Джеффри Хоскинг - История Советского Союза. 1917-1991

• Название: История Советского Союза. 1917-1991
• Автор: Джеффри Хоскинг
• Издательство: ВАГРИУС
• Жанр: История
• Год: 1994
• ISBN: 5-7027-0034-1

“Культура осознает себя на границе, выходя за собственные пределы” — любил повторять один из самых мудрых методологов гуманитарного знания Михаил Бахтин. Эти слова полностью приложимы и к Истории.

История Государства Советского еще не написана. Ее еще предстоит создать. Однако ясно, что без выхода за пределы своего эгоцентризма мы обречены оставаться в плену стереотипов и миров, прочно живущих в нашем сознании: Вот тут-то и может помочь жесткий взгляд поверх барьеров известного английского историка Джеффри Хоскинга.

Для растущих поколений отечественных историков этот труд, без сомнения, окажется подспорьем на пути к пониманию противоречивой судьбы России, приведшей к рождению загадочной для всего мира советской души.

И если, познакомившись с исследованием Джеффри Хоскинга, новый Карамзин, Ключевский или Соловьев в будущем с большей зоркостью приступят к созданию летописи Советского Союза для школ, то появление в свет этой книги будет оправдано.

Вот почему я с чистой совестью рекомендую книгу Джеффри Хоскинга “История Советского Союза. 1917–1991” для политологов, специалистов в области гуманитарного знания, учителей истории.

А.Г. АСМОЛОВ, член совета по социальной политике при президенте Российской Федерации, вице-президент общества психологов Российской Академии наук, заместитель министра образования Российской Федерации

---

Зерновое сельское хозяйство очень медленно выбиралось из той пропасти, в которой оказалось в послевоенные годы. Даже в относительно благоприятном 1952 г. оно все еще не достигло уровня производства 1940 г., а продуктивность одного гектара была ниже, чем в 1913 г. Потому похвальба Маленкова о том, что страна решила зерновую проблему, прозвучавшая на состоявшемся в том году XIX съезде, не имела под собой никаких реальных оснований. В других сферах сельскохозяйственного производства положение было еще хуже. Даже в 1953 г. в Советском Союзе скота имелось меньше, чем в 1916-м, а население, которое нужно было кормить, выросло с тех пор на 30–40 млн. человек, при этом процент городского населения значительно вырос. Молоко и молочные продукты были доступны только в крупных городах, снабжавшихся лучше, да и то с перебоями. Продукция приусадебных участков, вопреки официальным запретам, стала основной поддержкой и для горожан, и для реального дохода крестьянства. В 1952 г. на таких участках, занимавших 1–2% земель, производилась едва ли не половина овощей, больше двух третей мяса, молока и картофеля и около девяти десятых яиц.

И на частных, и на коллективных землях основную рабочую силу составляли женщины. Многие уцелевшие на войне мужчины, сохранившие работоспособность, сделали все для того, чтобы не возвращаться обратно в деревни, ведущие нищенское и безнадежное существование. От чего они бежали, видно на примере статистики доходов колхозов. Один трудодень приносил колхознику один рубль или меньше — это меньше одной тридцатой стоимости килограмма черного хлеба или ста граммов сахара на рынке тех лет. Алек Ноув подсчитал, что среднему колхознику надо было работать год, чтобы он смог купить самый дешевый костюм.

Подавленное состояние духа и политические взгляды, явившиеся следствием этой нищеты, прекрасно описаны Федором Абрамовым в его романе, посвященном жизни отдаленных северных деревень. Там рассказывается, как в 1951-м секретарь райкома приехал навестить председателя колхоза и его жену, которая практически управляла колхозом, пока муж был на[21] фронте. Она жалуется, что вот уже шесть лет прошло после войны, но люди по-прежнему голодают, а государство по-прежнему требует все больше и больше. Тогда секретарь райкома упрекает председателя в том, что тот “плохой хозяин”, на что председатель дает ему следующую отповедь:

“Я хозяин? Ну-ну! Видал ты такого хозяина, который за одиннадцать копеек валенки продает, а они ему, эти валенки, обошлись в рубль двадцать? А у меня молоко забирают — так, за одиннадцать копеек, а мне оно стоит все два рубля.

— А кто у тебя забирает-то? Государство?

Ты меня на слове не имай! — Лукашин рывком вскинул голову. — Ну и государство! Ленин после той, гражданской, войны как сказал? Надо, говорит, правильные отношения с деревней установить, не забирать у крестьянина все подряд… К примеру меня взять… хозяина… Я ведь только и знаю, что кнутом размахиваю. Потому что, кроме кнута и глотки, у меня ничего нет. А надо бы овсецом, овсецом лошадку подгонять…”

Секретарю райкома не оставалось ничего другого, как только согласиться с председателем. Потом оба решили, что было бы лучше, если бы оба они забыли об этом разговоре. И хотя говорились такие вещи шепотом, были среди партийных работников и сельских начальников такие, кто ждал перемен и готов был с радостью приветствовать того, кто смог бы эти перемены начать.

Жизнь в городах была немногим лучше. Даже те, кто был достаточно состоятелен для того, чтобы не жить в землянках, бараках и времянках, страдали от тягот жизни. За исключением самой высшей элиты, большинство населения жило в коммунальных квартирах, где на семью, как правило, приходилось по одной комнате, а кухня, ванная комната и туалет были общими. Иногда комнаты не имели перегородок, и разные семьи отделялись друг от друга лишь простынями, свешивавшимися с потолка. Историк Александр Некрич лично знал случай, когда в одной комнате жили три семьи общей численностью тринадцать человек. Комната была площадью двадцать квадратных метров. В ней стояло семь кроватей: шестеро “лишних” спали на полу. Может быть, этот случай и был исключительным, но обстоятельства говорят о том, что не они одни оказались в подобном положении: (несмотря на регулярные заявления в местный совет, этих людей расселили только в начале шестидесятых годов. Сталин предпочитал строить огромные помпезные здания, где размещались старые министерства, раздувавшие свой штат, и новые, количество которых увеличивалось (министерства заменили собой наркоматы — еще один пример возврата к старой лексике).

Условия жизни ухудшились еще больше в результате решения правительства в 1946 г. отменить многоступенчатую систему платежей, существовавшую во время войны и позволявшую рабочим покупать продукты питания по доступным ценам. Розничные цены на все товары были установлены почти на уровне свободного рынка: другими словами, правительство переложило на граждан все тяготы, порожденные нехватками военного времени. В результате цена килограмма черного хлеба выросла с 1 рубля до 3 р. 40 коп., килограмма сахара с 5 р. до 15 р. 50 коп. Затем, в 1947 г., были отменены продовольственные карточки (раньше, чем во всех странах, участвовавших во второй мировой войне) и проведена денежная реформа. Целью ее стало присвоение пораженных инфляцией денег, накопленных в результате операций на черном рынке, а равно и тех, что были скоплены крестьянами благодаря частной торговле. Все небольшие вклады в государственные банки, до 3000 рублей, обменивались на новые деньги один к одному. Более крупные сбережения обменивались менее выгодно, а наличные деньги — в пропорции один к десяти. Таким образом те деньги, которые крестьяне, уголовники и дельцы черного рынка хранили в кубышке, внезапно обесценились. Даже о государственных облигациях военного времени было объявлено, что их новая цена составляет только треть номинала. В указе по этому поводу было сказано: “следует принимать во внимание тот факт, что во время войны на займы жертвовались обесцененные деньги. Таким образом государство просто списало свои долги и обезопасило себя от инфляции — за счет благосостояния всего народа.

Вскоре после этого цена на хлеб была немного опущена — с 3 р. 40 коп. до 3 р. Это стало первым в систематическом снижении цен на продовольствие, что вело к некоторому улучшению уровня жизни в городах с 1948 по 1954 гг. Как мы видели, платой за это была нищета колхозников. Тем временем реальная заработная плата в городах впервые начала превышать тот уровень, на котором была заморожена в 1928 г.

Четвертый пятилетний план, начатый Н. А. Вознесенским в 1946 г., предусматривал быстрый рост всех отраслей экономики. Законы военного времени были отменены, и потому рабочая сила направлялась по желанию плановиков в любой сектор экономики. В то же время продолжали оставаться в силе драконовские наказания за опоздания на работу, прогулы, пьянство и т.д. На практике плановые задания выполняла только тяжелая промышленность. К 1950 г. был превышен довоенный уровень в производстве чугуна, стали, угля, нефти, электроэнергии и цемента. Наконец, в 1950 г. тракторов было выпущено в три раза больше, чем в 1940 г. Это действительно выдающееся достижение послевоенного восстановительного периода помогает объяснить причины возрождения сельского хозяйства, которое началось несколько позже. Эти цифры подчас объясняются тем, что многие предприятия возводились заново, на месте старых, эвакуированных в 1941 г. Последние же по-прежнему выпускали продукцию на Урале и в Сибири — к неудовольствию рабочих, которые надеялись вернуться домой.

В области потребительских товаров, жилищного строительства, услуг и, как мы видели, сельского хозяйства, план в целом выполнен не был. Капиталовложений туда было направлено гораздо меньше, да и значение им придавалось гораздо меньшее, чем тяжелой промышленности. Таким образом, та модель, которая была избрана для послевоенного возрождения экономики, отбрасывала страну к тридцатым годам, и это несмотря на то, Что слабые стороны экономики война выявила полностью. Технологические достижения военного времени, вроде пластмасс и синтетической химии, не были освоены и развиты промышленностью. Необыкновенно разросшиеся министерства, располагавшие несравненно большими ресурсами, в зародыше душили всякую инициативу. Враждебность к иностранному влиянию, возникшая после окончания программы ленд-лиза, усугубила ее невосприимчивость к новациям. Начинало казаться, что плановая экономика обладает структурой, не поддающейся изменениям и бесчувственной и к нуждам потребителя, и к техническим достижениям. В то же время она блестяще проявляла себя в тяжелой промышленности.

После войны те слои общества, которые в результате войны получили власть и повысили свой социальный статус, сделали все, чтобы упрочить свои позиции. Как человек, любивший управлять без посторонней помощи, Сталин, чтобы как-то компенсировать последствия его плохо продуманной дипломатии, сдал несколько важных фигур. Он создал относительно независимое положение для офицерского корпуса, службы безопасности и государственного аппарата — и все это за счет партии. Последняя лишилась многих своих функций по моральной мобилизации масс и их организации в пользу Государственного комитета обороны, армейского командования и основных промышленных наркоматов. Действительно, многие партийные секретари (и прежде всего в районах, не бывших в оккупации) стали более самоуверенны и развили своего рода esprit de corps[22], в их положении нелишний. Но низшие звенья партии тонули в массе плохо подобранных и подготовленных новых членов, чья дисциплина оставляла желать лучшего, да и идеология была далека от былой твердости. Вообще идеология после войны стала делом деликатным: чистота ее замутилась от проникновения националистических элементов, которые многим пропагандистам были отвратительны. К тому же война вывела “двоемыслие” советских граждан из состояния шаткого равновесия. В суровейших условия идеалы, впитанные ими до мозга костей, были проверены практикой. Кроме того, они видели, как на эти суровые условия реагировали их вожди. Люди побывали за границей и потому могли сравнить жизнь в Советском Союзе с бытом других стран. Насколько опасным считала это служба безопасности, видно из ее отношения к бывшим военнопленным и тем, кто некоторое время жил за границей. Они подвергались суровым допросам, и многие на долгие сроки отправлялись в лагеря. В некоторых случаях НКВД пренебрегал даже и этими формальностями и просто расстреливал репатриантов в портах сразу же после того, как они сходили на берег.