Майкл Дэвид-Фокс - Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы

• Название: Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы
• Автор: Майкл Дэвид-Фокс
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4448-0215-1

В книге исследуется издавна вызывающая споры тема «Россия и Запад», в которой смена периодов открытости и закрытости страны внешнему миру крутится между идеями отсталости и превосходства. Американский историк Майкл Дэвид-Фокс на обширном документальном материале рассказывает о визитах иностранцев в СССР в 1920 — 1930-х годах, когда коммунистический режим с помощью активной культурной дипломатии стремился объяснить всему миру, что значит быть, несмотря на бедность и отсталость, самой передовой страной, а западные интеллектуалы, ослепленные собственными амбициями и статусом «друзей» Советского Союза, не замечали ужасов голода и ГУЛАГа. Автор показывает сложную взаимосвязь внутренних и внешнеполитических факторов развития страны, предлагая по-новому оценить значение международного влияния на развитие советской системы в годы ее становления.

---

В глазах обоих наблюдателей убожество быта дегуманизировало советские массы, но Фарсон мыслил не в национальных, а в классовых категориях.

Таким образом, глубинная связь взглядов Драйзера на советский коммунизм с его опытом встречи с русской «грязью» была вовсе не уникальна. Это дошло до ВОКСа различными путями. Давидовской, сопровождавшей писателя в южной поездке, пришлось принять на себя львиную долю его возмущенных жалоб и придирок. К концу поездки писатель заявил, что «лучше умирать в США, чем жить здесь»{425}.

У ВОКСа был и другой, более надежный способ узнать больше о взглядах Драйзера — его же изложение собственных впечатлений, продиктованное Кеннел накануне отъезда и вскоре — через Динамова — попавшее в ВОКС{426}. Для советских чиновников от культуры, чьи основные задачи касались прежде всего воздействия на восприятие Западом СССР и на осознание интеллектуалами советских «достижений», этот дневник был документом первостепенной важности.

Все оценки и отзывы Драйзера, о которых подробно шла речь выше, нашли в дневнике лаконичное выражение, отмеченное фирменным драйзеровским чередованием похвалы и нарочито терпкой критики. Он льстиво отзывался о советской антирелигиозной политике, которой «безмерно восхищался», о самоотверженных и одаренных советских вождях, о программах жилищного строительства, о новых школах, научных учреждениях, возникавших повсюду в стране. Однако он считал все это достижениями «высшей группы идеалистов» (т.е. большевистского руководства), а не власти «трудящихся» и не упустил случая заявить о себе как о непреклонном «индивидуалисте», приверженном «индивидуальной мечте о прогрессе своими силами». Гость поучал своих хозяев важности чистоты, добавляя, что «существует ряд очевидных недостатков или в русском характере (temperament), или в осуществлении [советской] программы, а то и в том и другом сразу». Снова и снова употребляя прилагательное «русский» фактически в уничижительном смысле, он писал, что гигиена — это не предмет государственных забот и не следствие благосостояния, а «самая суть индивида»:

Русский дом, русский двор, русская улица, русский туалет, русская гостиница, персональное отношение русского к своему внешнему виду — все это представляется западному человеку (и особенно приезжему из Америки) чем-то не только предосудительным и нездоровым, ной не извинимым, как может быть вы думаете, бедностью… Ваши гостиницы, поезда, вокзалы и рестораны очень грязны и очень плохо оборудованы. Вы слишком редко моете окна… У вас живет слишком много людей в одной комнате, и вы не находите абсурда в том, чтобы отождествлять это с коммунистическим духом{427}.

Каменева придавала исключительное значение путешествию Драйзера: 25 ноября 1927 года она написала письма двум тогдашним высшим руководителям — Сталину и Бухарину. Несмотря на его проблематичное поведение, с Драйзером встретились такие мэтры, как Константин Станиславский, Владимир Маяковский и Сергей Эйзенштейн. Сама Каменева к тому времени уже дважды имела случай встретиться с Драйзером. Теперь она просила высший дуумвират принять его в Кремле и тем самым помочь ей разрядить «нездоровую атмосферу», возникшую после бурных выходок писателя. Иными словами, внимание со стороны столпов интеллигенции и советских вождей понималось как важное средство производства благоприятных эмоций. Также показательно, что и в этом контексте Каменева как нечто само собой разумеющееся сообщала свою собственную оценку заокеанского гостя:

Он [Драйзер] произвел на меня впечатление человека бесцеремонного, чтобы не сказать наглого. Его вопросы свидетельствовали о полном непонимании того, что у нас происходит. Безусловно, этот человек настроен скептически и иронически, а это, наряду с ярким талантом, может дать малоприятные результаты.

Как заурядные гиды, состоявшие под ее началом, она назвала свои замечания «характеристикой»{428}. Очевидной целью ее отчета была попытка представить, что же Драйзер может поведать миру о Советском Союзе.

Более пространный, хотя и анонимный, отзыв ВОКСа об американском писателе, вероятно, был написан или Тривасом — вкрадчивым переводчиком и протеже Каменевой, — или кем-либо из чиновников англо-американской секции ВОКСа. В отличие от многих подобных документов этот отчет в своей основной части не был ни преимущественно положительным, ни безусловно отрицательным. Причина этого состояла в том, что он основывался на том самом «прощальном манифесте» Драйзера и потому был зеркальным отображением двойственных отзывов писателя об СССР. Но если Драйзер начинал за здравие, а заканчивал за упокой, то в отчете ВОКСа, наоборот, хула предшествует хвале. Неудивительно, что в отчете принимается самохарактеристика писателя как «индивидуалиста»: Драйзер является «типично буржуазным писателем с особой мелкобуржуазной индивидуалистической идеологией». Слишком пожилой и нездоровый, чтобы подвергнуть окружающую его действительность «глубокому анализу», он «абсолютно ничего не понял в экономике и крайне мало в политике». Однако во второй части отчета, в прямую противоположность композиции самого Драйзера, суровая критика сменяется все нарастающей хвалой. Особенно одобряются: понимание писателем той истины, что советский строй помогает рабочему классу, его сочувствие советской антирелигиозной политике и его высокая оценка самоотверженности советских вождей. Здесь Драйзер уже именуется представителем группы «радикальных литераторов», смещающихся все больше и больше «влево» вследствие ситуации в капиталистических странах{429}.

Обширности комментариев западных визитеров насчет бытовых условий и советской повседневности соответствует пристальное внимание, которое в очень многих отчетах гидов уделялось отношению гостей к материальной стороне жизни в СССР. С одной стороны, общая советская бытовая неустроенность плохо влияла на это отношение; с другой — отрицание буржуазного комфорта и готовность переносить лишения, особенно в более аскетичные 1920-е годы, были важным компонентом большевистского самосознания. Кроме того, существенной составляющей большевистской «культурной революции», запущенной в начале 1920-х, было преобразование быта, включая цивилизующее воздействие гигиены, порядка, воспитанности{430}. Эти битвы на культурном фронте велись с опорой на европеизированную, интеллигентную часть партии из старых большевиков, таких как Каменева, так что им было особенно досадно подвергаться критике за отсталость и варварство со стороны высокомерных западных гостей. По логике многих из представленных гидами отчетов, высокие стандарты жизни на Западе могли быть истолкованы как пагубная привычка к «буржуазному комфорту» — следовательно, негативные суждения приезжих об СССР можно было приписать меркантильным предубеждениям[36].

В случае с Драйзером ключевой момент этой двойственной оценки состоял в самом способе, при помощи которого отношение писателя к своему комфорту связывалось с его же реакцией на российскую отсталость. Как говорилось в отчете, его «настроение» «колебалось» в зависимости от «степени комфорта». Кроме того, так как он приехал «из страны, достигшей высшей степени технического развития, его мелкобуржуазный дух не смог приспособиться к стране, где техника, конечно, стоит на более низкой ступени развития… при каждом его шаге его привыкшая к стандартному комфорту натура испытывала шок». Если Драйзер, как и многие другие гости, был склонен делать обобщения о советском строе в целом исходя из впечатлений от гостиничных удобств, то отчет ВОКСа редуцировал совокупность его суждений до их, так сказать, материальной основы, а именно — до зависимости писателя от «роскоши». Таким образом, технологическое отставание СССР от Запада компенсировалось неспособностью западного человека видеть дальше буржуазных бытовых удобств{431}.

После возвращения в США в 1928 году Драйзер предал гласности лишь разрозненные фрагменты своей критики СССР и русского «племени» (race), столь обильно представленной в его дневнике. И все-таки надо отметить, что опубликованная книга «Драйзер смотрит на Россию» содержит ряд резких политических оценок, восходящих к непосредственным наблюдениям автора. Он осуждал всепроникающую атмосферу шпионства, вездесущность чекистов и «кошмар» «нескончаемого шквала пропаганды». Из этого он заключал, что «режим боится практически всех иностранных гостей и абсолютного большинства своих, русских, не доверяет им, а на самом деле — никому». Однако вся опубликованная Драйзером критика обрамлялась восхвалениями советских «политических и общих достижений»{432}.

Публичная позиция Драйзера — типичная для столь многих гостей-интеллектуалов — являлась в значительной степени результатом самоцензуры. Действительно, как заметила Кеннел, аккуратно собирая присланные им газетные вырезки, Драйзер в Америке не скупился на похвалу в адрес того самого Советского Союза, который он был так рад покинуть. 22 января 1928 года писатель заявил толпе репортеров, встречавших его в Нью-Йорке у трапа корабля (цитата из «The New York Times»): «Я не понимаю, почему в такой богатой стране, как Америка, должны быть хлебные очереди… Нигде в России вы не найдете человека без пальто, стоящего в очереди за хлебом в ожидании подачки». В первой из одиннадцати статей об СССР, написанных для газеты «Morning Oregonian», Драйзер предсказывал: «Я думаю, что наша страна в конце концов советизируется»{433}. Баланс хвалы и осуждения ощутимо сместился в сторону первой, как только Драйзер покинул пределы СССР. Из его первого письма к Кеннел после прибытия в Нью-Йорк, от 24 февраля 1928 года, видно, что с самого начала это был сознательный выбор: