Джон Барт - Химера

• Название: Химера
• Автор: Джон Барт
• Издательство: Азбука
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-389-04921-5

Классический роман столпа американского постмодернизма, автора, стоявшего, наряду с К. Воннегутом, Дж. Хеллером и Т. Пинчоном, у истоков традиции «черного юмора». Именно за «Химеру» Барт получил самую престижную в США литературную награду – Национальную книжную премию. Этот триптих вариаций на темы классической мифологии – история Дуньязады, сестры Шахразады из «Тысячи и одной ночи», и перелицованные на иронически-игровой лад греческие мифы о Персее и Беллерофонте – разворачивается, по выражению переводчика, «фейерверком каламбуров, ребусов, загадок, аллитераций и аллюзий, милых или рискованных шуток…». Ведь в бартовском космосе а-ля русская матрешка все со всем связано, вернее – все во все вложено.

---

– Бесполезно: это их частное дело, как и у Андромеды с Финеем; не для публикации. Мы не умерли там при развязке, это я могу тебе сказать; просто началось наше бессмертие здесь, где мы разговариваем друг с другом. А внизу проживаются наши смертные жизни – или уже давно прожиты, вместе или порознь, комически трагичные, прекрасно безобразные. Это другая, другая история; ее не рассказать героям этой.

Быть по сему. Последний вопрос?

– Ты счастлив, Персей, как кончается эта история?

Молчим. Бесконечная пауза. Любовь моя, это эпилог, всегда кончающийся, никогда не оканчивающийся, как (я не извиняюсь) II-G, которая разворачивается по вселенским пространству и времени. Такова моя участь: я способен вообразить безбрежную красоту, только исходя из собственного опыта безбрежной любви, – но при этом могу пользоваться своим не самым бескрылым воображением и опираться на бесценную, невообразимую улику: я держу ее над бетой Персея, Медуза, – не змей, но прекрасные женские волосы. Я доволен. И вот, чтобы покончить с этим вопросом, наш окончательный статус: стать, словно записанная музыка нашего языка, этими безмолвными, зримыми знаками; быть рассказом, который я рассказываю всем, у кого есть глаза, чтобы видеть, и понимание, чтобы истолковывать; навсегда тебя возвысить и знать, что история наша никогда не прервется, но будет повторяться из ночи в ночь, покуда читают по звездам мужчины и женщины… Я доволен. До завтрашнего вечера, любимая.

– Доброй ночи.

Доброй ночи. Доброй ночи.

БЕЛЛЕРОФОНИАДА

1

– Доброй ночи.

– Доброй ночи.

Некоторые истории долговечнее других. А сейчас чувства жены моей, Филонои, были оскорблены – и немудрено: собственными руками наготовила она по этому случаю амброзии, пораньше отпустила слуг, облачилась в лучшее свое дезабилье; один десерт должен был воспоследовать за другим. Но в канун своего дня рождения царь Ликин Беллерофон наткнулся на закате на плавающую в болоте неподалеку от его двора греческую повесть, именуемую "Персеида", историю образцового для него героя; к тому времени, когда добрался он до последних ее слов, ему уже стукнуло сорок и он слишком устал.

Так начинается, помоги же мне Муза, прилив океана сказаний двойняшки Беллерофона, легендарного героя, кузена воссозвезженному Персею: как раз за разом летал он на крылатом коне Пегасе; навлек двойную смерть на чудную трехчастную Химеру; дважды любил, дважды терял; дважды алкал, достигал – и для него погибал – бессмертия; короче – как завершил он весь героический цикл и пошел на второй круг. Развязавшись наконец со смертной речью, обратился он в писаные слова: Беллерофонические письмена на плаву меж двух миров, навсегда предающие своими сочетаниями и пересочетаниями человека, которого они представляют.

– Ты никогда не критикуешь, – продолжал я придираться, цедя в темноте слова в потолок спальни. – Что-то тут не так, коли женщина никогда не критиканствует.

Чуть погодя задумчивая Филоноя пробормотала рядом со мной:

– Иногда я критикую.

– Нет, не критикуешь. Ты – само совершенство, отсюда все твои беды.

– Да, мои чувства оскорблены. – Филоноя представлена здесь дающей объяснения. – Но какой смысл критиковать кого-либо, когда он, сразу видно, вне себя. Хотя почему ты не в себе – ума не приложу.

– В себе, не в себе. Вся моя жизнь – сплошной ляпсус. Я не легендарный герой и никогда таковым не стану.

– Ты и так таков!

Их диалог отражает общий смысл нашей беседы, но не передает неукротимую мягкость Филоноевых духа и тела вкупе с наказующей самозацикленностью ее мужа, не достигает, соразмерно ее длительности, достаточной простоты изложения. Сообрази я, когда в конце этой повести соглашался, чтобы провидец Полиид обратил меня в версию Беллерофоновой жизни, что могу быть несовершенно, даже неуместно изложен, я бы остался верен первоначально принятому плану: низвергнуться с небес в заросли колючих кустарников, стать слепой и увечной пророческой фигурой и всплыть с прибывающей с приливом в болоте водой, собственным голосом декламируя вслух свою историю амазонке Меланиппе – моему месяцу, моей музе, моей последней смертной любви, – как она, поначалу отхлынув, затопила меня. И если бы Полиид-Провидец осознал, что это последнее и самое надувательское из всех усилие на пути литературных метаморфоз окажется запятнано и замарано чуть ли не самокритикой, он предоставил бы Беллерофону шмякнуться в грязь и вечно пускать оттуда пузыри подобно Дантовым гневливым в стигийских топях. Болотный папаша, старый оборотень – ты таки тут, даже тут. Рассказывай дальше.

– Совершенно очевидно, – продолжала Филоноя голосом столь же мягким, как и ее тело, на красоте которого тридцать пять минувших лет почти не оставили следов, – что Афина по-прежнему на твоей стороне. Ликийское царство разумно процветает и политически стабильно, несмотря на назойливость наших военных трений с карийцами и их новый союз с солимами и амазонками. Дети наши растут так, что, в общем, грех роптать, – не то что беспутные капризницы Прета и Антеи. Если судить по письмам поклонников и поклонниц, твоей славе химеробойца, кажется, ничто не угрожает; даже "Персеида", как я могу судить по тем извлечениям, что ты избрал для чтения мне, пару раз упоминает о тебе в самом благоприятном свете. Наконец, наш брак (который, не забывай, для меня то же, что для тебя твоя карьера легендарного героя, – главная ценность и оправдание, мой raison d'кtre) если уже не столь пылок, как дыхание Химеры, зато исполнен любви, уюта и в основном сексуально уравновешен. Мы, без всякого сомнения, избежали обид, отравивших по достижении ими нашего возраста взаимоотношения Персея и Андромеды, и, хотя невинными нас не назовешь, мы скорее опытны, чем виновны.

– И вот вполне может статься, что самое впечатляющее твое деяние уже позади – мне еще предстоит прочесть "Персеиду", но где найти легендарного героя, который не миновал бы к сорока годам свой, так сказать, пик? Как мне пришло, однако, в голову, по меньшей мере правдоподобно, что твое лучшее деяние может не совпадать с самым впечатляющим и, чего доброго, ждет тебя впереди – если еще не находится в процессе совершения: я имею в виду подобающее управление своей страной, твою семью и тебя самого на длинной дистанции, терпеливое взращивание из понимания мудрости, накопление богатого жизненного опыта и полная его переработка в своего рода просвещенную политику – международную, домашнюю и личную – все то, вкратце, что делает мужа не просто славным, но великим, заставляет не просто им восхищаться, но любить и т. д. и т. п.

Сравниваю с этим богатую прозу "Персеиды" и отчаиваюсь. Спи тогда с его автором, если тебе не подходит стиль Меланиппы! Нет, нет, любовь моя, это не твой стиль; ты просто записываешь слова, прямо как они приходят, а то и гораздо позже того, как они пришли: отжившие свое существа, схваченные глиной и в ней окаменевшие, кости, смещенные инородным минералом, обросшие друзами кристаллов, тронутые ржой стародавних окислов, подхваченные, траченные, перелопаченные чередой отступающих эонов, черепки скорлупок, разъятые члены, из которых все труднее и труднее реконструировать спящего дракона. Твои слова. Как бы там ни было, я заснул и проснулся таким же несчастным, как и раньше. Как всегда, Филоноя с готовностью все простила – Меланиппа отнюдь не Филоноя. Я этого и не подразумевал – и, воспряв, одарила меня своей любовью, затем дозволив в изнеможении вздремнуть, пока сама собственными руками готовила на мой день рождения завтрак: пирог со шпинатом и сыр фета. И с такою-то женщиной, дивится Полиид, был несчастлив этот муж? Не резон ему удивляться, велеречит Беллерофон (вторя на миг, пусть и с грехом пополам, гарцующим ритмам и аллитерациям "Персеиды"), ведь это он показал мальчугану Беллеру Схему Легендарно-Мифологического Героизма, четвертый квадрант которой предусматривает внезапное и таинственное впадение достигшего зрелости героя в немилость у богов и людей, его добровольный или вынужденный уход из им же основанного города, таинственный апофеоз на вершине холма, символическом двойнике места его божественного зачатия, ну и т. д.

Беллерофон рассказывает это Полииду? Любому, кому впору котурны: Меланиппа, бойкая жрица его страстей, тоже не нуждается в напоминаниях о том, как неустрашимая покорность дамы, выступающей здесь под именем Филоноя, ее абсолютная заботливость, ее ангельская, ее неуязвимая преданность – эти тошнотворные наши две трети – давным-давно лишили Беллерофона заметной части его чаяний, причем более всего – по причине, минимально оцененной самой Филоноей в ее вышеизложенном упоминании об Андромеде. Одним словом, я был неотвратимо доволен – моим браком, детьми, царской карьерой, – и, поскольку легендарному герою в этом возрасте и на этом этапе никак не надлежит быть довольным, мое довольство доказывало мою полную непригодность.