Ладислав Фукс - Крематор

• Название: Крематор
• Автор: Ладислав Фукс
• Жанр: Проза
• Год: 1967

…После издания романа «Господин Теодор Мундштук» Фукс вскоре приобрел мировую известность. Почти ежегодно он издавал новые книги — сборник рассказов о судьбах евреев во время Второй мировой войны «Чернокудрые братья мои», роман о призрачной атмосфере последних довоенных лет «Вариация на темную струну» и прежде всего отличный роман-хоррор «Крематор», изданный в 1967-м году. Главным героем является работник пражской крематории Карел Копфркингл, которого в самом начале Второй мировой войны привлекут фашисты к сотрудничеству. Так как его жена еврейского происхождения, аккуратный и одновременно ненормальный чиновник Копфркингл решит ее, и обоих своих детей убить, и сжечь у себя в крематории. Интересна, прежде всего, форма романа, так как Фукс все действие описывает глазами главного героя — сумасшедшего Копфркингла, болезнь которого постоянно ухудшается. В соответствии тому призрачная атмосфера сюжета, напоминающего паноптикум, постепенно становится все темнее.

(с) Михал Лаштовичка, радио Прага

^{_{Русский перевод опубликован в журнале «Иностранная литература», 1993, № 8. Перевод с чешского Инны Безруковой.}}

---

Пан Копферкингель растерянно посмотрел на Вилли и предложил:

— Угощайся миндалем.

Пани Рейнке сурово взглянула на пана Копферкингеля, взяла газету, развернула ее и начала читать заголовки:

— «Бездомный ютится в свинарнике…», «Во рту восьмилетнего мальчика разорвался патрон…» Ну, какие еще есть важные новости? — Она перевернула страницу. — А-а, вот! «Упал в кипяток. В Берегове отмечали серебряную свадьбу…»

Пан Копферкингель перевел глаза на пани Рейнке и мягко сказал:

— Жизнь полна трагедий, пани Эрна. Например, пан Штраус служил привратником, но один злой человек выгнал его, вскоре он потерял семью — жена умерла от горловой чахотки, а сын от скарлатины; теперь он торговый агент по кондитерской части и попутно проводит среди желающих предварительную запись в крематорий… Или возьмем недавний случай с женщиной, которая из-за нужды и голода продавала кошек под видом кроликов; хотя мы живем в человечном государстве, нужда все еще дает о себе знать. А женщины, — продолжал он, — женщины, которые пережили внезапное потрясение! Тут недавно у нас на глазах одна такая. насмотревшись на чуму в паноптикуме… Угощайтесь миндалем, — предложил он пани Рейнке.

— СНП? Но как же… — Лакме смущенно отпила чаю. — Ведь наши дети ходят в чешские школы, дома мы тоже говорим только по-чешски — вот как сейчас.

— Да, мы никогда не говорили в семье по-немецки, — подтвердил пан Копферкингель, — и книги у нас сплошь чешские… Да и сколько там во мне немецкой крови? Капля!

— Капля? — переспросил Вилли с жестким смешком. — Капля… Но у кого есть совесть и сердце, чувствует в себе и каплю. Повторяю: без Гитлера мы не выживем. Нас задушит безработица, мы перемрем от голода, и зароют нас, как собак: вот в чем трагедия, — с нажимом сказал Вилли. — Это тебе не один-два доходяги, не баба, которая продавала кошек или сбрендила в паноптикуме, тут целая нация! Тут страдают и бедствуют сто миллионов человек! А ты за деревьями не видишь леса: уткнулся в своего пана Штрауса и упускаешь главное!

Вдруг Вилли поглядел на часы и объявил, что у него в восемь встреча в немецком казино с Берманом.

— Берман — руководящий работник СНП, он едет в Берлин на совещание с министром Геббельсом! Эта республика — помеха на пути нашего возрождения… Но это тебе долго объяснять, — Вилли махнул рукой, — а нам с Эрной пора. Хорошо, что у подъезда нас ждет машина, а то бы мы опоздали.

Супруги Рейнке поднялись — но тут раздался звонок в дверь. Зина побежала открывать, и в столовую несмело вошел Мили. В дверях он обеими руками стащил с головы кепку.

— Где ты был, Мили? — хлопнул его по спине Рейнке. — С Яном Беттельхаймом у моста?

— Нет, перед домом, — выпалил Миливой. — Мы смотрели на машины.

— Мили очень любит машины, — сказала Зина.

— У него есть даже своя теория, — улыбнулась Лакме. — Он делит машины на цветные, зеленые и белые. Цветные машины — это обычные, частные, например, та, на которой ездит доктор Беттельхайм, или ваша. Зеленые — это военные и полицейские. А белые машины…

— А белые — небесные, — смущенно улыбнулся пан Копферкингель. — Для ангелов.

Супруги Рейнке засмеялись, Вилли взял свою зеленую шляпу со шнурком вокруг тульи, они попрощались и ушли.

— Да, Вилли никогда нельзя было назвать слабаком, — сказал пан Копферкингель своей темноволосой жене, стоя у окна под табличкой на черном шнурке и портретом министра социального обеспечения. — Он всегда был полноценным человеком. И вот сейчас у подъезда его ждет машина, и он занимает высокое положение в партии судетских немцев. Как жаль, Мили, — повернулся он к сыну, который таскал со стола соленый миндаль, — как жаль, что тебя не было с нами, интересный получился разговор, интересный и поучительный. Пан инженер Рейнке тоже ходил когда-то в гимназию, но он не шатался Бог знает где, его не искали с полицией — и вот результат. Он встречается с неким Берманом, который едет в Берлин к самому министру Геббельсу, у подъезда его ждет машина — а ты хромаешь по немецкому. Правда, мы-то дома говорим по-чешски, и все это политиканство и связи с СНП мне вовсе не по душе, но немецкий, мой мальчик, знать надо, что ни говори, это язык стомиллионного народа. Ян Беттельхайм наверняка хорошо говорит по-немецки… даже Войтик Прахарж берет где-то уроки…

— Но живут же другие без немецкого! — возразил Мили. — Вот хоть тот же Карлуша из паноптикума…

— Ну, — удивленно засмеялся пан Копферкингель, — это совсем другое дело. Ему он ни к чему, ведь этот Карлуша ездит по ярмаркам.

Затем пан Копферкингель сказал:

— Давайте включим радио, там передают замечательный концерт. А как поживает моя красавица? — И он во второй раз за вечер пошел посмотреть на кошкино блюдце в углу. — Зинуша! Нельзя так мучить животное, молока у кошки осталось на донышке… А-а, это «Прелюдия» Листа…

И он нежно погладил кошку.

4

Была пятница, и старуха, заметив пана Копферкингеля издалека, уже кивала ему. Она ждала здесь каждую пятницу утром и каждую субботу вечером, даже когда шел дождь или снег. Но сейчас было лето, старуха стояла без платка, похожая на седую колдунью. Пан Копферкингель подал ей монетку и вошел в привратницкую. Там он просмотрел висящее в рамочке расписание на сегодня: пять мужчин и пять женщин, в их числе и тридцатилетняя пани Струнная. Пан Копферкингель поздоровался с паном Враной, у которого была больная печень и который то и дело заваривал себе в привратницкой чай, и неторопливо двинулся через безлюдный двор к зданию крематория.

«Вот уже пятнадцать лет я прохожу мимо пана Враны и его привратницкой, направляясь в Храм смерти, — думал он про себя, попеременно глядя то на брусчатку у себя под ногами, то на ясное синее небо над головой, — пятнадцать лет прихожу я сюда, и меня всякий раз охватывает священный трепет. Это как мой брак с Лакме. Уже семнадцать лет мы живем вместе, — он посмотрел на свою руку с обручальным кольцом, а меня точно так же, как в день нашей первой встречи у клетки с леопардом, переполняет чувство счастья и любви. Мне жаль тех, кто не испытал этого…» Тут он вошел в здание и миновал вторую привратницкую, где сидел пан Фенек — старый чудак с длинным ногтем на мизинце. За привратницкой у него была своя каморка с кушеткой, тумбочкой и стулом. Когда пан Копферкингель проходил мимо, пан Фенек кивнул головой и помахал зажатой в руке газетой. Пан Копферкингель с улыбкой поздоровался, потом свернул в коридор и вошел в раздевалку. Беран и Заиц успели уже натянуть комбинезоны.

— Читал? — спросил Заиц. — Англичане уговаривают нас уступить Судеты. Боюсь, как бы они с Францией не продали нас немцам…

— А мы не дадимся, — отрезал Беран. — В пограничье объявят чрезвычайное положение.

Пан Копферкингель, улыбаясь, достал сверток с едой и книгу о Тибете, которую он читал здесь в свободные минуты.

— Не бойся, Йозеф, — ласково сказал он Заицу. — С чего бы им продавать нас немцам? Все будет в порядке. И это я говорю, несмотря на то, что во мне есть капля немецкой крови, а супруга моя — вообще немка по покойнице матери, но никто не выбирает свое происхождение, и мне это совершенно безразлично. Я политикой не интересуюсь, — повернулся он к Берану, — по мне лишь бы не было нужды, несправедливости и страданий. Жаль, что пока все обстоит не совсем так. А-а, пан Дворжак, — внезапно заметил он молодого человека, который молча стоял в углу у вешалки, что же вы, пан Дворжак, смелее! Вы, кажется, немного волнуетесь. Ничего, пан Дворжак, я введу вас в курс дела как можно деликатнее. Не хотите ли и вы пойти с нами, пани Лишкова? — и он улыбнулся молоденькой уборщице, которая перед зеркалом повязывала на голову косынку, собираясь домой. — Ведь вы еще, можно сказать, не знаете всей нашей механики и автоматики. Вот пани Подзимкова — та знает.

— Пани Подзимкова работает здесь уже пятнадцать лет, а мне это для уборки коридоров знать ни к чему, — печальным голосом ответила пани Лишкова, не отрываясь от зеркала, и пан Копферкингель засмотрелся на нее, не выпуская из рук сверток с едой и книжку о Тибете, и подумал: «Что это с пани Лишковой? У нее такой печальный голос! Да и на дворе так тепло, а она в косынке. Даже старуха нищенка — и та стоит с непокрытой головой». А потом он подумал: «Я ни разу не был в пекарне, но наши печи странным образом напоминают мне о хлебе насущном…» Когда пани Лишкова ушла, пан Копферкингель переоделся в комбинезон и кивнул пану Дворжаку, который все так же молча стоял в углу у вешалки.

— И что вас сюда потянуло, пан Дворжак, — улыбнулся пан Копферкингель, — ведь вы еще очень молоды, наверное, только что окончили институт? Ну, да все мы, пан Дворжак, когда-то начинали — вот и пан Беран, и пан Заиц, так что выше голову и прочь всякие страхи! Страх, наряду с нуждой, завистью и клеветой, — один из главных врагов человечества. Если бы люди избавились от страха, они стали бы куда счастливее. Страх мешает нам почувствовать красоту окружающей природы! Пойдемте.