как светятся надеждой их глаза, я чувствую, что они верят мне, знают, что патроны скоро будут доставлены.

Подбежал Нянько.

— На батарее кончились боеприпасы, — говорит он, тяжело дыша. — Мы уже обложены плотным вражеским кольцом.

Нянько — кадровый офицер, не раз бывал в боях. Рассудительный, исполнительный, на него можно положиться в любой обстановке. Но тут я подумал о лейтенантах В. И. Солянике и Н. Н. Свободном. Они одновременно прибыли в полк из Тбилисского военного училища, одногодки, веселые сильные парни. Соляник — румяный брюнет с пухлыми губами и детским выражением глаз. Он только начал учиться в художественном техникуме, и вот… Свободный рассказывал однажды, как его отец в 1917 году получил фамилию Свободный. Среднего роста, крепкий, рассудительный, он перед войной пытался поступить на юридический факультет в Ленинграде. Часто по–товарищески подтрунивал над Соляником, задавая один и тот же вопрос: большой ли город Кривой Рог?

День уходит к закату. Принял решение: спасать оставшихся бойцов. Созвал командиров и приказал: забрать раненых, роты отвести на кряж высоты.

На поляне, разместившейся на самом гребне высоты, все выстроились. Было видно: ряды поредели, не видно многих младших командиров. Закралось сомнение — всех ли вывели, все ли знали об отходе? Скомандовал: «За мной!» Бойцы снова бросились к окопам. Гитлеровцы уже заняли свои старые позиции и броска не ждали.

С разбега я не заметил вражеского автоматчика. Как назло, моя полуавтоматическая винтовка дала осечку. В это мгновение в глаза полыхнуло пламя. И вдруг между этой горячей трассой свинца и мной встал П. Г. Беда, мой земляк. Почти падая, он успел выстрелить в фашиста. Я почувствовал боль в плече…

— Зачем вы… — крикнул Беда, тяжело опускаясь на сухой и колкий валежник.

…Он лежал на спине, скрестив руки на груди, и трудно было определить: мертв ли, жив ли — лицо его улыбалось, как всегда, только в полуоткрытых глазах отражались облачные блики севастопольского неба. Я наклонился, потрогал холодеющие руки, они быстро покрывались желтизной. «Вот и кончились улыбки, шутки, доброта моего земляка. Погиб второй председатель сельсовета, привезенный мной к Севастополю. Упал, сраженный пулей, предназначавшейся мне». Тяжело было уходить, даже не предав земле погибшего бойца.

Собрали оставшихся раненых. Снова построились.

Надвигались вечерние сумерки. Надо вырываться из окружения через тылы фашистов, там, где они нас не ожидают.

Когда была подана команда к походу, в конце колонны вдруг раздался выстрел:

— В чем дело?

На склоне площадки лежал солдат. Ко мне подошел боец пятой роты Али Мамедов, бывший нефтяник из Баку.

— Я убил, товарищ комиссар, — сказал Али.

— За что?

— Он предатель, товарищ комиссар. Я давно за ним следил… Он бросил винтовку, противогаз и шапку и сказал: «Я не пойду, я останусь здесь!» И хотел бежать…

Спокойно выслушав Мамедова, я посмотрел на лежащий в стороне винтовку, противогаз и шапку убитого.

— Как его фамилия?

— У собаки нет фамилии, товарищ комиссар.

— Правильно, что Мамедов предателя застрелил, — отозвались несколько голосов.

…По пути уничтожили вражескую линию связи, нарвались на тыловое хозяйство неприятеля, дважды наталкивались на дзоты и, забросав их гранатами, шли дальше. И только когда в лесу наступила темь, по частой стрельбе поняли, что линия вражеской обороны где–то близко.

Возник план: неожиданно наброситься на врага с тыла, ошеломить его и вырваться из окружения.

Это решение было принято, когда мы стояли у края полянки, которую еще предстояло преодолеть. Вдруг раздался выстрел и выкрик: «Хальт!»

Наше местопребывание было обнаружено.

— Вперед! — крикнул изо всех сил и бросился через поляну. Почти на ее середине мои кирзовые сапоги запутались в какой–то проволоке и сейчас же кругом взорвались десятки вспышек. «Минное поле», — догадался я и закричал:

— Спасайте людей! — Ив этот миг какая–то сила бросила меня в сторону. Очнулся, когда прекратились взрывы мин, но из–за деревьев еще метались трассирующие разноцветные иглы, рядом доносился чей–то тяжелый стон. По груди и спине текло что–то теплое и липкое.

— Бурнашев, — кричу лежащему рядом комвзводу, — забросайте гранатами дзот!

— Гранат нет…

В карманах моей стеганки две гранаты Ф-1. Слабеющей рукой передаю их Бурнашеву. Раздается взрыв, и дзот замолкает.

Нас. преследуют фашисты. Взорвали еще один дзот. Люди устали. Во время одной из передышек под раскидистой кроной алычи я лег на живот и буквально под носом увидел мину.

— Товарищи, мины! — предупредил бойцов.

Соляник занялся исследованием поляны и нашел еще несколько хорошо замаскированных мин. Осмотрев их, он понял, что мины наши, советские. «Значит, мы на нейтральной полосе, вблизи своей передовой, — догадался я. — Надо быстрее выводить раненых, связаться с передовой, с боевым охранением полка».

Чувствую, как на теле стынет белье, пропитанное кровью, по спине и ногам пробегает неудержимая дрожь. Опускаюсь на колени, цепляясь за ствол дерева. Душит жажда…

МЕДСАНБАТ

…Белые, когда–то стесанные пилой стены и потолок не удивили меня. Я знал до этого, что медсанбат нашей дивизии размещается в штольнях Инкерманских каменоломен. Не вызвала удивления и палата, в которой лежали раненые. Многие из них стонали, просили пить, кого–то звали.

Бинты лежали у меня на плече, на правой руке, на пояснице, был забинтован правый глаз. Удивился, как же этих ран не почувствовал там, в минуты прорыва.

Хотелось узнать, что же было после того, как я потерял сознание, но на эти мои вопросы некому было отвечать. И тут я вспомнил, как утром, когда санитары укладывали меня на носилки, кто–то сказал:

— Да он жив, смотри! Ну–ка плесни водой…

От студеной воды, вылитой на голову, пришел в себя.

— Товарищ комиссар, мы за вами пришли.

— А где я нахожусь? — оглядев в полумраке землянку, спросил я.

— Это блиндаж комбата–один. Вас, говорят, принесли сюда мертвым, — словоохотливо сообщил один из санитаров. — А фрицы следом за нами шли, полк потеснили, потому вас здесь и оставили… Так что немцы вас тоже, видимо, за мертвого приняли.

«Ну и ну, — подумал я. — Вот так, не чувствуя смерти, можно умереть».

— Где остальные, — обратился я к санитарам, — вывели ли их из леса?

— Все в порядке, товарищ комиссар… Раненых отправили в медсанбат, — последовал успокаивающий ответ.

Вскоре машина доставила меня в медсанбат. Сразу же попал в «разделочную», как у нас говорили раненые.

Мне почему–то не хотелось расставаться с ватным бушлатом, срезанным с плеч.

Пожилая, с приятным лицом санитарка смотрела на меня и качала головой:

— Не печальтесь — получите новый. Главное, что вы живы остались, а мы вас подлечим.

За соседним столом над обнаженным маленьким человечком старательно трудилась целая группа врачей. Мне показалось, что это был подросток, лица его я не видел. Был лишь виден рассеченный бок и как в него то и дело ныряли медицинские инструменты. Больной молчал.

— Кто это? — спросил я медсестру.

— Онилова Нина, пулеметчица…

Только теперь я заметил на ее плечах темные короткие косички. Вспомнились слова, сказанные еще вчера утром: «Я бы сейчас у печки погрелась!»

Когда меня с коляски перенесли на кровать, я поинтересовался, есть ли в палате, кроме Ониловой, мои однополчане. Оказалось, в противоположном углу лежал Субботин с ранением в шею.

Он сообщил:

— Знаешь, Онилова в тяжелом состоянии: раздроблены почки… Выдержит ли?

— А Катя Коваль где? Что с ней? — спросил я.

Петр Михайлович вздохнул.

— Когда отходили, была жива…

Прошла неделя моего пребывания в медсанбате. Я освоился с новым своим положением, перезнакомился с соседями по палате. Новости с фронта поступали редко, я с нетерпением читал газеты — это было моим единственным, занятием. Однажды из полка почтальон принес письма. Из них выяснилось, что дома о моем ранении еще ничего не знали. Одно письмо–треугольник, но не от моих домашних, встревожило меня не менее, чем события на передовой. Письмо было от десятилетней дочки Беды. Она писала: «Дядя комиссар Рындин! Мой папа с вами выехал на фронт, но он почему–то долго на мои письма не отвечает…»

Меня охватило удушье, глаза заволокло слезой, строчки прыгали и расплывались. «Бабушка совсем старенькая, — продолжал я читать детские каракули, — я осталась одна… Дядя комиссар, напишите мне, скоро ли приедет мой папа?»