Елена Щетинина - Мир Стругацких. Рассвет и Полдень (сборник)

• Название: Мир Стругацких. Рассвет и Полдень (сборник)
• Автор: Елена Щетинина
• Издательство: Литагент1 редакция0058d61b-69a7-11e4-a35a-002590591ed2
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-699-94510-8

Таинственный незнакомец открывает молодому астроному ужасающую правду о грядущей судьбе человечества. Верить ли пришельцу из будущего или… продолжать заниматься своим делом?.. Бойцовый Кот Гаг наконец-то встречает в лукавом мире земного Полдня настоящего человека. Он даже готов отдать этому загадочному русскому свой автомат… Зона Посещения в России гораздо опаснее Хармонтской, но стоит ли нашим сталкерам рассчитывать на Золотой Шар?.. У начальника канцелярии Хрона Монадовича Вия только одно заветное желание, а у программиста НИИЧАВО Саши Привалова лишь несколько мгновений, чтобы его остановить… Эти и другие захватывающие истории – в новом сборнике из цикла «Мир Стругацких»! Первая книжная публикация найденного в архивах рассказа Аркадия и Бориса Стругацких «К вопросу о циклотации»!

---

Уходил он размашисто, весь из себя в праведном негодовании; горестно поскуливал Диксон, неловко зажавший пустой стакан в скрюченной руке, а я, прищурясь, сверлила Рыжего между лопатками зеленой точкой и видела, что очень скоро он вернется, причем вернется всенепременно надравшимся, вроде это и не он сам пришел, честный муж и отец, а его темная половина, что вылезает на свет божий под воздействием горячительного.

– Не плачь, увидишь еще своего Рыжего, куда он денется, – утешила я Диксона.

Так и случилось, правда с отсрочкой на два года, потому что в тот же вечер Рыжий загремел в тюрягу.

Вернулся он изменившимся. Раньше был отчаянным, а теперь выглядел отчаявшимся. Будто перешагнул некую пограничную черту и от этого перестал быть цельным. Добро и зло перемешались у него в голове, как в лотерейном барабане, и непредсказуемая смесь выплескивалась на окружающих в хаотическом порядке.

Во сне Рэд часто поминал некий контейнер со смертью, ругался по-черному и скрипел зубами. Я даже порой призадумывалась – уж не убил ли он кого, потому что какие-то расплавившиеся мертвецы постоянно появлялись в его хмельном ночном бреду, а он кричал, что так им и надо и что он всем еще покажет. Был у Рыжего такой пунктик – со всех сторон его окружали какие-то сволочные «все» и «они», виноватые во всех рыжих бедах. Ох, любил он на эту тему порассуждать.

Как-то я не сдержалась и, когда Рэд вновь начал скармливать мне эту бодягу, откровенно захохотала:

– Наверное, и ко мне в постель тебя враги уложили. Оторвали от семьи, вот ведь бессовестные твари, а?

Получила в ответ по полной программе, понятное дело. Затрещину и рассказ о моем неприглядном моральном облике. Месяц потом не являлся. Я тогда подумала – вот и славно, давно пора заканчивать с этой историей. Но прошло время, и все вернулось на круги своя. Сцепились мы с Рыжим колючками, крючками, якорями – не расцепиться…

А Стервятник эту перемену в Рыжем прохлопал. Уверовал в непогрешимость Шухарта, после того, как тот его из Зоны безногого выволок.

Романтик Артур так и вовсе считал его последним героем, устоявшим на ногах. Заприметила их однажды вместе в «Боржче», когда забежала туда перехватить пару мартини. Устроилась в темном углу за разлапистым фикусом и понаблюдала.

Брат, перегнувшись через стол, что-то горячо втолковывал Рыжему, а тот с равнодушным невозмутимым лицом пережевывал отбивную. Артур все говорил, а Рыжий все пережевывал и пережевывал, только иногда что-то односложно отвечая, и я никак не могла взять в толк, что свело их вместе.

Не может же быть, чтобы Арчи что-то могло понадобиться в Зоне.

Весь мир лежал у его ног, а он о чем-то просил Рэда Шухарта!

Тут в памяти возникла картинка: Дик Нунан, всеобщий друг и приятель, в этом же «Боржче», уже пьяненький, раскрасневшийся, полушутливо-полусерьезно вещает такому же подогретому Рыжему, что из-за вечных разрушителей порядка, как он, не будет царствия небесного на земле, и что в несчастье Рыжему более комфортно, чем в каком-либо другом состоянии, а я с любопытством гляжу на Рэда, предвкушая, как он сейчас отбреет Нунана, и Рыжий действительно произносит красочную речь о том, где и в каком виде видал он ихний порядок и ихнее царствие – тоску небесную и скукотищу небесную…

…Я задумчиво пощелкала зажигалкой – к чему вспомнилось? – и, отставив недопитый бокал, ушла с неприятной маетой в груди.

Несколько дней я ходила с этой маетой и думала, что надо бы поговорить с братом, да все не выходило. То меня не было дома, то Артура… то мне вдруг начинало казаться, что затея глупая – слишком многое пришлось бы объяснять, и я не была уверена, что из объяснений выйдет что-либо путное. Не связывайся ты с этим Рыжим, братишка, скажу я Артуру. А давай ты не будешь связываться с ним сама, сестренка, ответит мне Артур и будет прав.

В конце недели я наконец решила, что попытка – не пытка, и постучалась к нему. Никто не ответил, но за дверью громко звучала музыка.

Я прошла в комнату.

У входа валялись тяжелые гриндерсы и рюкзак, кожаная куртка была брошена прямо на ковер. Артур спал в кресле перед включенным большим телевизором. По MTV шел какой-то концерт.

Длинные девчачьи ресницы отбрасывали смуглую тень на чистую кожу. У него было сосредоточенное лицо человека, и во сне решающего какую-то сложную задачу.

Подумав, не стала будить брата, решив, что утро вечера мудреней, только натянула на него свалившийся плед и направилась к выходу.

…Эти назойливые слова, снова и снова ввинчивающиеся в воздух жалобным наждачно-насморочным голосом, которым и петь-то было невозможно, настигли меня у порога.

– Тук-тук-тук в ворота рая, тук-тук-тук в ворота рая, тук-тук-тук в ворота рая…

Я оглянулась. На экране, в центре огромного помоста, сооруженного прямо на стадионе, стоял, как гвоздь, небрежно вбитый в доски, щуплый узколицый пожилой мужик в черном костюме гробовщика. Глаза его закрывали темные очки; буйные, с проседью, волосы дыбились над желтым изможденным лицом, на шее хитрым способом была укреплена губная гармоника, к которой желтолицый периодически прикладывался, как пьяница прикладывается к бутылке, извлекая из маленькой продолговатой коробочки пронзительные, разрезающие сердце пополам ноты.

Выглядел мужик хуже некуда, пел как придавленный автомобильным колесом енот, а вот поди ж ты – стоял на гигантской сцене, как у себя дома в тапочках, и уводил за собой всю эту огромную толпу, раскачивающуюся в едином ритме.

– Тук-тук-тук в ворота рая…

И мне снова показалось, что вот она, другая жизнь, промелькнула вспышкой в старомодных очках, скатилась – как с горки вниз – по надменно изогнутому носу, подмигнула и затерялась в разноцветном переплетении звуков…

Я дослушала песню в каком-то трансе, всю, до конца – до того момента, когда затихли последние отзвуки и стадион взорвался радостным ревом. Потом вышла, плотно закрыв за собой дверь.

Это был последний раз, когда я видела Артура. Ночью он ушел.

Поутру мы нашли на кухонном столе записку, в которой Артур обещал нам, что «все будет хорошо».

Черт бы побрал это «все будет хорошо», после которого обычно все бывает хуже некуда.

Пока папаша, нахмурясь, рассуждал, что, собственно, Артур имел в виду, да какую трепку он задаст сопляку за подобные штуки, я прислушивалась к взволнованному лепету Диксона, доносившемуся сверху.

Оставив Стервятника с его утренней порцией спиртного, я поднялась наверх. Диксон стоял на балконе и вытянутыми руками странно водил в воздухе.

И тогда я увидела, что его так взволновало.

– Папа! – слабым голосом позвала я, когда смогла выдавить из себя хоть что-то.

Удивительно, но он меня услышал.

– Господи, что же это за чертовщина? – бормотал враз побуревший папаша, таращась на вал тумана, накатывающий на старый потертый Хармонт со стороны Зоны.

Собственно, это был не совсем туман. Это больше было похоже на колючую сахарную вату, в глубь которой засунули тысячи спутанных елочных гирлянд. Стена раскинулась по всему горизонту и надвигалась медленно, но неумолимо, как завтрашний день, перемигиваясь нежными радужными огнями.

– Это Зона, что ж еще? – ответила я, ничуть не сомневаясь в своих словах. – Какой-то ублюдок добрался до Золотого Шара. Гад какой-то, которому все было не так. Небось воображал, что сейчас человечество осчастливит. А вылезло из него вот это. Теперь везде будет Зона… – Подивившись внезапно пришедшей мысли, я добавила: – А ведь твое желание было не самым худшим.

Потом взглянула на Диксона.

Диксон дирижировал.

Диксон сиял.

Диксон был счастлив.

Наверное, в детстве он любил сахарную вату.

– В подвал?.. – раздумчиво проговорил папаша.

– Я не пойду в подвал, папа. Я устала, – ответила я, разглядывая приближающуюся Зону.

– Ну, нет так нет, – неожиданно легко согласился Стервятник. – Чего мы там не видели, в подвале-то. А здесь – благодать, воздух, птички щебечут…

Я покосилась на него. Папашины веки опали, подбородок обвалился, рожа вдруг стала предельно умиротворенной, как у покойника. Он и вправду слушал птичек.

Я не знала, что принесет нам полдень. Скорей всего, Хармонт будет сметен с лица земли – девяносто девять процентов. Может, Зона вернет Диксону здоровье и ясный взгляд, у Стервятника отрастут ноги или русалочий хвост, я же стану бледной долговязой девицей со старой фотографии и начну пописывать стишки – один процент… Одно, пожалуй, было бы для нас хуже всего – если все останется как прежде. Пожалуй, это было бы отвратительнее смерти, и об этих процентах думать не хотелось.

Стервятник быстро и почти беззвучно зачастил что-то. Мне показалось, он чертыхается, но, прислушавшись, поняла – он молится.

Одной рукой я обняла его за плечи, другой поймала жесткую клешню Диксона и сказала:

– Молись, папа.

И добавила, сама не знаю зачем: