Глеб Пакулов - Гарь

• Название: Гарь
• Автор: Глеб Пакулов
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9533-5014-3

Религиозный раскол, который всколыхнул в XVII веке Россию подобно землетрясению, продолжается и до сего дня. Интерес к нему проявляется сейчас не из археологического любопытства. На него начинают смотреть как на событие, способное в той или иной форме повториться, а потому требующее внимательного изучения.

Роман Глеба Пакулова «Гарь» исследует не только смысл и дух русского церковного раскола. Автор с большой художественной силой рисует людей, вовлеченных в него. Роман уже обратил на себя внимание не только многих любителей художественного слова, но и специалистов — историков, мыслителей.

---

«Кто-то важный жалует, — определил. — И не купцы. Очень уж блёстко на корабликах. Может, войско подможное из Москвы к воеводе Денису Максимычу плавет?»

И поспешил к берегу, к пристани. «Грамотка какая от государя будет. Али Никон что шлёт, — тешил себя, ускоряя шаг. — Або Стефан с Нероновым чем порадуют».

Шаг Аввакума — косая сажень. Шёл, а вроде летел, подхваченный под руки попутным ветродуем. К берегу поспел раньше кораблей. Народ на берегу расступился пред протопопом, утих. Скоморохов средь них не заметил, гнусных личин и харь тоже. И чертенят — измазанных парнишек — не было: шныряли, шалили обыкновенные детки, однако и со следами сажи на любопытных мордахах, кое-как оплеснутых водой.

Корабли большие, таких прежде Аввакум не видывал, разве во сне являлись, ловко подбежали к пристани, разом обрушили надутые груди парусов. Корабельщики без суеты, но быстро причалились канатами. Много голов в стрелецких шапках выставилось из-за борта, над головами светились широкие лезвия бердышей. На верхней палубе блистали доспехами важные рейтары, переговаривались, гортанно взлаивая, дымили трубками.

На носу корабля стоял с сотниками и стрелецким полугодовой боярин-воевода Василий Петрович Шереметев — высокий, с покатыми плечами. Лазоревый кафтан по брюху обвит алым кушаком, за кушаком два пистоля с золотыми насечками по гнутым рукоятям. И сабля широкая в серебряных ножнах низко подвешена на серебряных же цепках. Стоял подбоченясь, оглядывал насмешливыми глазами укутанную во всякую рвань толпу, что-то выговаривал сотникам. Видно было — ждал хлеб-соль. Узрев протопопа, прищурился, вспомнил что-то и, улыбнувшись, кивнул головой. Аввакум поклонился.

— Что воевода ваш, — Шереметев метнул глазами на город, — не отплыл ли? Пошто не встречает? Али сны доглядает? Так беги, поп, ударь сполох пожарный. Буди!

Аввакум знавал Василия Петровича, острого на язык, нравом вредного, но сердцем отходчивого. Ответил вежливо:

— Собрался наш воевода. Грузится на подворье. Пожди.

Шереметев, должно быть, весёлое сказал сотникам, те хихикнули, а двое спрыгнули на причал, помчали в гору к Волжским воротам.

Протопоп пристально, осуждая, глядел на сияющее, выбритое и припудренное лицо воеводы. И тот глядел на Аввакума, поглаживал рукоять пистоля.

— А мы знакомцы с тобой… Ты ведь из Лопатищ? — вспомнил он и хохотнул. — Десять годков скапало, а ты и не постарел. Всё вздоришь?

Аввакум хмуро глядел на воеводу. Василий Петрович тоже по-строжал, разглядывал на знакомце выгоревшую от солнца скуфью, такую же ряску, порыжелые, стоптанные сапоги. Разглядел и красные нашвы, тоже линялые.

— Горде-ец, — укорил и закачал головой. — Уж и протопоп и борода что бредень, а всё беден. Нешто из кружиц копейки не гребёшь, от мзды воротишься? Ну-ну! Не мутись, знаю — свят до пят, не ждёшь злата и славы от человеков. Так уж удостой, взойди на корабль, да дружину на врагов одоленье благослови, оружие покропи.

— Пошто войско твоё без служителя?

— Ну дак был, — задёргал щекой, кривя улыбку, боярин. — Бы-ыл! Да сплыл. Лазарем прозывался попец, да вишь ты — убёг с корабля ночью. Никто не видал как. Может, по воде пеши ушлёпал, бывает… Уж ты благослови, батюшка, не отступись от сирых, — властно загрёб рукой. — Эй вы! Подмогните протопопу.

Весёлой оравой стрельцы вывалились с корабля на причал, взняли Аввакума высоко на руки, перебросили на палубу.

Люд на берегу притих, чуя потеху. Аввакум оправил рясу, подтянул поясок, пождал, глядя на задранные к нему из трюма бородатые лица стрельцов, взялся подрагиваемой рукой за наперсный крест медный. Стрельцы смахнули красноверхие шапки, почтительно склонили головы. Стало тихо. Стали слышны крики чаек, посвист ветра в снастях. Он морщил, мырил Волгу, разводил волну, она, побулькивая, оплёскивала смолёные борта судов.

Шёпотом почти чёл протопоп молитвы, осенял воинов крестом. Благословил, сложил на груди руки, земно поклонился идущим на смерть, прося прощения и сам прощая им обиды вольные и невольные. С грельцы надели шапки, пошли всяк на своё место. Шереметев стоял за спиной Аввакума.

— Ну уж меня с сыном Матфеем благослови, отче, на особину, — приказал воевода, шиньгая протопопа за рукав ряски.

Аввакум обернулся, глядел на отца и сына холодным, отчуждающим взглядом. Младший Шереметев, Матфей, едва ли не одногодок ему, в расшитом затейливыми петлями зелёном бархатном кафтане, в лёгкой собольей шапочке улыбался румяным выбритым лицом, косил одним глазом. И воевода был не в гожем виде: волос на сдобном лице скошен ножницами до корней, над верхней губой лишь струнки усишек на немецкий обычай, да с нижней на подбородок виснет ржавый клочок.

— Не благословляю образ ваш блудолюбный, — затвердевшими губами выговорил Аввакум. — Бороды обстругали! А сынок твой вовсе с себя образ Божий соскоблил, бритолюбец.

Багрянец наплывал на лицо воеводы. Уязвлённо, скрывая злость ли, стыдобу ль, зашептал просительно:

— Я ж посольства иноземные встречаю, что ж мне мордой волосной пугать их до смерти. Да я от государя укоризны не слышу, а ты, попец спесивый, пошто упёрся.

— Ты слуга царю царствующему, а я Господу господствующему.

— Так-то ты Ему служишь?.. Ну хоть сына благослови!

— Бритобратца-то безбородого?

— Не отвалится голова, отрастёт и борода.

— Вот и пождём до поры, — упрямился Аввакум.

Шереметев напирал на него животом, хватался за рукоять сабли.

Полуголова стрелецкий с сотниками помогали, грудили протопопа к борту.

Народ догадался, чтб затевается на корабле, закричал, засвистел. Сквозь ор выпархивали истошные бабьи визги:

— Не замай батюшку!

— Наш он, родимой!

Сотники обвязали протопопа верёвкой под мышками, перевалили через борт. Растопыря руки, он чёрным крестом бухнул в воду, ушёл в неё с головой, оттолкнулся от дна ногами, всплыл косматым буруном и захлопал, забурлил руками у смолёного борта. Его поддергивали раз за разом до палубы, давали глотнуть воздуха и окунали в Волгу.

Уж и народ не просто вопил на причале, а вплоть подступил к кораблю, лез через борт. Опешил воевода, растерянно закружил по палубе. Уж и стрельцы замахали бердышами, и пушкари выдвинули в оконца-бойницы медные рыла пушек, да полуголова Нелединский догадался — рубанул саблей по веревке. Булькнул протопоп в воду, и понесло его прочь от корабля, одна голова покивывала на волнах. Близко было до берега — несколько добрых гребков, но закунали батюшку, вдосыть опился он волжской водицей. Кое-как шевелил руками, грёб по-собачьи, а по берегу бежал люд, раззадоренный воеводской расправой над их протопопом. Но теперь он не вопил, не осуждал воеводу, теперь он молча швырял в изнемогшего протопопа камнями и палками.

Глядел Шереметев на такой оборот и не впервой дивился скорой перемене в настрое соотичей: кого сами учнут ухаживать, так уж до смертыньки, а поди помоги им укатывать страдальца — не замай! Свой он нам! И помогалыциков изувечат, своего жалеючи.

Болтался Аввакум в волнах, подгребал к берегу. Уже и лица мог разглядеть, узнал Пахомушку. Тянула на дно намокшая одёжка, гирями тяжкими висли на ногах сапоги, да ещё камень угодил в лоб, рассадил бровь, кровь мешалась с водой, клубилась в ней нитями, и голова протопопа, кивая, плыла во всё густеющей алой пряже.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Стылыми, в голубичной дымке глазами смотрел с корабля на людское безумство воевода, и усомнилось заскорузлое сердце вояки в правде сгубить не на поле брани поперечного человека, но пуще того — убоялся боярин царского сыска за убиение протопопа. Ведал — жалует Аввакума не токмо государь, а и вся верхняя женская половина дворца нежничает с ним, особливо сестра царская Ирина Михайловна. А тут он, воевода неугодный, любимца их, патриаршего человека бессудно до полусмерти намокал да за борт в Волгу спихнул, а там уж народишко с его покладу ухайдакает батюшку, а позже не под кнутом, не на дыбе, но по простоте душевной с радостью на него, зачинщика, укажет: мы-де протопопа уж убиенного из воды волочили. Ну-у, нет уж, не надобно того! Тут и сын Матфей в затылок тяжко дышит, жалкует, ждёт знамо чего.

— Выуживай попа-а! — взревел на всю Волгу Шереметев и увидел, как дружно с баграми, верёвками скакнули на берег стрельцы. И другое узрел: от главных ворот градских галопом мелись на толпу конники, а попереду их, припав к лошадиной гриве, мчал воевода Крюков, выфуркивая саблей над головой блёсткие круги. Он первым влетел на коне в воду, сцапал протопопа за шиворот и поволок к берегу. Толпы не стало, она пугливо отметнулась от Волги, рассеялась по овражкам.

Пушкари подхватили Аввакума под руки, оттащили от воды, усадили на песок. Пробовали унять кровь, ахали над обилием её и гущей.

— Рудища-то кака! — суетились они вкруг протопопа. — Эво, комками, так впрямь комками и выпадат!