Ян Мак-Гвайр - Последний кит. В северных водах

• Название: Последний кит. В северных водах
• Автор: Ян Мак-Гвайр
• Жанр: Морские приключения
• Год: 2016
• ISBN: 978-617-12-2119-2, 978-617-12-1318-0, 978-5-9910-3650-4, 978-1-4711-5124-8, 978-617-12-2116-1, 978-617-12-2118-5, 978-617-12-2115-4

Охота на китов – занятие для настоящих мужчин. На судне, идущем по направлению к Антарктике, встретились двое тех, кому нечего терять: опустившийся гарпунер Генри Дракс и военный врач Патрик Самнер, скрывающийся от следствия. Для одного из них этот рейс станет последним…

---

– Отлично. Одно лекарство назовите медным купоросом, а второе – настойкой полыни.

Аптекарь согласно кивает и быстро производит кое-какие подсчеты в уме.

– Бутылочка настойки полыни, – говорит он, – и три унции купороса как раз покроют их стоимость. – Отвернувшись от собеседника, он принимается выдвигать ящички и снимать с полок пробирки. Самнер облокачивается на прилавок и наблюдает за его работой – а тот взвешивает химикаты, просеивает их, размалывает в порошок и затыкает пробкой.

– А сами вы когда-нибудь выходили в море? – спрашивает у него Самнер. – На китобое?

Аптекарь, не отрываясь от работы, отрицательно качает головой.

– Это опасная забава, – отвечает он. – Особенно в Гренландии. Я предпочитаю оставаться дома, где тепло и сухо, а риск насильственной смерти сведен к минимуму.

– А вы – разумный человек, получается.

– Я осторожен, только и всего. Мне довелось кое-что повидать на своем веку.

– Значит, вам повезло, – роняет Самнер и вновь окидывает взглядом полутемную аптеку. – Вы – счастливчик. У вас есть что терять.

Аптекарь вскидывает на него взгляд, словно желая убедиться, что над ним не подтрунивают, но на лице Самнера не заметно и следа насмешки.

– Не так уж и много, – бормочет фармацевт, – если сравнивать кое с кем.

– Но и это уже что-то.

Аптекарь согласно кивает, перевязывает пакет шпагатом и толкает его по прилавку к покупателю.

– «Доброволец» – славный старый барк[17], – говорит он. – Он знает, как вести себя во льдах.

– А как насчет Браунли? Я слыхал, что его везунчиком никак не назовешь.

– Бакстер ему доверяет.

– Ваша правда, – отзывается Самнер, берет пакет, прижимает его локтем к боку, а потом наклоняется, чтобы подписать квитанцию. – А что мы думаем о мистере Бакстере?

– Мы думаем, что он богат, – отвечает аптекарь, – а в этих краях глупые люди богачами не становятся.

Самнер улыбается и коротко кивает на прощание.

– Аминь, – бросает он.

На улице пошел дождь, и остаточные запахи фекалий, помета и скотобойни заглушает аромат свежести. Вместо того чтобы вернуться на «Добровольца», Самнер поворачивает налево и заходит в первую попавшуюся таверну. Спросив стаканчик рому, он идет с ним в грязную и неухоженную смежную комнату с камином, в котором не горит огонь, и безрадостным видом на внутренний двор. Кроме него, в помещении больше никого нет. Он развязывает шпагат на пакете аптекаря, вынимает оттуда одну из бутылочек и вливает половину ее содержимого в свой стакан. Ром темнеет еще сильнее. Самнер вдыхает исходящий от него аромат, закрывает глаза и одним долгим глотком опорожняет стакан с получившимся зельем.

Пожалуй, он обрел свободу, думает он, сидя в таверне и ожидая, пока подействует наркотик. Быть может, эти слова лучше всего описывают его нынешнее состояние. Особенно после всего, что ему довелось испытать: предательства, унижения, бедности, позора; смерти родителей от тифа; гибели Уильяма Харпера от неумеренной выпивки; отчаянных усилий, приложенных впустую, и начинаний, не доведенных до конца; многочисленных упущенных возможностей и расстроившихся планов. Что ж, по крайней мере, после всего этого он еще жив. Худшее уже позади – не правда ли? – а он цел и невредим, в жилах его струится теплая кровь, и он все еще дышит. Следует признать, правда, что он превратился в полное ничтожество (врач на йоркширском китобое, надо же, какая достойная награда за труды!), но и ничтожество, если взглянуть на это под другим углом, это уже кое-что. Разве не так? Выходит, он не потерялся в большом мире, а, наоборот, обрел свободу? Свободу? И тот страх, что он сейчас испытывает, это ощущение постоянной неуверенности, решает он, представляет собой лишь удивительный симптом его нынешнего неприкаянного состояния.

После такого вывода, несомненного и ясного, к которому он пришел столь быстро, его охватывает небывалое облегчение, но не успевает он насладиться этим новым для себя ощущением, как ему вдруг приходит в голову, что чувство свободы несет ему пустоту. Это свобода скитальца или дикого зверя. Если он действительно свободен в своем нынешнем состоянии, то и деревянный стол перед ним тоже свободен, как и пустой стакан. Да и вообще, что означает это слово – свободен? Подобные термины слишком хрупки, они рушатся и рассыпаются прахом при малейшем сопротивлении. Только действия имеют значение, в десятитысячный раз думает он, только события. Все остальное – лишь туман над водой, бесплотный и неуловимый. Самнер заказывает еще один стаканчик и облизывает губы. Большая ошибка – думать слишком много, напоминает он себе, очень большая ошибка. Жизнь нельзя разгадать или заболтать, ее можно только прожить, причем самым подходящим для этого способом.

Самнер упирается затылком в побеленную стену и тупо смотрит на дверной проем напротив. Там, за стойкой, виден бармен, и оттуда доносится звон оловянной посуды и стук закрывающейся крышки погреба. Он чувствует, как в груди у него поднимается очередная теплая волна, несущая с собой необыкновенную легкость и ясность. Это все тело, думает он, а не разум. Именно кровь и оборот веществ имеют значение. Еще через несколько минут он чувствует себя куда лучше, и мир уже не кажется ему таким унылым. Капитан Браунли, думает он, отличный малый, да и Бакстер тоже, пусть и по-своему. Оба они добропорядочные люди, исполненные чувства собственного долга. Они верят в действие и результат, в ловлю и вознаграждение, в простую геометрию причины и следствия. И кто сказал, что они неправы? Глядя в свой опустевший стакан, он спрашивает себя, а не попросить ли бармена повторить. Встать он сможет запросто, говорит он себе, а вот как насчет заговорить? Собственный язык представляется ему каким-то совершенно чужеродным телом, и он не знает, что получится, если он попробует заговорить – на каком языке, кстати? И какие звуки он будет при этом издавать? Хозяин заведения, словно прочитав его мысли, смотрит в его сторону, и Самнер приветствует его поднятым пустым стаканом.

– Сию минуту, – отзывается тот.

Самнер улыбается безыскусной элегантности этого обмена жестами – потребность выражена, удовлетворение предложено. Хозяин входит в боковую комнату с бутылкой рома в руке и доливает его стакан. Самнер кивает в знак благодарности, и все опять становится хорошо.

Снаружи уже стемнело, и дождь прекратился. Внутренний двор освещен призрачным желтым светом газовых фонарей. Из соседней комнаты доносятся громкие женские голоса. И долго я здесь сижу? – вдруг спрашивает себя Самнер. Час? Два? Допив ром, он завязывает пакет, который дал ему аптекарь, и встает. Комната отчего-то выглядит намного меньше, чем тогда, когда он только вошел в нее. В камине по-прежнему не горит огонь, но кто-то поставил керосиновую лампу на табуретку подле двери. Он осторожно проходит в соседнее помещение, быстро оглядывается по сторонам, приподнимает шляпу, приветствуя дам, и выходит на улицу.

Ночное небо сплошь забрызгано звездами – зодиакальная паутина раскинулась во всю ширь, прибитая к черному бархату бесчисленными сияющими серебряными гвоздиками. «Звездное небо над головой и нравственный закон внутри нас»[18]. На ходу он вспоминает прозекторскую в Белфасте и старого богохульника Слеттери, с шутками и прибаутками самозабвенно вскрывающего очередной труп. «Пока еще никаких признаков бессмертной души у нашего приятеля не видно, юные джентльмены, – шутит он, роясь во внутренностях и извлекая кишки, словно фокусник – флажки из своей шляпы, – как и исключительных мыслительных способностей, но я не отчаиваюсь и продолжу попытки». Он вспоминает сосуды с рассеченным мозгом, который плавает в формалине беспомощно и бессмысленно, словно маринованная цветная капуста, губчатые полушария которого навсегда лишились мыслей или желаний. Чрезмерность плоти, думает он, беспомощность мяса; как можно извлечь душу из кости? Тем не менее, несмотря на все эти мрачные мысли, улица выглядит замечательно: влажный отблеск красных кирпичей в лунном свете, негромкий стук кожаных подошв по мостовой, туго натянутое тонкое черное сукно на мужской спине и фланель на женских бедрах. Пируэты и пронзительные крики чаек, скрип колес ручной тележки, смех, проклятия – все это обрушивается на него, словно примитивная и грубая симфоническая гармония ночи. После опиума именно их он любит больше всего: эти запахи, звуки и видения, столкновение и шумный протест их преходящей красоты. Повсюду ощущается внезапная живость и восприимчивость, которой так недостает обычному миру, неожиданные порывы и скрытая в них сила.

Он бесцельно бродит по площадям и переулкам, проходя мимо хижин бедняков и особняков богачей. Он понятия не имеет, где обретается север или в какой стороне находится порт, но почему-то нисколько не сомневается в том, что рано или поздно он туда попадет. Он уже научился ни о чем не думать в такие моменты, всецело полагаясь на собственные инстинкты. Кстати, почему именно Халл[19]? Или гребаные китобои? В этом же нет никакого смысла, и, одновременно, именно здесь и кроется подлинная гениальность. Сугубая нелогичность и почти полный идиотизм. Ум и одаренность никуда не приведут, думает он, и только глупцы, законченные и непревзойденные, станут настоящими хозяевами мира. Выйдя на площадь, он замечает безногого оборванца-попрошайку, насвистывающего «Нэнси Доусон»[20] и передвигающегося по потемневшему тротуару на костяшках пальцев. Двое мужчин останавливаются, чтобы переброситься парой слов.