Линн Виола - Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и культура крестьянского сопротивления

• Название: Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и культура крестьянского сопротивления
• Автор: Линн Виола
• Издательство: РОССПЭН
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-8243-1311-6

Книга канадского историка Л. Виолы посвящена переломному моменту истории Советского Союза — коллективизации сельского хозяйства. Рассматривая борьбу советского крестьянства против коллективизации как гражданскую войну между городом и деревней, автор на основе архивных материалов исследует активные и пассивные, повседневные формы и стратегии крестьянского сопротивления в СССР 1930-х и последующих годов.

Книга предназначена для широкого круга читателей, интересующихся историей России и СССР.

---

Заключение

Крестьянский луддизм, самораскулачивание, написание писем и другие формы самозащиты были последними способами защиты крестьян от коллективизации и раскулачивания. Миллионы сельских жителей пытались изменить или скрыть свой социально-экономический статус посредством разбазаривания и самосракулачивания, доводя до абсурда тактику утаивания фактического положения вещей, уклонения от нежелательных действий и стратегию выживания. По большей части эти действия схожи с реакцией крестьян на перепись населения, сбор налогов и другие превратности судьбы, которая оставалась одинаковой на протяжении веков; в то же время они сумели изменить свои методы, адаптируя их к беспрецедентному вызову коллективизации. Миллионы крестьян выбрали в качестве единственно возможного способа защиты бегство, пойдя по стопам своих предков, которые, пытаясь избежать последствий политики центральных властей, мигрировали или скрывались в степи. Когда все другие средства были исчерпаны, крестьяне обращались за помощью в высшие инстанции, выражали протест, руководствуясь мифом о великодушной центральной власти, или же пытались говорить на языке своих угнетателей, взывая к справедливости.

Самозащита крестьян была скрытой, а иногда и открытой формой протеста. Разбазаривание, самораскулачивание, оказание поддержки кулакам и написание писем — все это формы политического участия. Каждый акт протеста в большей или меньшей степени мог повлечь за собой угрозу государственных репрессий. По возможности крестьяне старались смягчить политические последствия своих действий, разыгрывая из себя бесхитростных «мужиков» и «баб», утаивая неприятные факты или же подстраиваясь под доминирующий политический дискурс. В этом смысле как форма, так и содержание крестьянского протеста берут свое начало в общей культуре сопротивления, характерной для российских — и для многих других — крестьян и существующей с незапамятных времен.

Используемые крестьянами тактики самозащиты зачастую носили коллективный характер. Разбазаривание, самораскулачивание (временами) и написание писем часто принимали форму коллективных усилий, которые объединяли деревню против государства и его представителей. Сочувствие и поддержка, оказываемая крестьянам, признанным кулаками, также являются показателем сплоченности деревни. Крестьяне и «кулаки» жили или верили, что жили, в одном мире — как в политическом, так и в культурном смысле, — в котором судьба всех зависела от судьбы одного и наоборот. Такая демонстративная сплоченность выявляла истинные намерения государства.

Наличие у крестьян общей цели в чем-то мешало, а в чем-то способствовало сталинской «революции» в деревне. Ее подрывали как огромные разрушения, постоянное сопротивление, так и подгоняющие друг друга процессы разбазаривания и самораскулачивания, с одной стороны, и проходившие непомерно форсированными темпами коллективизация и раскулачивание, с другой. В то же время своими действиями крестьяне позволяли государству изменить социальный облик деревни в соответствии с навязываемой им порочной политической логикой, согласно которой протестовать — значило быть кулаком. Таким образом, государство «окулачило» деревню, после чего могло начать войну против всего крестьянства, что не противоречило бы «железным законам» истории. Эта тенденция усугублялась по мере нарастания крестьянского сопротивления.

4. ОБРЕЗЫ И «КРАСНЫЙ ПЕТУХ»: КРЕСТЬЯНСКИЙ ТЕРРОР И ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА

Кто вступит в колхозы, тот будет убит.

С одного из плакатов в деревне Дубровичи

Здесь бы неизбежно вспыхнул пожар!

Слова одной крестьянки

Бросай коммунистов в огонь… Мы отобьем им охоту организовывать колхозы.

Угроза крестьянина из толпы

Культура гражданской войны была неотъемлемой частью революции в период первой пятилетки. Благодаря ей в стране воцарилась атмосфера всеобщей мобилизации и осадного положения, столь необходимая большевикам, чтобы взять противника штурмом. Эта культура обесчеловечила врага и позволила людям совершать поступки, которые в нормальной обстановке считались бы незаконными и аморальными. Проводимая Сталиным революционная политика усилила эту культуру, загнав врага в угол и доведя его до такого состояния, когда насилие зачастую оказывалось единственным возможным выходом. Насилие влекло за собой новое насилие, репрессии со стороны властей провоцировали антигосударственный крестьянский террор, а умы людей полностью захватила ментальность гражданской войны{502}.

Крестьянский террор был зеркальным отражением и одновременно катализатором культуры гражданской войны. Термин «террор» государство использовало для характеристики разнообразных проявлений крестьянской «политики». Террор обычно ассоциировался с убийством, покушением на убийство, нападением, обстрелом, а иногда и с поджогом и угрозами. В основном террор представлял собой индивидуальные и анонимные акты насилия, чаще всего со стороны «мужиков», направленные против активистов или местных должностных лиц. Это было последнее средство, к которому крестьяне прибегали лишь тогда, когда все другие способы сопротивления терпели неудачу. В памяти горожан, и особенно коммунистов, террор вызывал образ вооруженного обрезом кулака, что еще больше нагнетало атмосферу осадного положения. Государство преуменьшало масштаб крестьянского протеста, выливавшегося в акты насилия против активистов и местных властей, называя террор кулацким, демонизируя его зачинщиков и превознося его жертв. Как и другие «громкие слова» революции, термин «террор» был удобен властям. При необходимости, особенно после 1930 г., когда единоличные акты насилия не были столь распространены, террор мог означать все, что власти сочтут антисоветским или контрреволюционным. После 1930 г. этот термин, так же как понятия «саботаж», «вредительство» и «контрреволюция», стал играть для советского режима более важную роль, чем слово «кулак», хотя прилагательное «кулацкий» продолжало широко применяться.

Несмотря на происхождение и оттенок термина «террор», он является значимой категорией крестьянской «политики» коллективизации и частью народной культуры сопротивления. Наряду с крестьянскими апокалиптическим дискурсом, луддизмом и тактикой обмана, террор использовался, чтобы перевернуть существующий порядок вещей, подорвать и сменить власть в деревне. Главными его объектами стали местные активисты и партработники, служившие советскому режиму. В основном крестьяне использовали традиционные формы террора, такие, как убийство или нападение — типичные проявления человеческой жестокости. Самосуд (самоуправство), поджог и угрозы были особыми формами протеста. На подобные действия крестьян толкали чувства справедливости и солидарности{503}. Хотя в этой связи, на первый взгляд, было бы уместно проанализировать крестьянскую мораль и то, насколько она была нарушена, в отношении того времени такой подход представляется негодным. Скорее всего, для описания внутренней логики крестьянского террора лучше подойдут понятия «угроза» и «возмездие». Во-первых, террор представлял угрозу для любого, кто вышел или порывался выйти из деревенской общины, и для любого местного партработника, который думал, что насилие и несправедливость в отношении жителей деревни сойдут ему с рук. Во-вторых, террор являлся способом отомстить тем, кто помогал властям проводить репрессии против деревни, и играл важную роль как форма активного сопротивления крестьян и инструмент их «политики».

Крестьянский или «кулацкий» террор, как его называли власти, с одной стороны, был мифом, с другой — реальностью. Несомненно, те действия, которые государство окрестило террористическими, имели место на самом деле. Крестьяне вымещали злость и отчаяние на своих врагах, чтобы предупредить возможные нападки с их стороны в будущем или же отомстить за прошлые обиды, и это противостояние шло с переменным успехом. Термин «кулацкий террор» использовался режимом для поддержания мифа о том, что революция, классовая борьба и построение социализма оправдывают репрессии, жестокость и применение насилия. Риторика властей имела не меньшее значение, чем реальность. Крестьянский террор служил основной опорой культуры гражданской войны в эпоху сталинской революции.

Масштабы террора

Описывая сельскую местность в Смоленске в конце 1929 г., Мерл Фейнсод рассказывал: «Пелена террора опустилась на деревни. Как только резко увеличилось число убийств и поджогов, членов партии предупредили, чтобы они на рабочем месте не подходили близко к окнам и не ходили по деревне, когда стемнеет»{504}. Это предупреждение вызвало волнение среди городских уполномоченных, например у двадцатипятитысячника Саблина с Северного Кавказа, который писал, что не осмеливался по ночам выйти на улицу, так как «из-за угла можно было ожидать пулю»{505}. Когда бригада рабочих в конце 1929 г. приехала в деревню Александровка на Нижней Волге, она ощутила царивший в ней страх, обнаружив почти пустые дома: взрослые ушли, чтобы спрятаться, оставив детей и нескольких батраков{506}. Угроза насилия, внезапного нападения или «пули из-за угла» пронизывала всю сельскую местность в период коллективизации.