Александр Русов - В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть)

• Название: В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть)
• Автор: Александр Русов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00628-1

В книгу вошли лирико-драматическая повесть «Записки больного» и два трагикомических романа из цикла «Куда не взлететь жаворонку». Все три новых повествования продолжают тему первой, ранее опубликованной части цикла «Иллюзии» и, являясь самостоятельными, дают в то же время начало следующей книге цикла. Публикуемые произведения сосредоточены на проблемах и судьбах интеллигенции, истоках причин нынешнего ее положения в обществе, на роли интеллектуального начала в современном мире.

---

Как ученый профессор Петросян склоняется в пользу Кустова. Как активный читатель и абстрактный гуманист — в пользу Усова. Как врач и отец трех детей он закуривает новую сигарету, в волнении барабанит пальцами по столешнице.

Что взять за основу решения? Социальную значимость? Медицинские показатели? Возраст? Волю больного? Но которого из них? Профессор Петросян, в общем-то, совсем не уверен, что в данной ситуации можно рассчитывать на писательский альтруизм Усова. Профессор Петросян сильно сомневается, что доктор Кустов проявит великодушие и окажется готов к самопожертвованию во имя науки, человечества и отдельно взятой личности, в данном случае — личности Тоника. С последним же вступать в объяснения просто бесполезно, все равно что с неразумным младенцем.

Грант Мовсесович давит окурок в фирменной фаянсовой пепельнице, внутри которой — печатные буквы, составляющие непонятные слова. Эту пепельницу подарили Гранту Мовсесовичу коллеги из Финляндии. Эти сигареты подарили ему коллеги из Италии. Грант Мовсесович расхаживает из угла в угол трехкомнатной своей квартиры, переходит из комнаты в комнату, скользит рассеянным взглядом по штабелям разноцветной стеклотары домашнего бара, наполненного в основном скромными подарками благодарных больных.

Социальную значимость следует рассмотреть отдельно. Социальную значимость следует рассмотреть особо. Затребовать характеристики с места работы, а уж потом решать. Объективно и беспристрастно. С учетом пожеланий трудовых коллективов.

Профессор Петросян понимает, однако, что социальная значимость вещь непостоянная. Социальная значимость — понятие переменчивое. Сегодня человек все, а завтра ничто. Кто может поручиться? Время нередко купирует реабилитированных и реабилитирует купированных. Взять хотя бы реабилитированного итальянца Джордано Бруно. Уж как его купировали при жизни! Или купированного итальянца Муссолини. Что тут сказать? Но бывают ведь и более сложные случаи — например, случай купированного разбойника Франсуа Вийона и реабилитированного поэта, носящего то же имя.

Профессор Петросян думает. Профессор Петросян сомневается. Поможет ли тут иглоукалывание? Чему отдать предпочтение: аутотренингу или электросну?

26

Уже год почти Тоник рисует такие картинки. Никому не показывает. Только Платону. Однажды. Так, между прочим. Не то чтобы он стеснялся. Вот еще! Сосиску им в рот! Кое на каких стенах и не такое увидишь. Собственно, Тоник ведь рисует только для себя, для собственного удовольствия. Под настроение. Он тебе любовную парочку в любых положениях изобразит. Хоть завяжет двойным узлом и обратно развяжет. Как это у него получается — хрен знает. Ведь ни у кого не учился. Рука, что называется, сама ведет. Позы у него выходят самые офигительные, а вот портретного сходства — никакого. И будто все это он одного какого-то парня и одну какую-то девушку рисует. Пробовал и Антона, и Платона изображать. И себя самого. И между прочим, Баклажана. По памяти. Тут уж Тоник особенно старался, чтобы вся баклажанья зверская натура наружу вылезла, но только, обратно же, получилась занимающаяся любовью парочка, а никакой не Кабан-Баклажан.

— Слушай! Кхе! Это ты рисовал? Только честно!

Вот как прореагировал Платон.

— Ну! — сказал Тоник и с ходу нарисовал такое, что аж сам покраснел.

Платон удивлялся. Платон восхищался: да у тебя талант, Тоник! Только бы тебе чему-нибудь еще научиться. Эти, мол, рисунки никакая цензура не пропустит.

— Какая еще цензура? — не понял Тоник.

— Цензура нравов, кхе!

— Мне их пропускать незачем, — сказал Тоник. — Некуда мне их пропускать, стронцо. И на хрен я буду делать другое, если мне это нравится?

Платон перебирал рисунки, качал головой, клацкал вставной челюстью, кхекал, старый хрен, поглядывал то на Тоника, то на картинки, где изображалось как бы одно и то же, но в то же время все разное.

— Давно этим занимаешься? Кхе!

— Этим-то? — переспросил Тоник. — В каком смысле?

— Этим рисованием, — уточнил Платон.

— Так, балуюсь, — отмахнулся Тоник.

Подумал, что девушка на некоторых его рисунках несколько смахивает на ту, которую Платон как-то приводил в клуб. Вот старика и заело. А вообще-то он неплохой мужик. Вообще он свой в доску. Говорят, даже и писатель хороший. Лично сам Тоник ничего не читал, но слышал от людей понимающих. Слава Бандуилов, к примеру, высказывался в том смысле, что Платон, мол, из недооцененных. Говорил, причем за глаза и будучи совершенно трезвым. Стало быть, не врал. Тоник в таких делах за время работы в клубе собаку съел…

Ну а Платон тем временем с видом знатока продолжает разглядывать Тониковы картинки, одни в одну сторону кладет, другие — в другую.

— Почему, — спрашивает, — они у тебя здесь получились зеленые? Кхе!

И так крутит, и сяк, удаляет, приближает, смотрит из-под очков, щурится.

— А хрен их знает! — совершенно честно отвечает Тоник.

— Чувствуется влияние Матисса, — говорит Платон со значением.

— Чего-чего?

— Мазереля, Филонова, Ларионова… Кхе!.. Что-то, между прочим, от Блейка…

— Сам ты…

— Я имею в виду текучесть линий…

И еще много разных слов говорил, фамилии художников называл. Видать, знакомых своих. По клубу. Таких же, видать, придурочных алкашей.

— А вот здесь, — водил заскорузлым от тяжелой литературной деятельности пальцем, — здесь ты уже ни на кого не похож. Кхе!

— Ладно тебе… — терялся Тоник. — Ляля́-то разводить.

— Очень пластично, кхе! Графично. Точно. Кхе! Тонко… Я бы даже сказал: виртуозно. Ну прямо бердслеева линия…

Если по-честному, то самому Тонику эти картинки тоже нравились. Только словечки, которыми сыпал Платон, смущали его. Тут он действительно начинал стесняться. Как девушка. Как на медосмотре в военкомате.

— Давай покажем Антону. Кхе! Может, удастся выставить у него в институте? В науке все как-то проще. Кхе! Больше свободомыслия. Шире кругозор.

— Чтобы мне потом на работу сообщили и выгнали за аморалку? Ке каццо?

— Ну зачем же… Кхе! Дать под каким-нибудь приличным соусом. Как тему любви. Кхе! Здорового секса. Кхе! Они ведь там у себя в лабораториях занимаются почти тем же… Разве что в колбах… Официально… Организованно… По всем правилам науки… Кхе! Тема-то имеет общемировое значение… А для Европы так вообще большая проблема. Повсеместная ранняя импотенция… Кхе!.. Пьют вино с малолетства… Особенно красное влияет… Так что имей в виду…

Платон тут же, буквально в этот день, рассказал о Тониковых рисунках Антону. Тот согласился: мол, конечно, нужно помочь. Мол, Тонику обязательно надо учиться. Биология, мол, прекрасная специальность. Мол, биохимия. Хренофизика. И тут же про клуб прошелся. Мол, этот клуб его окончательно развратит. Мол, там с утра и до вечера полный разврат. Все кофе пьют. Богема. Женщины. Болтается парень без толку, шляется почем зря, теряет драгоценные годы, всякими глупостями занимается. Вот и картинки нехорошие стал рисовать. А после окончания университета я его, мол, к себе устрою, в ИБИ. Потом под моим руководством диссертацию, мол, защитит. И вообще, мол, жалко, что Тоника в свое время не призвали в армию из-за ноги. Мол, армия дисциплинирует, профессионально ориентирует. Мол, для таких, как Тоник, армия — это спасение. И все в таком духе. С научной точки зрения.

А Тонику на хрен это надо? Вся ихняя брехня. В гробу он видал такую помощь. Интеллигенты вшивые. Сосиску им в рот! Всякий каццо, всякая тесто ди каццо будет теперь тут тебя учить, носом в дерьмо тыкать. В армию — не в армию. Нога — не нога. Не твое собачье дело, поня́л? Тоник вшивый твой университет со всей его хреновиной-морковиной имел в виду. В белых тапочках. Поня́л? С прибором. Ва фан куло! Поня́л?.. Тебе, суке, билет как человеку в кино достают на Челентано, а ты, сука, тут начинаешь выдребываться… Ты, сука, рабочего человека не трожь! Ты вон от жены родной гуляешь, на работе ни хрена не делаешь, два месяца профсоюзные взносы не платил. В рабочее время с этим прохиндеем ходите в клуб пиво дуть, насасываетесь, как свиньи, а Тоник вкалывай от зари до зари. Уселись, стронци, на шее у трудового человека! Через вас, может, только и зарплату Тонику не повышают… Ты бы, сука такая, теста ди каццо, порка мадонна, путана Ева, каццо поганый, стронцо недоделанный, вместо того, чтобы ляля́ разводить, отстегнул бы от своей получки кусок. А то: дис-сер-та-ция… Ты сперва со своими бабами разберись. За Тоником присматривать не надо. Не маленький. Поня́л? Тоник сам за кем хочешь присмотрит. Пока, между прочим, не ты Тоника в дребаный свой университет устраиваешь, а Тоник тебя — на итальянский дефицитный фильм с участием своего близкого друга Адриано Челентано. Профессия у Тоника нормальная, ты не бои́сь! Инженер по свету и звуку — это тебе не хухры-мухры. А картинки не трожь, падла! Ты их рисовал? Ну и заткнись. Убери руки. Ва фан куло! Словами-то не больно… Не больно, говорю, образованность-то свою кажи. А за филона и за этого — на б… который — и по морде ведь схлопотать можно. Поня́л? Работнички, порка мадонна!.. У нас, чтобы ты знал, всякая работа почетна. В клубе — не в клубе. В ИБИ — не в ИБИ. Один хрен! И никаких выставок, слышь? Никаких тебе больше картинок не будет… Тоник с тобой, стронцо, как с человеком. Поделился, можно сказать. А ты, сука, на посмешище выставил. Вшивота поганая! В больницу уж который день собираетесь? Человек лежит один-одинешенек, а у них, вишь, времени не хватает. По бабам шастать — есть время. А чтобы навестить больного, гостинец отнести — сосиску в рот!