Ольга Бухина - Гадкий утенок, Гарри Поттер и другие. Путеводитель по детским книгам о сиротах

• Название: Гадкий утенок, Гарри Поттер и другие. Путеводитель по детским книгам о сиротах
• Автор: Ольга Бухина
• Жанр: Языкознание
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-00083-159-5

Бывают темы, как будто лежащие на поверхности, но в то же время изученные слабо. Сколько страниц мировой литературы посвящено сиротам – не счесть. Писали о детях без отцов и/или матерей древние и средневековые авторы, за ними – Чарльз Диккенс и Роальд Даль, Астрид Линдгрен и Ханс Кристиан Андерсен, Вениамин Каверин и Корней Чуковский, пишут о них и современные авторы.

Чем вызван такой интерес к архетипу сироты? Как эволюционировал этот образ за несколько веков? Какие ценности транслируют «История Тома Джонса, найдёныша» и «Голодные игры»? Подобными вопросами задаётся автор книги «Гадкий утёнок, Гарри Поттер и другие. Путеводитель по детским книгам о сиротах» Ольга Бухина, и на многие находит неожиданные ответы, немало говорящие о нас, читателях.

Книга даёт подробный анализ мотива сиротства в мировой литературе, причём автор делает акцент на наиболее популярных, читаемых, обсуждаемых книгах прошлого и настоящего. Сирота девятнадцатого века страдал и пытался хоть как-то устроиться в жизни, в двадцатом столетии он стал решительным и активным, а в двадцать первом и вовсе оказался способным спасти мир, как, например, Гарри Поттер или Китнисс Эвердин. Переводчик, литературный критик и специалист по детской литературе Ольга Бухина анализирует причины таких перемен и намечает возможное развитие образа в дальнейшем.

Путеводитель будет полезен родителям, библиотекарям и педагогам, стремящимся подобрать наиболее подходящую литературу для детского чтения. Поможет им в выборе и удобно организованный справочный материал, включающий списки книг и фильмов, а также уникальную авторскую «Энциклопедию сирот». Кроме того, книга понравится ценителям исследований явлений культуры.

---

Тяжелая доля приемыша описана и в повести Алексея Свирского «Рыжик: приключения маленького бродяги» (1901). Воспитанный в бедной семье Санька – Рыжик узнает, что он не родной, и в конце концов убегает из дома. Бродяги, воры, цирковой клоун, отставной солдат, с кем только не приходилось ему сталкиваться. Был он и шабес – гоем в еврейском местечке, и вором, и попрошайкой, обошел половину России, дошел до Петербурга и Москвы, потерял единственного (если не считать собаки) друга, который действительно о нем заботился. Жизнь другой сироты в книге, подружки Саньки, Дуни, принятой в богатую семью, складывается куда более благополучно, но повествование в каком – то смысле оборвано на полуслове, в книге ничего не говорится о ее дальнейшей судьбе. По словам Марины Балиной, «Рыжик» не столько произведение художественной литературы, сколько «восприятие дореволюционным ребенком из инородческих низов своих страданий по контрасту со “счастьем” дворянского детства»[167].

Советские писатели тоже неплохо справлялись с задачей описания трудностей дореволюционного детства. Сказы Павла Бажова, включенные в сборник «Малахитовая шкатулка» (1939), созданы уже в советское время, но действие в них происходит тоже где – то на рубеже ХХ столетия. Перед читателем проходит целая вереница сирот. На этот раз их помощники – действительно волшебные. Их целый сонм: Даниле и Танюше помогает сама Хозяйка Медной горы, Даренке выпадает счастье увидеть Серебряное копытце, Илья сводит знакомство с Бабкой Синюшкой. Правда, помощь приходит только к трудолюбивым да умелым, волшебные помощники не любят жадных и ленивых. Здесь действие развивается по сюжету, сходному со сказкой «Морозко». Но, несмотря на постоянно присутствующий сказочный элемент, сказы Бажова, в сущности, не сказки, в них для этого слишком много мрачных и реалистичных деталей. Например, сирота Илья, герой сказа «Синюшкин колодец», хоть и находит богатство и суженую, но не особо радуется жизни – и жена скоро умерла, и «сам долго не зажился»[168].

В советском государстве, под руководством партии и самого товарища Сталина, детство должно было быть замечательным, поэтому «к 1930–м стало трудно упоминать в печати ситуации, в которых дети в самом Советском Союзе могут быть несчастливы»[169]. Зато необходимо было доказать, что до революции счастья у детей просто не могло быть. Еще до 1917 года эту тенденцию предвосхитил Максим Горький. Его «Детство» (1913) безрадостно и беспросветно.

Написанные в советское время детские книги, посвященные тяжелой жизни до революции, часто изображают безотцовщину. «Кухаркины дети», такие как героиня книги Дины Бродской «Марийкино детство» (1938) или герой «Серебряного герба» (1961) Корнея Чуковского, особенно страдают от своего полусиротства, поскольку отсутствие отца приводит к еще более низкому статусу ребенка, воспитываемого матерью – кухаркой или прачкой. Встречается и тема детей, оставшихся без матери, как в повести Валентина Катаева «Белеет парус одинокий» (1936), где мальчиков Петю и Павлика растит отец, а Гаврик, воспитываемый дедушкой – рыбаком, – круглый сирота.

Но даже если герои и не сироты, в дело идет игра в сирот. Так, Леля и Оська, герои «Кондуита и Швамбрании» Льва Кассиля (1928–1931), решают, что в их воображаемой стране они будут сиротами, усыновленными королем Бренабором Четвертым: «В то время почти во всех детских книжках были сироты. Положение приемыша было модным и трогательным»[170].

Глава 12 Сиротство по – советски

Детям нужнее кислород, чем воспитание.

Джин Уэбстер. Милый недруг

И после 1917 года сироты, увы, не остались в прошлом, хотя теперь сюжеты послереволюционной литературы развивались совершенно иначе. Неизбежное обилие сирот в первые послереволюционные годы, естественно, привело к появлению в литературе этого времени героев – беспризорников и советских детских домов. Как отмечает Евгений Добренко, «детская литература 1920–х – начала 1930–х гг. была неразрывно связана с темой беспризорничества и потому прямо выходила на ряд пенитенциарных сюжетов (трудовой перековки, колоний, лагерей, чекистов – воспитателей и т. п.)»[171]. Интересно, что отношение к воспитанию сирот и реорганизации приютов в первые годы советской власти удивительным образом совпадает с программным утверждением американки – героини «Милого недруга»: «Сиротские приюты вышли из моды. Я намерена создать школу – интернат для физического, нравственного и умственного развития тех, чьи родители не могут о них заботиться»[172].

Если вспомнить, как развивалась в 1920–х отечественная педология, впоследствии запрещенная и осмеянная, а потом и педагогика и детская психология, некоторые американские корни советского подхода к воспитанию сирот окажутся более понятными[173]. Воистину высказывания, заимствованные из «Милого недруга», созвучны педагогическим постулатам «Педагогической поэмы» Антона Макаренко (1931), а сам Макаренко отнюдь не скрывает американских веяний: «Скажешь: вот если бы это самое… как в Америке! Я недавно по этому случаю книжонку прочитал, – подсунули. Реформаторы… или как там, стой! Ага! Реформаториумы. Ну, так этого у нас еще нет…»[174] Итак, практические задачи и здесь и там: одеть, обуть, накормить, поселить в сносных условиях, обеспечить свежий воздух, учебу и полезные занятия. Именно этому и посвящена книга Макаренко, где невероятно подробно описывается, как колония для несовершеннолетних преступников постепенно превращается в детскую трудовую колонию. Книгу эту трудно отнести к разряду художественной литературы, это по – своему правдивый рассказ о взаимоотношениях воспитателей и «воспитуемых» с точки зрения воспитателя.

Уже в первые годы советской власти «внесемейное» детство выделилось в своеобразный полигон «образовательно – воспитательных большевистских экспериментов», воплощением которых служило «советское “коллективное” воспитание – интернаты, приюты, детские коммуны, колонии»[175]. «В детях воплотился огромный потенциал для нового идеологического эксперимента, в котором они оказались одновременно и подопытными, и необходимым человеческим “строительным материалом”. Легче всего было экспериментировать с бездомными детьми и подростками, которые бродили по улицам советских городоы в начале двадцатых годов»[176]. Катриона Келли, а вслед за ней и Марина Балина характеризуют этих воспитанников государственных детских домов или коммун как «детей государства»[177]. Катриона Келли подробно описывает ситуацию сирот и беспризорников в первые годы советской власти, когда «для беспризорников улица – со всеми ее опасностями – олицетворяла свободу, приключение и могущество, а сиротский приют – заключение»[178].

Но вернемся к детским домам. Как отмечает Алла Сальникова, «к 1921 году в Советской России было создано уже более 5000 детских домов», и после революции 1917 года «как – то вдруг получилось так, что все дети – в представлении их взрослых партийных наставников и воспитателей – сразу и в одночасье стали “вполне советскими” детьми. А те немногие, кто находился в процессе перевоспитания “на советских основах”, демонстрировали исключительно быстрые и заранее предсказуемые результаты успешной “советской” адаптации. Даже дети с девиантным поведением – например, беспризорники – представали, в соответствии с этой концепцией, изначально идеологически лояльными советской власти»[179]. Далее Сальникова цитирует Макаренко, утверждавшего, что детскому дому принадлежит советское педагогическое будущее. Посмотрим, как же это будущее воплощалось в жизни и в литературе.

Самое известное (и, вероятно, самое талантливое) произведение о «перековке» беспризорников в образцовых советских граждан и первое советское художественное произведение о детдомах – «Республика Шкид» (1927) Григория Белых и Леонида Пантелеева. В книге истории подростков, попавших в школу, подчас менее важны, чем темы социального подхода, создания сносных условий жизни и поддержки дисциплины. Тема дисциплины роднит «Республику Шкид» с «Педагогической поэмой»: «В колонии должна быть дисциплина. Если вам не нравится, расходитесь, кто куда хочет. А кто останется жить в колонии, тот будет соблюдать дисциплину»[180]. В ШКИД все более «по – человечески», чем у Макаренко, но это, скорее всего, потому, что книга написана бывшими воспитанниками, а не бывшим воспитателем.

«Начинается книга с открытия нового государственного учреждения, где поначалу есть только горстка учащихся и учителей. В каждой новой главе появляются новые герои, сообщество непрерывно растет»[181]. В школу приходят новые учителя, часть из которых остается навсегда, а другие бесследно исчезают, не выдержав трудностей общения с бывшими беспризорниками. Школьники постепенно налаживают быт, организовывают школьную газету и даже театр, хотя, конечно, не обходится дело и без «бузы», детского бунта против суровой воспитательной системы.