Александр Русов - В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть)

• Название: В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть)
• Автор: Александр Русов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00628-1

В книгу вошли лирико-драматическая повесть «Записки больного» и два трагикомических романа из цикла «Куда не взлететь жаворонку». Все три новых повествования продолжают тему первой, ранее опубликованной части цикла «Иллюзии» и, являясь самостоятельными, дают в то же время начало следующей книге цикла. Публикуемые произведения сосредоточены на проблемах и судьбах интеллигенции, истоках причин нынешнего ее положения в обществе, на роли интеллектуального начала в современном мире.

---

— Образ приятных эмоций!..

Посверкивает полированный овал стола. Вечнозеленое экзотическое растение вьется, распластавшись по стене. Задвинут в самый угол ящик цветных сновидений с матовым серым экраном. Пахнет сандалом непонятного назначения старинный буфет. И мутная амальгама старого зеркала отражает зеленый полосато-пятнистый, тигрово-леопардовый ковер, а также мягкие кресла, сосредоточенные, самоуглубленные лица, мерцающее пространство холла, сгущающуюся по краям темноту. Сверкает одна из зеркальных граней, наливаясь то красным, то синим и желтым — сверкает и гаснет, проваливаясь в неразличимую глубь Зазеркалья.

— Так… Хорошо… Хорошо… Очень хорошо!..

Нина Ивановна поднимается с кресла. Нина Ивановна оглядывает свой отряд. Нина Ивановна устало улыбается.

— Поздравляю вас, Антон Николаевич. Вы сегодня летали. Да! У вас поднималась левая рука… Вот отсюда… отсюда вылетели… подлетели к телевизору… вернулись… — И, обращаясь уже к Хлысталову: — А вы слишком напряжены. Нужно учиться расслабляться!..

Нина Ивановна о чем-то задумывается. Нина Ивановна подходит к балерине.

— Вы ведь тоже летали, Катенька.

— Вместе с Антоном Николаевичем?

— Ну да. Вот именно. Взявшись за руки, — вторит ей в тон Нина Ивановна.

— Если честно, то я летала с другим.

Обе смеются. И Антон Николаевич вместе с ними.

— Ох, не к добру смеемся! Еще выпишут.

— А что, не хочется? — спрашивает Антон Николаевич.

— Здесь до того спокойно. Все тебя любят. Ни о чем не думаешь…

Вчера вечером Кате было плохо. Она рыдала, билась головой о стену. Антон Николаевич слышал из своей палаты ее душераздирающие крики, чей-то взволнованный громкий шепот в коридоре: «Сестра, укол, скорее», — а теперь вот стоит, улыбается, и никто не знает, что ожидает ее через минуту. Или через час.

Таблетки все-таки помогают. Помогают инъекции. А также электросон, иглотерапия, гипноз, аутотренинг и особенно — то поле, под чьим воздействием собственные поля больных образуют как бы концентрические окружности, по которым кружится, кружится нескончаемый хоровод.

— Не м-могу расслабиться, — подходит к ним Хлысталов. — Никак не могу.

Губы дрожат, взгляд блуждает. Чужой, неприкаянный он какой-то, этот Хлысталов. Каким-то холодом от него веет. Тень, а не человек.

Зовут на обед. Опять какая-нибудь полусъедобная бурда.

— Пошли обедать, — увлекает за собой Катя Антона Николаевича.

— Пошли.

И они забывают о Хлысталове.

Но тут начинается непонятное оживление. Кто-то пробегает мимо в белом халате, едва не сбивает с ног. Хлопает дверь. Взволнованные голоса.

— Кто?

— Хлысталов!

— Что? — спрашивает Антон Николаевич.

Катя недоуменно пожимает плечами.

Мрачный, как туча, врывается профессор Петросян. Исчезает с своем кабинете вместе с дежурной сестрой.

— Опять открытая дверь! — слышится оттуда. — Я же предупреждал! Что?.. Какая надежда?.. Вы что? С седьмого этажа вниз головой… Из шестой. Хлысталов…

И все. Никаких больше разговоров. Только на следующее утро заведующий отделением является в клинику с опухшим лицом и воспаленными от бессонницы глазами.

30

Кабинет следователя по особым делам Александра Григорьевича Скаковцева в Центре Управления расположен на девятнадцатом, сто девятнадцатом или даже еще более высоком этаже бокового крыла. Малый компьютер у стены справа от окна, застекленного темнеющими на ярком свету и бледнеющими с наступлением сумерек фотохромными стеклами, соединен с большим, Главным компьютером, находящимся в соседнем корпусе. Часть обширного письменного стола занимают дисплей, пишущая машинка, панель управления, блок приема и выдачи информации, а позади вращающегося рабочего кресла находится картотека текущих дел. У входа — большой сейф. Он открывается просто: нужно к небольшому намагниченному специальным образом кружку возле хромированной рукоятки приложить точно такой же, величиной с монету, магнитный кружок в виде печатки. С этим кружком Александр Григорьевич не расстается никогда. У других сотрудников Центра, занимающих другие кабинеты, имеются подобные, но если кто-нибудь попытается — случайно или умышленно — открыть чужой сейф, раздастся сигнал тревоги, и номер нарушителя будет тотчас записан с помощью электронного автоматического устройства.

Близится время обеда. Александр Григорьевич возвращается к себе на работу из городской больницы, с Четвертого проспекта Монтажников. Он ставит кейс на светлый полированный стол, щелкает замками, достает блокнот, ручку, диктофон, нажимает черную клавишу. Кассета выскакивает. Александр Григорьевич вставляет ее в гнездо стационарного устройства над выдвижными ящиками стола и щелкает тумблером. Никакого эффекта. Снова щелкает — и опять ничего. Сигнальная красная лампочка не загорается.

— Хм!

Наконец Александр Григорьевич догадывается, что выключена вся система. Александр Григорьевич сетует на свою рассеянность. Раньше такого с ним не случалось. Раньше такого с ним просто не могло случиться. Александр Григорьевич осуждающе качает головой. Александр Григорьевич подходит к вместительному сейфу, который, скорее всего, выполняет роль отсутствующего в кабинете платяного шкафа. Кроме нескольких болтающихся на перекладине деревянных плечиков и мышиного цвета пиджака из чертовой кожи, в нем ничего нет. Александр Григорьевич снимает с себя пиджак, достает тот, что в сейфе, переодевается. Смотрится в зеркало, застегивает пиджак на одну пуговицу. Снова расстегивает. Так, пожалуй, лучше. И пиджак этот даже больше подходит к этим брюкам.

Переодевшись, Александр Григорьевич в некотором роде перестает быть Александром Григорьевичем, тем более что все документы, удостоверяющие его личность и действующие на государственных территориях, в них обозначенных, находятся теперь в несгораемом, непромокаемом, пуленепробиваемом сейфе, который закрывается и открывается так же легко и бесшумно, как кабинет: дверь намертво прилипает к дюймовой раме, и ее уже никакими силами, кроме той, что заключена в магнитной печатке, не отодрать.

Стоит Александру Григорьевичу сменить пиджак, как все его затруднения разрешаются. Красная сигнальная лампочка тотчас вспыхивает сама собой, и начинается скоростная выборочная переписка с кассеты диктофона на запоминающее устройство компьютера. Следователь подходит к окну. Далеко внизу, точно в глубоком ущелье, шумит большой город. Сейчас это сутолочный и суетливый Уолл-стрит, но в другие часы бывает виден более широкий Новый Арбат или более тихий берег Женевского озера — в зависимости от времени дня и года. В сущности, что именно видно в данный момент из окна, не имеет значения, ибо Центр находится одновременно над всеми крупными городами мира — на так называемой Вольве, открытой еще в 1593 году великим Кеплером, и не входит в систему государственных учреждений, а также частных контор ни одной из стран. Центр является в самом широком смысле слова международным, хотя область его интересов еще обширнее.

Как только Александр Григорьевич влезает в свой мягкий, по-домашнему удобный пиджак, все в кабинете неузнаваемо преображается и оживает. Не только включаются звукозаписывающие устройства, но и отпираются, чуть подавшись вперед, наглухо запертые до того ящики письменного стола. Коротко тренькает, включившись, целая батарея телефонов. Начинает урчать кондиционер. Причиной всех этих замечательных изменений является еще более сложным образом, нежели печатка, намагниченный и потому гораздо более ценный, секретный, навечно пристегнутый специальным ремешком к внутреннему карману пиджака из чертовой кожи платиновый жетон с тонко, скорее всего лучом лазера, прорезанными в нем насквозь тремя буквами: «FAN». Жетон этот заменяет любое удостоверение личности, давая право его обладателю находиться когда и сколько угодно на территории Вольвы, Субвольвы и Привольвы[52], а также пользоваться всей имеющейся в распоряжении техникой — то есть превращает следователя по особым делам Александра Григорьевича Скаковцева в экстерриториальную личность, в крупного агента международно-межпланетного класса.

Агент Фан-Скаковцев извлекает переписанную кассету из гнезда, вставляет ее обратно в диктофон, щелкает замками кейса. Агент Фан-Скаковцев поворачивается во вращающемся кресле, достает из картотеки стопку перфокарт, на которых, в сущности, ничего нельзя разобрать невооруженным глазом, сортирует их в соответствии с индексами, обозначенными в правом верхнем углу. Все это пока сырой материал: донесения секретных сотрудников, отчеты, записки, копии документов и свидетельств частных лиц. Ничего нет проще, чем обработать их с помощью компьютера, но при этом, как правило, ускользают важные детали, смысл которых может проясниться только со временем.