Антон Носик - Изгои. За что нас не любит режим

• Название: Изгои. За что нас не любит режим
• Автор: Антон Носик
• Издательство: ЛитагентАлгоритм1d6de804-4e60-11e1-aac2-5924aae99221
• Жанр: Политика
• ISBN: 978-5-906914-26-2

Антон Носик – журналист, общественный деятель и популярный блогер; иногда его называют одним из «отцов Рунета». Его яркие и острые материалы вызывают неоднозначную оценку в обществе и особенно со стороны властей: осенью 2016 года он был осужден по печально знаменитой 282-й статье «за экстремизм».

В своей книге А. Носик рассказывает, за что он и другие популярные блогеры подвергаются преследованию при современном политическом режиме в России. По мнению автора, главная причина – это отличие их позиции от официальной в ряде принципиальных вопросов внутренней и внешней политики. Антон Носик показывает это на ряде примеров, давая свою оценку попыткам властей ограничить доступ россиян к Интернету, насаждению единой идеологии, укреплению авторитаризма в стране, подавлению «внесистемной» оппозиции и еще целому ряду инициатив Кремля в последнее время, в том числе на международной арене.

---

Крепко стоя на своем квалитативном популизме, ур-фашизм ополчается против „прогнивших парламентских демократий“. Первое, что заявил Муссолини на своей речи в итальянском парламенте, было: „Хотелось бы мне превратить эту глухую, серую залу в спортзал для моих ребяток“. Он, конечно же, быстро нашел гораздо лучшее пристанище для „своих ребяток“, но парламент тем не менее разогнал.

Всякий раз, когда политик ставит под вопрос легитимность парламента, поскольку тот якобы уже не отражает „суждение народа“, явственно унюхивается запашок Вечного Фашизма.

14. Ур-фашизм говорит на Новоязе. Новояз был изобретен Оруэллом в романе „1984“ как официальный язык Ангсоца, Английского социализма, но элементы ур-фашизма свойственны самым различным диктатурам. И нацистские, и фашистские учебники отличались бедной лексикой и примитивным синтаксисом, желая максимально ограничить для школьника набор инструментов сложного критического мышления. Но мы должны уметь вычленять и другие формы Новояза, даже когда они имеют невинный вид популярного телевизионного ток-шоу».

Неслучайным образом все эти 14 признаков отчетливо прослеживаются в сегодняшней риторике отечественных властей. Казалось бы, откуда он знал. Ответ прямо в статье и содержится. В сущности, там же нет решительно ничего нового, в этой системе ценностей и понятий, провозглашающей примат коллектива над личностью, культ «крови и почвы», обскурантизм, воинствующий консерватизм, отрицание всего нового и современного в науке и культуре в пользу святоотеческих преданий…

Ни Гитлер, ни Муссолини ничего, в сущности, не придумывали, а воспроизводили некую идеологическую модель, известную со времен античности, пишет Эко. Достаточно пять минут послушать любого Киселева, Дугина, Мединского, Хирурга или Стрелкова, чтобы убедиться, что и у нас никто не стал заморачиваться изобретением велосипеда.

Один из важных признаков фашистского режима – его враждебность науке, знанию, учености, образованию, критическому мышлению, отрицание духа Просвещения. Любое несогласие (составляющее основу научного спора и поиска) фашизмом воспринимается как национал-предательство; в интеллектуалах фашизм видит «пятую колонну»; академические круги видятся фашисту рассадником гнилого и чуждого либерализма.

Проиллюстрировать тезисы Эко о враждебности фашизма науке заголовками сегодняшних российских новостей – задача банальная. Разгон Академии наук, насаждение в школах мракобесия, клерикализма, «единых учебников истории» в духе незабвенного «Краткого курса», сокращение расходов на науку и образование, непримиримая борьба с любыми независимыми НКО, непрекращающийся поиск враждебных элементов среди подозрительных интеллектуалов, шельмование уважаемых в научном сообществе людей – все это пункты классической чернорубашечной повестки.

Почему Кунгуров уже в тюрьме, а я – все еще на свободе

Тюменского блогера Алексея Кунгурова закрыли в СИЗО до августа за нарушение условий подписки о невыезде. Блогер Кунгуров обвиняется по террористической 205-й статье УК РФ. Его страшное преступление состоит в том, что он писал посты в ЖЖ, в которых выражал свое мнение о действиях ВКС РФ в Сирии. Если кто забыл, в том же самом преступлении против Государства обвиняют и меня, правда, по другой статье – 282-й, экстремистской.

Мне в этой связи вспомнился венгерский анекдот 60-летней давности.

Будапешт, волнения 1956 года. Трое в тюремной камере выясняют, кто за что сюда попал.

– Меня посадили за то, что я был против Имре Надя, – говорит первый.

– А меня позадили, потому что я был за Имре Надя, – говорит второй.

– А я – Имре Надь, – со вздохом признается третий.

Кунгуров выступал с осуждением действий ВКС РФ в Сирии, поэтому его обвиняют в том, что он поддерживает ИГИЛ. Я выступал с одобрением тех же самых действий ВКС РФ в Сирии, поэтому меня обвиняют в том, что я возбуждаю ненависть или вражду в отношении национально-территориальной группы «сирийцы». В этой истории нам обоим остро не хватает третьего обвиняемого. К слову сказать, мой адвокат уже заявлял ходатайство о вызове в Пресненский суд командующего ВКС, но пока что безрезультатно.

Между случаем Кунгурова и моим можно увидеть много общих черт, если сравнивать их, глядя из-за границы. В обоих случаях речь идет о возросшем в последнюю пару лет внимании спецслужб к авторам, которые ведут популярные блоги, но не состоят при этом на зарплате у тех самых служб или у Администрации Президента. Есть мнение в определенных кругах, что эти авторы в Интернете представляют опасность, потому что могут что-нибудь такое написать – и ненароком в России начнется «Арабская весна». Именно в этом состоит та самая воображаемая угроза, для борьбы с которой возбуждаются уголовные дела за посты в ЖЖ. При этом зачастую те люди, которые эти дела непосредственно выдумывают, возбуждают и сопровождают, сами в угрозу, исходящую от блогеров, ни разу не верят, а жупелы вроде «Арабской весны» и «нового Майдана» используют просто для оправдания перед начальством своей глупой, но кипучей служебной суеты. От ордена за «предотвращенный Майдан в России» не откажется ни один жулик в погонах, а заработать эту награду гораздо легче, если угрозу ты сам же и выдумал… Читайте/смотрите Secret Agent или «Портного из Панамы»: этот ход мыслей сексотов давно увековечен в литературе и кинематографе.

Для того, кто пытается сравнивать мой случай и кунгуровский, глядя из России, важней понимать различия, благо все они объяснимы и симптоматичны. Кунгуровский случай – это фирменный стиль провинциальных силовиков, расправляющихся с человеком, к которому у них длинный список старых обид и счетов, чисто локальных. Тут и жесткая «террористическая» статья, и скорость возбуждения, и методы оперативной «работы»:

Вламываются в квартиру шесть-семь, иногда до десяти оперов, разбегаются по всем комнатам, шарят везде. Контролировать их, естественно, невозможно. Все перерыли вверх дном, изъяли жесткие диски, флешки, сотовые телефоны, ноутбуки, планшет – словом, все. Все электронные носители, которые нашли, изъяли. Оставили только пару нерабочих ноутбуков – они лежали на антресолях, на них был сантиметровый слой пыли. Они сочли, что с помощью этого инструмента я не мог совершить страшное злодеяние.

Это все случилось с Кунгуровым в начале марта, спустя считанные часы после первого рапорта об обнаружении в его блоге «признаков преступления». Тут же его задерживают до ночи, выпускают под подписку о невыезде, потом отказываются разрешать ему любые отлучки из Тюмени по рабочей или личной надобности, бдительно следят за ним 24×7, а потом, дождавшись, что он все же куда-то отъехал, меняют меру пресечения с подписки на тюрьму, хотя спокойно могли бы ограничиться домашним арестом.

В моем «экстремистском» деле все значительно более мирно и пасторально. Никаких облав, задержаний, приводов, все мои гаджеты при мне, за рубеж я за 8,5 месяца следственных действий выезжал семь раз, а уж сколько по России успел накатать – и не сосчитаю уже, потому что от этих поездок в паспорте не остается штампов (Кунгурова закрыли в СИЗО до августа за поездки именно внутри России). Никакие топтуны под моей дверью в Наркомфине не тусуются и на парковке перед подъездом не дежурят. Да и вообще, я впервые узнал о своем деле позже задержания Кунгурова, хотя и первые доносы в СКР, и рапорт Управления «Э» об обнаруженных в моем ЖЖ признаках преступления появились в деле за 5 месяцев до начала его злоключений…

Причин, по которых в двух наших случаях один и тот же маховик крутится так по-разному, в сущности, две.

Во-первых, Москва – не Тюмень. Самые жесткие эксцессы «борьбы с экстремизмом», ментовские и прокурорские, чекистские и судебные, всегда наблюдаются у нас в провинции. Тут вам и Тарас Зеленяк из Новосибирска (282-я за комментарий на украинском форуме в 2004-м), и Дмитрий Ширинкин из Перми (207-я за художественный рассказ в 2007-м), и Савва Терентьев из Сыктывкара (год условно по 282-й за коммент в ЖЖ), и вердикт судьи Айзенберг из Комсомольска-на-Амуре о запрете в России «экстремистских ресурсов» Archive.Org, YouTube, Polit.Ru. В провинции у нас всегда была такая дремучесть и жесть, о которой в Москве не слыхали. Ирина Яровая в Госдуме и события в ОВД «Дальний» – наглядные тому иллюстрации.

При этом и в Москве случается свой хардкор, о чем могут рассказать и участницы Pussy Riot, и узники 6 мая, и Олег Навальный, и Ильдар Дадин, и обвиняемый в участии в беспорядках на основании лайка в Фейсбуке Сергей Ахметов. Так что если со мной ФСБ, ГУПЭ, СКР, прокуратура и суд ведут себя относительно цивильно, то на одну столичную воспитанность это не спишешь. Есть и причина номер два. В моем деле есть общий контекст борьбы с инакомыслием, из-за которого оно уверенно и поступательно движется по накатанной дорожке от доноса к обвинительному приговору, но нет дирекции единого заказчика, которая бы агрессивно подталкивала всех исполнителей под локоть, как в случае персональной вендетты сперва Бастрыкина, а затем и Чайки против Навального. Никто не требует, чтобы мое дело расследовалось максимально быстро, максимально жестко, со всеми фейерверками досудебного харассмента. Поэтому ничего этого и не происходит. Отчего мое дело не становится менее политическим, но больше напоминает фарс, чем трагедию, как у Кунгурова.