Елена Гапова - Классы наций. Феминистская критика нациостроительства

• Название: Классы наций. Феминистская критика нациостроительства
• Автор: Елена Гапова
• Жанр: Публицистика
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-4448-0463-6

Центральные темы сборника «Классы наций» – новые классы, нации и гендер и их сложные пересечения в постсоветском регионе. Автор рассматривает, как взаимодействие этих основных категорий организации общества проявляется в «деле» группы Пусси Райот, в дискуссиях вокруг истории Светланы Бахминой, в «моральной революции», зафиксированной в книгах Светланы Алексиевич, в столкновениях по поводу «научной истины» в постсоветской академии и в ситуации жен «русских программистов» в Америке. Сборник выстраивает многогранную социальную панораму постсоциализма. Елена Гапова – доцент кафедры социологии Western Michigan University (США), основательница Центра гендерных исследований Европейского гуманитарного университета (Минск/Вильнюс).

---

Историк Линн Этвуд утверждает, что требования, которые западные общества обычно предъявляют к женщинам во время войны, когда женщины начинают выполнять «мужскую работу», и труд на благо родины выступает на первое место перед всеми остальными социальными или личными обязанностями, выдвигались по отношению к советским женщинам в течение всего периода правления Сталина[109]. Однако правительство и пресса постоянно настаивали, что «женщинам сейчас живется лучше, чем до революции, потому что партия приняла для этого новые законы и организовала жизнь по-другому»[110], и многие начинания той эпохи вызывали искренний энтузиазм.

Журнал публикует специальные памятки: «Как стать селькорками» (по-белорусски) и «Как стать рабкорками» (по-русски) и предлагает женщинам «заговорить», т. е. писать в журнал, присылать материалы. В публичное обсуждение вводятся новые «женские» темы, ставшие объектом государственного интереса и социальной политики: женское образование и профессиональная подготовка, преимущества детских яслей и садов перед домашним присмотром, а родильных домов – перед бабками-повитухами, проблемы беспризорных детей и матерей-проституток, ударный труд, выборы женщин в советы, мужское пьянство, домашнее насилие, телесность и здоровье и т. д. Среди пишущих в женские издания были как профессионалы и партийные функционеры, так и местные активистки – политически грамотные рабкорки и селькорки; помимо этого, журнал публиковал письма читательниц. Именно «письма снизу» демонстрируют, что преобразования в сфере телесности и сексуальности (роды, аборты, браки, разводы, любовь и т. д.) являются частью революции и что личное, таким образом, является политическим. При модернизации жизнь меняется таким образом, что ни одна ее сфера не остается вне контроля власти. Обычно контроль общества над личным, т. е. навязывание индивидуальным телам коллективного правила, осуществляется посредством предписаний медицины, моды, спорта, веры и т. д., однако во время революции интимное политизируется непосредственно. Именно поэтому нельзя «водить любовь» с «классово чуждыми элементами» – вспомним советскую пьесу «Любовь Яровая» и рассказ Лавренева «Сорок первый», где личное и политическое совпадают. Женщина, коммунистка и сознательная беспартийная, даже в своей семейной и интимной жизни была «назначена» проводницей нового быта и в какой-то мере считалась в этом случае более сознательной, чем мужчина.

Письма, которые писали в журнал женщины (или те, которые отбирались для публикации), были подчинены одной схеме: как я жила до революции – описываются бедность, побои, неграмотность, закабаленность, пьянство мужа – и что мне дала советская власть. Журнал стремился писать об открытии школ для взрослых, курсах ликбеза, кружках и лекциях, т. е. происходившей структурной трансформации. Если в 1914 году на территории Беларуси было 88 средних школ, то в 1941 году – 894 средние школы и 2848 семилеток[111], большинство с белорусским языком обучения. В 1925 году в республике издавалось 20 газет и 15 журналов; в 1938-м – 199 газет, причем 149 из них – на белорусском языке, общим тиражом 976 тысяч, или одна газета на шесть человек[112], не считая центральной российской прессы. К концу 1930-х доля грамотных в Восточной Белоруссии достигла 85 %, и, таким образом, модернизация и распространение грамотности происходили одновременно с распространением социалистической идеологии, а в 1930-х годах – с чистками и репрессиями, часто направленными против национальной интеллигенции.

В межвоенное двадцатилетие произошли огромные структурные и культурные изменения: с одной стороны, был создан образ новых, свободных женщин, героинь труда, работниц и колхозниц. С другой – женщины массово пришли в профессиональную деятельность, была ликвидирована безграмотность и создана такая система социальной защиты, при которой развод и материнство вне брака перестали быть экзистенциальными вопросами. Нередко можно встретить точку зрения, что целью партии было не равноправие женщин, а совершенствование технологии власти и установление «культурной гегемонии» в том смысле, которое вкладывал в это понятие Антонио Грамши. Однако, как кажется, в данном случае отделить эмансипационные цели от партийных интересов невозможно.

Многие женщины, интеллектуально и профессионально сформированные в межвоенное двадцатилетие, впоследствии ушли добровольцами на фронт или, в белорусском случае, в партизанские отряды. Во Второй мировой участвовали 800 тысяч советских женщин – больше, чем где-либо в течение истории; они были не только поварихами и санитарками, но пилотами ночных бомбардировщиков, водительницами танков, снайперами, подрывницами, радистками, подпольщицами, врачами и переводчицами[113]. В состав этой когорты входила и Вера Хоружая, «новая женщина», белорусская активистка, откликнувшаяся на социалистические идеалы своей эпохи. В 1924 году ее нелегально заслали в Западную Беларусь помогать организовывать коммунистическое подполье: она создавала партийные ячейки, распространяла партийную литературу, основала журнал «Молодой коммунист». В письмах матери Хоружая писала: «Дорогая мама, я здесь не одна, у меня много друзей, и какие они все замечательные, энергичные, смелые! Разве нас, молодых и смелых, могут испугать трудности жизни!»[114] Это не строки из романа социалистического реализма, а личная переписка молодой женщины.

Веру Хоружую дважды арестовывали и в 1928 году приговорили, вместе с другими подпольщиками, к восьми годам тюрьмы. Ее имя обрело известность, особенно после того, как была опубликована (под названием «Письма на волю») ее переписка с родными и друзьями. В 1932 году советское правительство обменяло Веру Хоружую на заключенных поляков. Ее арестовывали и в СССР, в конце 30-х, однако кратковременно, а после присоединения Западной Беларуси к БССР отправили туда налаживать советскую власть и проводить коллективизацию. В июле 1941 года беременная в тот момент Хоружая ушла в партизанский отряд под командованием Василия Коржа и, согласно свидетельствам, горячо протестовала, когда руководство все же отправило ее на Большую землю. Через год она написала письмо начальнику Центрального штаба партизанского движения, первому секретарю ЦК КП Белоруссии П. К. Пономаренко:

«…в эти ужасные дни, когда фашисты топчут и терзают мою Беларусь, я, отдавшая двадцать лет борьбе за счастье моего народа, остаюсь в тылу, живу мирной жизнью. Я больше так не могу. Я должна вернуться. Я могу быть полезна. У меня большой опыт работы. Я знаю белорусский, польский, идиш, немецкий. Я согласна на любую работу, на фронте или в немецком тылу. Я ничего не боюсь…»[115]

Получив разрешение вернуться к партизанам и оставив ребенка родным, Вера Хоружая перешла линию фронта, а 13 октября 1942 года она была схвачена фашистами и через несколько дней казнена. В 1960 году Хоружей было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза, высшая советская военная награда.

Вера Хоружая может рассматриваться как воплощение идеала «новой советской женщины». Она не только стремилась преодолеть навязанные полом роли (это делали многие другие), но попыталась перечеркнуть саму женскую телесность – когда, беременная, отказывалась покинуть партизан.

Западная Беларусь: пробуждение гражданки

Содержание женского вопроса в Западной Беларуси определялось тем, что его конструирование как в символической сфере, так и в социальной практике происходило в обществе, где женская эмансипация не была объявлена непосредственной целью в том смысле, как это было характерно для советского общества. Кроме того, белоруски принадлежали к национальному меньшинству, стремящемуся отстоять свою автономию в рамках чужого проекта национального государства[116]. Когда после многочисленных переделов и восстаний и в результате Первой мировой войны Польша наконец обрела независимую государственность, Польская республика была задумана своими основателями как либеральная европейская демократия. Как указывает историк Норман Дэйвис, культурная принадлежность Польши была декларирована непосредственно в Конституции 1921 года, которая ориентировалась на конституцию Франции эпохи Третьей республики и гарантировала всем гражданам независимо от этнической и религиозной принадлежности свободу вероисповедания, слова, прессы и образования на родном языке. Представители национальных меньшинств составляли в независимой Польше до 30 % населения. Согласно переписи 1931 года, доля поляков составляла 68,9 %, украинцев – 13,9 %; евреев – 8,7 % и белорусов – 3,1 % населения[117], т. е. от 1,5 до (по другим источникам) 2 миллионов человек.

В некоторых восточных районах – на землях Западной Беларуси – белорусы, в основном крестьяне и обедневшая шляхта (однодворцы[118]), составляли большинство. Западные белорусы и украинцы не имели самостоятельного политического или административного статуса, однако в начале 1920-х годов польское правительство, в соответствии со своими международными обязательствами и, возможно, желаниями некоторых идеалистически настроенных поляков, исповедовавших традиции борьбы «за нашу и вашу свободу», демонстрировало намерение удовлетворить требования меньшинств относительно свободы прессы и политических организаций, проведения демократических выборов, а также организации национального образования. Однако уже в 1924 году против белорусского меньшинства начали предприниматься ограничительные меры культурного и политического характера. К началу 1930-х годов белорусский язык был переведен на польский алфавит, а многие белорусские школы – на польский язык обучения. Преследованиям подвергались также православная церковь, культурные и общественные объединения. Газеты на белорусском языке, многие из которых придерживались левой ориентации, неоднократно закрывались, политическая партия Грамада была разогнана, а ее лидеры арестованы. Многие белорусские патриоты рассматривали эти факты как доказательство угнетения и конфликта с Польским государством.