Майкл Дэвид-Фокс - Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы

• Название: Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы
• Автор: Майкл Дэвид-Фокс
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4448-0215-1

В книге исследуется издавна вызывающая споры тема «Россия и Запад», в которой смена периодов открытости и закрытости страны внешнему миру крутится между идеями отсталости и превосходства. Американский историк Майкл Дэвид-Фокс на обширном документальном материале рассказывает о визитах иностранцев в СССР в 1920 — 1930-х годах, когда коммунистический режим с помощью активной культурной дипломатии стремился объяснить всему миру, что значит быть, несмотря на бедность и отсталость, самой передовой страной, а западные интеллектуалы, ослепленные собственными амбициями и статусом «друзей» Советского Союза, не замечали ужасов голода и ГУЛАГа. Автор показывает сложную взаимосвязь внутренних и внешнеполитических факторов развития страны, предлагая по-новому оценить значение международного влияния на развитие советской системы в годы ее становления.

---

По мере усиления мобилизации научных и культурных деятелей граница между советскими чиновниками от культуры и советскими интеллектуалами, работавшими в культурно-пропагандистских государственных органах, постепенно размывалась. Так, в 1936 году в состав возглавлявшейся Кольцовым Иностранной комиссии Союза писателей входили не только безупречный чиновник М.Я. Аплетин, ранее работавший в ВОКСе, и литературный критик Сергей Динамов, в 1920-х годах восхищавшийся Драйзером, но и два литературных деятеля, имена которых весьма слабо ассоциируются с кулуарами государственного аппарата, — Борис Пастернак и Борис Пильняк{655}. Многие чиновники от культуры являлись самостоятельными культурными деятелями — например, Сергей Третьяков, один из ведущих представителей авангардного направления и теоретик революционной культуры. В 1930-х годах Третьяков разъезжал по всей Европе, выступая от лица Коминтерна, а затем — Союза советских писателей, но при этом сохранял свою идентичность в качестве революционного художника, работавшего в театре, литературе и кинематографе вплоть до ареста за шпионаж в июле 1937 года{656}.

В 1930-е годы Москва была столицей Коминтерна, в которой иностранные эмигранты перемешивались со старыми большевиками, вернувшимися с Запада, и представители многонациональной коммунистической элиты нередко обладали (благодаря национальности или особенностям биографии) смешанной идентичностью — причем не только в плане языка, но и в культурном отношении. Возможно, самым ярким примером подобного деятеля является Илья Эренбург, долгие годы проживший в Париже. Во французскую столицу он приехал еще до Первой мировой войны, молодым большевиком, затем испортил свои отношения с Лениным, но остался близким другом Бухарина — даже после того, как превратился в богемного поэта, автора политических романов и близкого приятеля Пикассо и Диего Риверы. После 1921 года Эренбург открыл для себя новый образ жизни — «жить на Западе и печататься в СССР». В 1920-х годах он считался «попутчиком» советской власти во «внутреннем», «литературном» смысле этого слова (т.е. писателем, который, не являясь членом партии, находится тем не менее в хороших отношениях с режимом), хотя и был постоянной мишенью для нападок со стороны воинствующих сторонников всеобщей пролетаризации. Впрочем, к концу 1920-х оставаться попутчиком в прежнем смысле стало невозможно: в Советском Союзе Эренбурга почти перестали печатать, а порожденный Великой депрессией кризис в сфере книгоиздательства лишил его и возможности жить в Европе. В 1930–1931 годах писатель пришел к решению принять «сталинскую революцию»{657}. При этом ему постоянно приходилось заявлять о своей лояльности, что он в очередной раз подчеркнуто проделал на съезде Союза писателей:

Одно для меня бесспорно: я рядовой советский писатель. Это моя радость, это моя гордость. Конечно, я писал и пишу также для иностранцев, но я это делаю как советский писатель{658}.

На самом деле Эренбург был кем угодно, но только не «рядовым советским писателем». Он очень быстро превратился в весьма привилегированного посла советской культуры, которому власти доверяли крайне важные задания за рубежом — от организации контролировавшихся из Москвы ключевых антифашистских культурных акций Народного фронта до влияния на французских интеллектуалов в переломные моменты политических баталий. Борис Фрезинский писал, что «Эренбург стал для карательных органов фигурой, числящейся за вождем, не подлежащей уничтожению без его визы». Подобно другим сталинистам-западникам, таким как Кольцов и Третьяков, Эренбург стал одним из ведущих корреспондентов, которые вели репортажи из республиканской Испании; так же как и Третьяков, он был евреем, и хотя еврейская идентичность Эренбурга была крайне сложной, она обеспечивала его внутреннюю преданность делу антифашизма. При этом антифашизм, игравший основную роль в привлечении западных интеллектуалов на сторону Советского Союза, укрепил Эренбурга в решении стать сторонником Сталина.

Конечно, иностранные друзья Советского Союза могли быть связаны не с одним, а сразу с несколькими посредниками, оказывавшими на них влияние. Некоторые даже женились на них: так, женой Ромена Роллана была Мария Кудашева, которая в 1920-х годах работала переводчицей, в том числе в ВОКСе, и даже имела некоторый вес в литературных кругах, а в 1930-х помогала Роллану вести обширную переписку с различными советскими деятелями. Эльза Триоле, сестра авангардной музы Маяковского — Лили Брик, была женой сюрреалиста Луи Арагона, который вступил во Французскую коммунистическую партию и вместе с Эльзой (прибывшей в качестве его официальной переводчицы) посетил Первый съезд советских писателей в 1934 году. Как отметила Софи Кёре, Арагон, подобно многим попутчикам, вместе с СССР открыл для себя и Россию. Для него эта страна «была воплощена в одной женщине, Эльзе». Любовь и дружба, встречи и расставания, вражда и соперничество — например, между Барбюсом и Арагоном или Эренбургом и Кольцовым — теснейшим образом переплетались с высокой политикой международного уровня{659}.

Особую разновидность посредников составляли советские дипломаты. В отличие от контрразведки Коминтерна и Красной армии, осуществлявших секретные операции по вербовке агентов влияния, дипломаты совершенно открыто работали в советских посольствах за рубежом, которые представляли собой не только аванпосты советской жизни, но и места встреч политиков, журналистов и интеллектуалов. До 1933 года самым важным советским «аванпостом» в Европе, несомненно, было посольство в Берлине, на Унтер-ден-Линден, дом №7, которое Карл Шлёгель метко описал как ворота в «СССР в миниатюре» и центр всего «немецко-советского пейзажа»{660}. История советского посольства в Париже, на Рю-де-Гренель, являвшегося важнейшим местом для культурных отношений между СССР и Европой, еще ждет своего исследователя, хотя Сабин Дюллен уже выявила основных гостей этого учреждения, которое после 1933 года превратилось в главную «советофильскую среду» в Европе и часто посещалось дружественными СССР журналистами и радикально настроенными интеллектуалами{661}. В 1929–1933 годах, в бытность свою послом в Праге, Аросев весьма близко сошелся с местными интеллектуалами и культурными деятелями, разделявшими левые взгляды: его резиденция на вилле «Тереза» представляла своего рода культурный и политический салон, где советская колония тесно общалась с чехословацкими интеллектуалами и деятелями искусства. По вечерам Аросев декламировал здесь стихи Блока и Брюсова и упражнялся в художественном чтении рассказов Зощенко{662}.

Что касается Великобритании, то местный политический и культурный ландшафт не являлся столь благоприятным, чтобы можно было превратить посольство в Лондоне в просоветский интеллектуальный и культурный центр. Тем не менее и в этом учреждении работали такие выдающиеся и талантливые дипломаты, как, например, бывший меньшевик Иван Майский, сыгравший весьма существенную роль в деле привлечения западных интеллектуалов на сторону коммунизма. Подобно Аросеву и прочим пламенным революционерам своего поколения, Майский уже имел весьма длительный опыт работы в Западной Европе. Английским и французским он овладел еще во время своей эмиграции, начавшейся в 1908 году. В 1920-х годах он наладил тесные связи в системе культурной дипломатии Каменевой, а в 1932-м был назначен советским послом в Лондоне (и занимал эту должность до 1943 года)[57].

Поглощенность Майского делами английского Министерства иностранных дел и политического истеблишмента особенно подчеркивалась слабостью Коммунистической партии и вообще леворадикального политического крыла в Британии. Являясь протеже наркома иностранных дел М.М. Литвинова, Майский был направлен в Лондон в 1932 году (т.е. в тот самый момент, когда советское руководство, как мы увидим в следующей главе, пыталось завербовать ультраправых националистов в Германии) с миссией улучшения отношений с британскими консерваторами{663}. При этом, однако, в 1930-е годы в Британии (возможно, впервые) появилась более-менее многочисленная радикальная интеллигенция и (опять же впервые) усилиями таких деятелей, как Джон Стрейчи, Гарольд Дж. Ласки и супруги Вебб, советский коммунизм стал рассматриваться как «респектабельное» явление. Так, Сидней и Беатрис Вебб — представители элиты, для которых важнее политических различий нередко были «семейные, школьные, университетские, профессиональные и клубные узы»{664}, — стали для Майского тем звеном, которое позволило связать высокую политику Министерства иностранных дел и общественное мнение британских интеллектуалов. Проведя один из многочисленных уикендов в Пассфилд-Корнер (загородном доме Веббов), Майский оставил в своем дневнике запись о том, как он любит этот тихий островок интеллектуальной жизни, где книги и рукописи ценятся намного выше, чем какие-либо проявления роскоши{665}.