Александр Русов - В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть)

• Название: В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть)
• Автор: Александр Русов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00628-1

В книгу вошли лирико-драматическая повесть «Записки больного» и два трагикомических романа из цикла «Куда не взлететь жаворонку». Все три новых повествования продолжают тему первой, ранее опубликованной части цикла «Иллюзии» и, являясь самостоятельными, дают в то же время начало следующей книге цикла. Публикуемые произведения сосредоточены на проблемах и судьбах интеллигенции, истоках причин нынешнего ее положения в обществе, на роли интеллектуального начала в современном мире.

---

Снова начал возиться со шприцем, пустил тонкую струйку в потолок. Платону стало не по себе. Низ живота заныл в дурном предчувствии.

— Ты что выдумал? — хрипло выдохнул он. — Подумаешь, покритиковали. Какой недотрога. Тоже мне, Сократ. Кхе!.. У тебя, между прочим, сын есть. Кхе! И жена. Кхе!

— Мы разводимся.

— А другая? Другая как же?

Антон Николаевич отложил шприц.

— Помоги, писатель, — спокойно сказал он. — Садись вот за этот стол и пиши.

ТЕЛЕГРАММА

-ГЕН ШУЛЕПНИКОВУ-

ЗАПРАШИВАЕМЫЙ ВАМИ СПЕЦИАЛИСТ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ КОМАНДИРОВАН БУДАПЕШТ УКАЗАННЫЕ СРОКИ ПРИЧИНЕ БОЛЕЗНИ ТЧК СООБЩИТЕ ВОЗМОЖНОСТЬ ЗАМЕНЫ

-КЛОН ЗУЕВ-

— Кто такой Зуев? — спросил Платон.

— Заместитель директора.

— Кхе!

— Дальше пиши. На отдельном листе.

«С о в е р ш е н н о  с е к р е т н о.

Подлежит уничтожению в однодневный срок

Настоящим уведомляю сотрудников, что в результате экспериментально подтвержденной мной возможности трансмутационного гиперклонирования я, с целью очищения и разделения, намерен путем автоинъекции достичь трипликационного эффекта, приводящего к соматически спонтанному расщеплению in vivo[20] и переходу в стабильное триплетное состояние, в котором я — или, точнее теперь будет сказать, мы (как единая эссенция в трех экзистенциях) — собираемся, по возможности, продолжить свое существование.

Предвидя возможные осложнения, мы заведомо договорились о реанимации в стенах одного из авторитетных научно-лечебных учреждений под наблюдением опытных специалистов, возглавляемых профессором Г. М. Петросяном.

Возможные последствия эксперимента тщательно проанализированы и учтены. Прошу никого не винить. Причина — критические обстоятельства личной и профессиональной жизни…»

Две записки Антон Николаевич написал сам.

Первая:

«Ире. Я не мог поступить иначе. Прощай. Будь счастлива. Антон».

Вторая:

«Ирочке. Люби меня, как я тебя. Чао, бамбино[21]. Тоник».

— Все, — сказал он, расстегнул ремень на брюках, приспустил штаны, схватил шприц, поднял его иглой вверх, еще раз прыснул, и не успел Платон выскочить из-за письменного стола, как тот, изловчившись, глубоко воткнул иглу себе в ягодицу и надавил на поршень.

— Что ты наделал? Кхе!

— Quod erat demonstrandum[22].

— Сумасшедший!

— Это все… Ultima ratio…[23]

— На помощь! — заорал Платон.

— Замолчи. Бумаги останутся здесь.

— А?

— Меня доставишь по этому адресу. На, держи…

Обессиленный, он повалился на стул. Пальцы разжались. Пустой шприц с глухим звуком упал на пластиковый пол.

— Пиши…

— Что?

— Пиши! — прохрипел Антон.

«I.1. Полагаю, что препарат

I.2. подействует

I.3. в течение ми-

I.4. нуты.

II.1. Сообщаю только главное. Сам процесс трипликации

III.1. почти без-

III.2. болез-

IV.1. нен. Квантуется не только сома но и…

V.1. память

V.2. память

V.3. память…

XII.3. Также весь психофизический комплекс.

XII.4. Моей личности

XII.5. уже

XII.6. да… не существует. Как зовут

XI.1. ИХ

XI.2. пока не могу понять…

X.1. Меняется цвет волос

IX.1. черты лица

IX.2. рост

IX.3. возраст

VIII.5. само…

VIII.4. С трудом

VII.1. удается

VI.1. сосредоточиться…»

Голос смолк, и Платон услышал шуршание, шелест, глухое «ух!» — будто охапка сена свалилась с воза. Он оборвал запись на полуфразе и с ужасом обнаружил, что земная бездыханная, вся усохшая какая-то оболочка Антона — его старого приятеля Антона Николаевича Кустова — наподобие опустевшей куколки, валяется на полу, а над нею склонились неизвестно откуда взявшиеся двое: длинноногий парень в лыжной шапочке и какой-то подозрительный тип в кожаном пальто, чем-то похожий на самого хозяина стеклянной установки.

— Чего уставился, пентюх? — ломающимся голосом крикнул Платону молодой. — В больницу его. Давай! Раз, два — взяли…

4

Тонику еще долго пришлось ожидать на диванчике в курилке. Ни профессор Баклажан, ни сестричка-лисичка не появлялись. «Ладно, — думал Тоник. — Хрен с вами. Я не гордый. Перед этими гнидами небось хвост поджимали, а с Тоником можно не считаться, да? О Тонике и забыть можно?..»

Не то чтобы он куда-то спешил. Просто обидно. Обидно, что нормальных людей у нас не ценят. Принципиальных — не уважают. Всюду эти стронци[24]. Там подмажут, тут книжный дефицит или пузырек коньяка сунут — с ними и обращаются как с людьми. Тоник бы, конечно, тоже мог. Уж как-нибудь. Финансы, каццо[25], позволяют. Просто неохота. В принципе.

Эта фиолетовая баклажанья морда на него даже не взглянула. Тоник про себя его так и прозвал: армян-фиолетовый Баклажан. Нет, ты скажи. Ты человек, Баклажан, или каццо? Ты, Баклажан, меня уважаешь? Ты, ё-мое, их уважаешь. А я, может, больше человек, чем эти суки. Эти стронци. Эти каццо. Им что? Сбагрили мужика в больницу — и отвалили. И когда Тоник прямо спросил: выживет, мол, мужик или как, на что рассчитывать? — тот армян начал крутить: мол, хрен его знает. Мол, как дело пойдет. А чего тут знать? Дать ему на лапу кусок — и все дела. Ему одна бутылка коньяка — тьфу! Плюнуть и растереть. Он на одних мандаринах небось у себя в Сухуми десять ящиков таких пузырьков имеет. Тоник знает этих армянов как облупленных. Тоник знает этих каццо как ободранных и ошкуренных.

Можно, конечно, и припугнуть. Мол, если что, ты гляди, Баклажан… Тоник зря языком болтать не станет. Будешь ты, к примеру, возвращаться темным двором из своей больницы или, скажем, откуда еще. А наутро, Баклажан, тебя, к примеру, найдут уже жмуриком. Упал, знать, стукнулся головой. А чего? Скользко на улице. Бывает…

Чинарик прогорел аж до самого фильтра. Тоник прицеливается. Тоник выщелкивает окурок. Выстреливает. Прямое попадание в урну. Один ноль в пользу Тоника. В пользу команды ЦСКА. Вот так, каццо. Кто болеет за ЦСКА, тот выиграет наверняка!

От резкого толчка темные солнцезащитные очки сползают. Мускулы на лице Тоника мгновенно сгруппировываются, сжимаются в гармошку, будто ему залепили снежком по физиономии. Сползшие было очки сами собой отправляются на переносицу. Вот так — и полный порядок. Только нос еще чуть подрагивает, будто у кролика. Такие вот штуки умеет проделывать со своим лицом Тоник. Штуки-дрюки. Фокусы-покусы. В очках Тоник больше всего похож, пожалуй, на террориста. Очки придают Тонику особую элегантность. Значительность, что ли. Он никогда, между прочим, не снимает их: ни на улице, ни в помещении. Вместе со светлыми его усиками темные фирменные очки сообщают внешности Тоника романтическую неповторимость.

«А сестричка-лисичка вроде бы ничего, в порядке, — думает он лениво. — Все, как говорится, на месте. Личико. Фигурка. Задок. Передок…»

Так думает Тоник, развалясь на диванчике, изучая облупившуюся штукатурку, чтобы как-то провести время.

Но тут совершенно неожиданно в пролете застекленной двери возникает серая каракулевая шапка. Пирожком. Серый каракулевый воротник поверх серого драпа обжимает толстую шею. Баран Баклажан. Смывается, каццо. Идет на Тоника, прямо к выходу. Тоник вежливо приподымается с диванчика.

— Ну как, — спрашивает, — доктор, температура очень высокая?

Армян притормаживает, останавливается, выпячивает нижнюю губу.

— Вы что?

— Да вот… Барахлишко забрать…

— Кем приходитесь? — выкатывает налитый кровью глаз Баклажан.

Тоник не знает, что и ответить.

— Родственник?

Тоник кивает, покусывая белесый ус.

— Положение серьезное. Будем купировать.

Профессор гремит связкой, вставляет отмычку-ключ. Дверь на лестницу распахивается и захлопывается за ним.