Лариса Евгеньева - Лягушка (Повесть и рассказы)

• Название: Лягушка (Повесть и рассказы)
• Автор: Лариса Евгеньева
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-08-001566-7

Первая книга автора о современных подростках, о сложных ситуациях, которые нередко случаются в жизни. Надо ли стараться понять другого человека, если считаешь его неправым? Что лучше — прощать или мстить? В чем добро и зло? С этими вопросами сталкиваются герои.

В сборник вошла повесть «Эра Милосердия», рассказы «Лягушка», «Олимпийская Надежда», «Сестры» и др.

---

Чувствуя, что у нее не осталось сил даже на удивление, Эра позвонила в соседнюю квартиру и, не говоря ни слова, протянула листок заспанному парню, который возник перед ней, почесывая лохматую шевелюру. «А…» пробурчал тот и зашаркал обратно. Похоже, одним глазом он продолжал досматривать сон. Появившись снова, он сунул Эре запечатанный конверт, вяло буркнул: «Ну, бывай» — и захлопнул дверь.

На конверте тоже было написано: «Эре». Эра спустилась этажом ниже, где лампа была чуть поярче, села на перила и разорвала конверт.

«Эра, здравствуй. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется отчего-то, что ты должна сюда прийти. Сегодня вечером я уезжаю. Сын давно зовет меня к себе, но как-то страшновато было трогаться с насиженного места. Однако решение принято, отступать некуда. А главное, ничто меня в этом городе уже не держит. Тишка, мой бедный попугай, приказал всем нам долго жить. Как видишь, по привычке я пытаюсь шутить, хотя на душе у меня ой как смутно.

Правду сказать, характер у покойного был строптивый, с каждым годом он все больше впадал в меланхолию, которая перемежалась приступами беспричинной злобы и человеконенавистничества — у меня постоянно были исклеваны руки. Но — восемнадцать лет, Эрочка, восемнадцать лет… Тишку любила моя покойная жена, и этот вздорный и облезлый, по выражению вашей тетушки, попугай (что является чистой правдой) был, увы, мне дорог. Но от старости и от смерти лекарства нет.

Я очень виноват перед твоей тетей. Сколько раз я набирал ваш номер и бросал трубку. А где-то на самом дне теплилась слабая надежда: вдруг она сама позвонит и скажет, что перестала на меня сердиться? Мне казалось, точнее, мне хотелось, чтобы я был для Софьи Васильевны не просто гостем, который по мере своих слабых сил разгоняет скуку зимних вечеров. Видимо, я ошибался.

Я уезжаю со странным чувством: у меня нет уверенности в том, что я поступаю правильно, но нет и уверенности, что нужно остаться. Сердце и рассудок противоречат друг другу, и кажется, что не все еще исчерпано из того, что суждено. Так ли это? Не знаю.

Квартиру я забронировал до лета, буду думать об обмене. Пришло время заниматься садовым участком и нянчить внуков. Шучу! Мой единственный внук через год собирается в мореходку.

Время кончать письмо. Тяжело это, словно рубить по живому. А рубить надо сразу, не раздумывая. Вот так.

Будьте счастливы. В. П.».

И сегодняшнее число.

Начало подмораживать. Снег с дождем прекратился, ветер утих, и наконец повеяло зимой.

Эра пошла через парк. Аллеи были пусты, с улицы все реже доносился шум проезжающих машин. Эра шла медленно. И все равно с каждым шагом она приближалась к дому, где ждала ее тетя в тревожной печали — ждала с надеждой. Что говорить ей, как утешать, Эра не знала.

И где-то по безлюдному ночному городу бродил Мурашов. Длинная пустая аллея тянулась перед Эрой, и с ознобом ужаса она вдруг ощутила, что значит быть совсем одной и что это, когда тебя никто не ждет. Нащупав в кармане двушку, она перелезла через невысокую ограду и побежала к телефону-автомату, который стоял возле кинотеатра.

Монета со звоном провалилась в нутро автомата, и Эра услышала далекий голос.

— Андрей Семенович, — закричала она, — это я, это Эра! Андрей Семенович, миленький, не ложитесь, пожалуйста, спать, ну еще хотя бы часок! А если ляжете, не затыкайте, пожалуйста, уши. Я знаю, вы затыкаете уши, чтобы не просыпаться, но сегодня потерпите, ладно?! К вам, может быть, кто-то сегодня придет! Вы слышите меня? Вы поняли?

— Алло, алло, — растерянно повторял далекий-далекий голос — Очень плохо слышно, говорите громче… Кто это? Это ты, Эра? Говори громче, я ничего не слышу… — И потом: — Обожди у телефона, кто-то звонит в дверь…

Эра ждала, вцепившись в трубку, и твердила, как заклинание: «Только бы это был он… только бы это был он… только бы это был он…»

Спиридоша

Ну скажите на милость, и кому бы пришло в голову называть ее Аленой?..

Хотя фантазия у учеников этой школы отчего-то оказалась столь небогатой, что, за исключением круглой, как шар, толстячки учительницы биологии по кличке Пушинка, всех остальных учителей называли по именам. Анечка, Валентина, Лидия, Петя, Наталья, Вовчик… И лишь Спиридошу — по отчеству. Милешкина Алена Спиридоновна.

Славик, глядя на Спиридошу, вдруг рассмеялся: Алена — вот потеха! А Спиридоша застучала ладонью по столу, призывая к порядку.

У Спиридоши не было возраста, у Спиридоши не было внешности, у Спиридоши не было характера, у Спиридоши не было голоса, у Спиридоши не было слуха… Помилуйте, да существовала ли сама Спиридоша?! Увы, придется признать, что она все-таки существовала. Спиридоша ставила двойки еще Славиковой маме (папа учился совсем в другой школе и даже в другом городе), Славиковой соседке тете Люсе, которая была еще старше Славиковой мамы, и тети Люсиному сыну Андрюше… Однако стоп: Андрюша получал исключительно пятерки и с первого захода поступил в вуз. Двойки у Спиридоши получал и Славик.

На семейном совете было решено, что он положительно туп к математике и поэтому ему надо жать на гуманитарные предметы. Это было похоже на отпущение грехов — прошлых, настоящих и будущих, — поэтому Славик, даже получая домашние нахлобучки за Спиридошины пары, прекрасно понимал, что делаются они, так сказать, для приличия, ничуть по этому поводу не расстраивался и уроки математики использовал как время приятной расслабленности и глубокомысленных размышлений. Например, почему Спиридошу не называют Аленой.

Больше всего она любила серый цвет. Пальто у нее было серого цвета, с серым каракулевым воротником, серые фетровые боты, которые носили, наверное, тысячу лет назад, серые кофты и серые юбки… Или это было случайное совпадение?.. Да к тому же редкие сероватые волосы, закрученные в пучочек, подслеповатые, мутно-серые глаза, с которых Спиридоша часто вытирала набегавшую слезу посеревшим от возраста носовым платком, и не слишком даже морщинистое, однако какое-то ужасно старое, бесцветное лицо… Сколько ей было лет? А вот этого не знал никто. Ни мама Славика, ни тетя Люся, ни вездесущий Андрюша. «Старая карга» — именно так называла Спиридошу мама. «Бог ты мой, когда же, наконец, прогонят на пенсию эту старую каргу? — подслушал однажды Славик. — Разве она учит детей? Разве она на что-нибудь способна? Не представляю, как Славка будет сдавать экзамены». — «Люсин Андрюша ведь тоже учился у нее». — «Андрюша!.. — Мамин голос сделался таким, словно она разговаривала с несмышленышем, а не с папой. — Андрюша научился читать в четыре года по «Занимательной математике». А в шесть лет решал задачки третьеклассникам. Не всем повезло родиться Андрюшей! Спиридоша просто не смогла его испортить».

«Старая карга», — хихикая, повторил Славик и благоразумно убрался в другую комнату. Если бы увидели, что он подслушивает, ему бы попало.

«Как там ваша Спиридоша? — весело кричала тетя Люся. — Чапает в своих ботах?» — «Чапает!» — хохоча подтверждал Славик. «А кофта у нее была, ой, умора!» — «Ага, серая! — веселился Славик, — до колен почти!» — «Да не в том смех, что до колен, а в том, что из собачатины! Из пуха собачьего!» «Ну да?» — не верил Славик. — «Провалиться мне на этом месте. Псина у нее был. Додик. Вылитая овца! Шерсть длиннющая, серая. Она его вычесывала, а из шерсти вязала варежки, носки и кофтищу эту, клянусь, не вру!» Славик в восторге валился на диван, дрыгая ногами. «А зануда она была — ну, это поискать! Один раз мы в чернильницу мух напустили…» — «Как это?» — не понимал Славик. «Как? Проще простого. Это у вас сейчас шарики-ролики, а тогда перышко да непроливайка — и вся механизация. А у Спиридоши на столе чернильница с крышкой, мы чернила вылили, а мух напустили. Только она крышку подняла — мухи фырк! И ты думаешь?! Спиридоша смотрит, смотрит, а потом как брякнет: «Интересно, как они туда влезли?» Как влезли! Влезли!! А-ха-ха-ха! Ой, держите меня!» До чего отличный парень тетя Люся! Свой в доску!

Для поколений сменяющихся учеников Спиридоша была чем-то вроде клоуна, скучного серого клоуна. Над ней посмеивались, но слишком ее не обижали. Она была настолько бесхарактерна и безобидна, что потешаться над ней не возникало особого желания. Как-то все спускалось на тормозах. Ну, принесли на урок котенка. Ну, котенок замяукал. И что же? Спиридоша все так же тускло смотрела перед собой, наконец, слегка очнувшись, без интереса спросила: «Кошка?» — «Котенок!» — радостно заорал класс. «Котенок, — подтвердила сама себе Спиридоша. — Только это… прошу тихо…» Котенка несколько раз дергали за хвост, он мяукал, а Спиридоша своим обычным, без выражения, голосом повторяла: «Прошу тихо…» На перемене она снова вернулась в класс. В руках у нее была чисто вымытая мыльница и стакан молока, который она осторожно, стараясь не расплескать, несла из буфета. «Где этот… котенок… — Спиридоша тяжело наклонилась, поставила мыльницу на пол и налила туда молока, а потом позвала: Кссс…» Но котенок уже надоел, и его выбросили через окно на улицу сразу после урока…