Коллектив авторов - Государство наций: Империя и национальное строительство в эпоху Ленина и Сталина

• Название: Государство наций: Империя и национальное строительство в эпоху Ленина и Сталина
• Автор: Коллектив авторов
• Издательство: РОССПЭН
• Жанр: История
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-8243-1475-5

Как удавалось Советскому Союзу управлять государством, в которое входило более ста народов, отличающихся друг от друга в культурном, языковом и политическом отношениях? Используя богатый материал ранее недоступных региональных, партийных и государственных архивов, авторы раскрывают сложный и противоречивый характер советской политики в отношении многоэтничного населения, начиная с первых лет существования СССР и до смерти Сталина.

---

Подгоняемое тотальной войной, спонсируемое государством национальное строительство постепенно развивалось с 1874 по 1904 г. и стало делом потрясающей важности в последнее десятилетие перед Первой мировой войной. Начиная с 1914 г. у государства не было иного выбора, кроме проведения массовой мобилизации, и население буквально утопало в призывах к обширной, целостной, многоэтничной политической общности и программам, превращающим нацию в реальную силу. Когда семь лет тотальной войны близились к концу, эта национальная общность была еще новой и слабой, но продолжающей набирать силу.

Питер Холквист. Вычислить, изъять и истребить: Статистика и политика населения в последние годы царской империи и в Советской России

В конце лета — начале осени 1925 г. Советские Вооруженные силы провели массированную военную операцию в Чеченской автономной республике, используя семь тысяч солдат, два десятка артиллерийских орудий и восемь аэропланов. В ходе этой кампании они подвергли артиллерийскому и пулеметному обстрелу 101 из 242 населенных пунктов данного региона, а еще на шестнадцать сбросили бомбы. На один из этих пунктов, аул Урус-Мартан, тот самый, в котором в 1923 г. была провозглашена Чеченская автономная республика, обрушились 900 артиллерийских снарядов и бомбы. Можно было бы говорить об этой кампании как о русском империализме в советском обличье или иначе как о сугубо советской форме этнической репрессии. Но конечной целью всего этого насилия была ликвидация бандитского элемента, что, согласно оперативной сводке кампании, завершилось с чувством глубокого удовлетворения{320}.

Задача данной главы — исследовать то, как советские чиновники начали проводить политику «ликвидации элементов» населения и проанализировать навыки и методы, обеспечившие им достижение этой цели. Эта история не только русская или советская, а, скорее, общеевропейская{321}. Мысль о ликвидации «элементов» населения впервые стала концептуально и практически возможной по мере осмысления на протяжении XIX в. государства, называемого социальным, а также с появлением техники и технологий, воздействующих на это государство. Развитие военной статистики в России и по всей Европе было центральным моментом в этом масштабном процессе. Опыт европейских колоний стал главным «пробным камнем» для идей, касающихся обращения с населением как с социальным агрегатом в процессе преобразования этих технологий из абстрактных в прикладные дисциплины. И, наконец, Первая мировая война вернула эти «меры» из колоний на родину, в Европу, тем самым стерев бывшие географические и концептуальные границы и открыв путь насилию{322}.

Стремясь ликвидировать бандитский элемент из чеченского населения, Советское государство в полной мере задействовало «политику населения». Разумеется, государства всегда воздействовали на людей, которыми правили, но в XIX в. все более пристальное внимание уделялось населению, как объекту политики, что отразилось в появлении такого понятия, как «политика населения». Новые дисциплины сначала конституировали, а затем типизировали группы внутри населения как составные части социальной сферы, каждой из которых приписывались отличительные характерные черты. Одним из следствий такой топографии стало желание отсекать и вычеркивать сегменты, которые характеризовались как вредные или ненадежные. Теперь государства стремились лучше узнать своих подданных и распределить их по категориям, полагая, что знание населения даст возможность улучшить условия жизни людей, вселить в них спокойствие и укрепить их характер. Таким образом, статистика носила не просто описательный характер, а мыслилась орудием воздействия на общество. Айэн Хэкинг, ведущий историк статистики, как дисциплины, отмечает, что эпоха увлечения ею в 1830–1848 гг. пришлась на период между двух революций{323}. Таким образом, в середине XIX в. возникло и население как абстрактный агрегат, и социальная сфера как сфера для интервенции. Кроме того, чтобы дать новое определение объекту управления и государственной интервенции, эта социальная сфера также ясно соотносила индивида с более широкой сферой общества. Такие новые дисциплины, как статистика и экономика, а впоследствии антропология и криминология, оставили традиционное метафорическое взаимоотношение между индивидом и государством, и выступили с аргументом, что теперь существует точная корреляция между индивидом и общественным организмом. Итак, здоровье или болезнь индивидов представляли гораздо большую угрозу для общества в целом, чем для государства{324}.

В XIX в. в России, как и во всей Европе, появилась политика населения и основанные на ней дисциплины и методики. Такая важная дисциплина как статистика, придерживаясь стандартов, принятых на международных статистических конгрессах теперь определяла социальные процессы, как главный предмет изучения для русских государственных деятелей.

Перенося западные социологические парадигмы и идеи государственной интервенции, русские бюрократы и управленцы додумались до того, что политические решения должны приниматься с учетом социальных данных, и статистика стала главным средством политического вмешательства в зарождающуюся социальную сферу{325}. В преддверии 1917 г. в учебниках по таким предметам, как право и статистика, отмечалось, что эти дисциплины все большее внимание уделяют социальной сфере{326}. Около 1909 г. русская энциклопедия дала прямолинейное определение «политики населения» (термина, изначально заимствованного из немецкого языка), «которая занимается решением задач, вытекающих для общественной жизни из этих [статистических] фактов и их закономерности и в особенности относящихся к задачам государственного вмешательства в эту область»{327}. Советское государство в руководстве, изданном в 1920 г., для учреждения статистических курсов на местном уровне прямо заявляло, что статистика — это орудие управления и организации государства и что первостепенным объектом статистического анализа должны быть народные массы{328}.

Специальные дисциплины, такие как военная география и статистика, играли решающую роль в создании общественной сферы в последние годы Российской империи, формируя взгляды на население, как управленцев, так и образованной общественности{329}. Благодаря ведущемуся десятилетиями в общеимперском масштабе и на местном уровне изучению жителей империи военная статистика превратила их из доселе безликой массы в народонаселение. Военная статистика играла главную роль как в становлении этнографии, так и административной классификации людей согласно их этнической принадлежности. Также широко распространялась идея, что население включало в себя абстрактные «элементы», которыми можно было манипулировать в интересах государства. Но данная дисциплина имела значение не только потому, что давала новое и самое влиятельное представление о населении.

Военная статистика — востребованный предмет в Академии Генерального штаба, учила поколения русских администраторов и военных тому, что население империи включает в себя разные составляющие элементы и что эти элементы представляют собой государственный ресурс.

Такие новые общественные дисциплины как статистика, конечно, не создавали реальность из воздуха. Статистика и внимание к «социальной сфере» служили своего рода обратной связью. Зарождающееся внимание к отдельным социальным вопросам, таким как бедность и условия городской жизни, подсказывали использовать статистику для прояснения динамики, лежащей в основе этих проблем. Далее, статистика концентрировала внимание государственных чиновников на определенных процессах, придавая им устойчивую форму, и государственные чиновники полагали, что теперь они могут манипулировать ими и влиять на них. Разумеется, статистическая картина зачастую не вполне соответствовала реальности, которую намеревалась описать. Однако, претендуя на «научное» изображение различных социальных процессов, статистика способствовала зарождению у чиновников уверенности в том, что могут понять эти процессы и манипулировать ими. В этом смысле военная статистика в России крепла и придавала содержание пониманию «этничности», аналогично тому, как это было сделано государственными чиновниками и общественными деятелями в отношении «класса» в европейских городах, или тому, как колониальные правители сделали это в отношении индийских каст{330}.

Военная статистика была одной из первых попыток имперского государства каталогизировать свое население. Как неустанно отмечали авторы конца XIX в., ранние имперские переписи населения скорее были больше связаны с единицами, подлежащими налогообложению («душами»), чем с индивидами, составлявшими население. Напротив, имперская военная статистика, будучи в курсе подъема статистики по всей остальной Европе, сосредоточилась на собственном населении как на объекте исследования. Между 1837 и 1854 гг. («период увлечения статистикой» Хэкинга, 1830–1848 гг.) офицеры имперского Генерального штаба выпустили три издания военно-статистических обзоров по всем 69 губерниям и уездам Европейской России.