Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам

• Название: Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам
• Автор: Эдуард Филатьев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-4425-0013-4

О Маяковском писали многие. Его поэму «150 000 000» Ленин назвал «вычурной и штукарской». Троцкий считал, что «сатира Маяковского бегла и поверхностна». Сталин заявил, что считает его «лучшим и талантливейшим поэтом нашей Советской эпохи».

Сам Маяковский, обращаясь к нам (то есть к «товарищам-потомкам») шутливо произнёс, что «жил-де такой певец кипячёной и ярый враг воды сырой». И добавил уже всерьёз: «Я сам расскажу о времени и о себе». Обратим внимание, рассказ о времени поставлен на первое место. Потому что время, в котором творил поэт, творило человеческие судьбы.

Маяковский нам ничего не рассказал. Не успел. За него это сделали его современники.

В документальном цикле «Главная тайна горлана-главаря» предпринята попытка взглянуть на «поэта революции» взглядом, не замутнённым предвзятостями, традициями и высказываниями вождей. Стоило к рассказу о времени, в котором жил стихотворец, добавить воспоминания тех, кто знал поэта, как неожиданно возник совершенно иной образ Владимира Маяковского, поэта, гражданина страны Советов и просто человека.

---

Обратим внимание, что в басне Крылова «у дуба корни» подрывает свинья. Этим же словом Маяковский, решительно отбросив джентльменскую деликатность, назвал и своего соперника-конструктивиста.

О том, как должны строить свой творческий процесс поэты и писатели страны Советов (не «воруя» чужие «жёлуди»), призван был дать ответ диспут «Пути советской литературы». Он состоялся 25 февраля в Большой аудитории Политехнического музея.

Литературные «сражения»

Выступивший на диспуте со вступительным докладом экс-нарком Анатолий Луначарский (явно намекая на неоднократные призывы Маяковского) сказал:

«Писателям советую купить фотографические аппараты». Но тут же добавил, что советский писатель должен…

«…не только фотографически отображать мир, но и заглядывать в будущее».

Николай Асеев:

«Луначарский говорил на свою излюбленную тему – о возвращении к классическим образцам, о том, что они непревзойдённы и неизгладимы. Маяковский слушал речь Луначарского, надо сказать, блестящего оратора, хмуро и неодобрительно. Луначарский, заканчивая свою победительную речь, решил последней фразой как бы примирить с собой Маяковского.

– Я знаю и предчувствую, – сказал Луначарский, – что присутствующий здесь Владимир Владимирович Маяковский вступится за новаторство и разделает меня под орех!

На это прогремела с места успокоительно-меланхолическая реплика Маяковского:

– Я – не деревообработчик!»

Но слово Маяковский всё-таки взял. Речь поэта, пересказанная журналом «На литературном посту», даёт основания предположить, что он явно пытался перещеголять бывшего наркома в понимании задач и целей советских писателей. Сделав вид, что намёк Луначарского (о фотоаппаратах) к нему не имеет никакого отношения, он принялся говорить так, будто он сам святее римского папы:

«Единственный метод, который обязан усвоить каждый писатель, – это метод исторического материализма… Мы пришли не для того, чтобы фотографировать мир, но для того, чтобы литературным орудием бороться за будущее. За перестройку мира. В этой борьбе мы используем все приёмы. Все средства хороши, если помогают строительству социализма… Нужно точно определить своё место. Нужно точно осознать свои классовые позиции».

Если эти фразы, не называя имени их сказавшего, показать читателям наших дней, все дружно скажут, что это слова какого-то партийного деятеля, а не беспартийного поэта.

В прениях по докладу Луначарского выступили также В.А.Сутырин, Всеволод Иванов, В.М.Инбер, В.В.Ермилов. Последний, между прочим, Маяковского поддержал.

Тем временем (18 февраля) выставку «20 лет работы» перенесли в Дом комсомола Красной Пресни, и Маяковский написал (24 февраля) письмо в Берлин Лили Юрьевне, в котором сообщал:

«От 5 до 12 марта выставка моя едет в Ленинград, очевидно, и я выеду экспонатом».

А поэт-конструктивист Григорий Гаузнер, находившийся по делам в Сибири, 28 февраля написал письмо Корнелию Зелинскому:

«Дорогой Корнелий!

Я в Новосибирске. Город составлен из полу стеклянных зданий новейшего образца; по его улицам вчера провели под конвоем кулаков, сопротивлявшихся коллективизации; повсюду громкоговорители, передающие речи о посевной кампании; гостиницы переполнены приехавшими бригадами; мы спим на столах в одном учреждении, и когда мне нужно заниматься, я ищу по учреждению свободной комнаты; во всём городе непередаваемый отпечаток сегодняшнего дня: чего-то похожее на строящийся Петербург, если возможны механические сравнения».

В тот же день (28 февраля) в клубе Краснопресненской трёхгорной мануфактуры состоялось второе заседание Художественно-политического совета Центрального управления госцирками (ЦГУП), на котором присутствовало 180 человек (рабочие Трёхгорки и актив Дома комсомола Красной Пресни). Им предстояло вновь заслушать текст циркового представления, написанного Маяковским.

Поэт назвал созданное им произведение меломимой, тем самым специально подчёркнув, что наряду с цирковыми трюками и пантомимой на арене зазвучат слова.

Владимир Владимирович вышел на трибуну и сказал:

«Товарищи!.. Само по себе искусство цирка – самое распространённое и самое любимое пролетариатом. Но в какой мере это искусство отображало и отображает наш сегодняшний день? Да ни в какой!

Предлагаемая вам сегодня моя меломима «Москва горит» представляет из себя такой опыт, когда историко-революционная меломима-хроника будет пытаться в апофеозе показать сегодняшний день. Я не изображаю Красную Пресню, я даю общее представление о 1905 годе. Я хочу показать, как рабочий класс пришёл через генеральную репетицию к сегодняшнему дню».

Затем состоялось чтение сценария, прослушав который, собравшиеся приняли резолюцию. В ней, в частности, говорилось:

«Мы, рабочие Краснопресненской Трёхгорной мануфактуры, прослушав текст сценария меломимы Москва горит" Маяковского… работу товарища Маяковского считаем нужной и правильной и приветствуем цирк в его переходе на новые рельсы – отображения нужных нам тем в его цирковых представлениях».

Художником, которому предстояло оформить это цирковое представление, стала Валентина Ходасевич. Она вспоминала:

«Маяковский относился к работе очень взволнованно, многое переделывал в результате начавшихся репетиций, а многое с яростью отстаивал. Дирекция, как ей и полагается, вставляла палки в колёса нашей фантазии, тянула на проверенный (главным образом кассовой.) трафарет и жадничала в деньгах на оформление. Я любила присутствовать при боях Маяковского с дирекцией – он издевался нещадно. Но до начальства, забронированного чувством собственного величия, всепонимания и денежной власти, это не всегда доходило.

Помню сражение за текст афиши. Дирекция хотела печатать уже испытанную временем трафаретную афишу. Анонсы-листовки, извещавшие о «Грандиозной водяной пантомиме», уже были выпущены. Маяковский возмутился и сказал, что пантомимой называется действие без слов.

– Ну и тогда зачем же мои стихи? То, что я сочинил, должно называться «героическая меломима». Водопада не будет. Я не водопровод, и «воды» в моих стихах тоже нет. (Впоследствии всё же он сделал уступку, и водопровод был, но обоснованный: в финале – плотина и пуск гидроэлектростанции.)

Каждая строчка, каждое слово острых, разящих стихов, как никогда ещё в цирке, должны вести за собой стремительное действие. Это не сразу поняли не только дирекция, но и труппа».

Визит в Ленинград

В это время в стране достигла своего пика массовая коллективизация крестьянского населения – деревенские жители насильно загонялись в коммуны, всё принадлежавшее им имущество (огороды, сады, жилые постройки, скот и домашняя птица) принудительно обобществлялись. Крестьяне на это ответили массовыми бунтами.

И 2 марта 1930 года газета «Правда» опубликовала статью Сталина «Головокружение от успехов», в которой вождь резко осудил «ретивых обобществителей» в «разложении и дискредитации» политики большевиков в деревне. Иными словами, переложил всю ответственность за то, что происходило в сельском хозяйстве, на руководителей регионов. И местных вождей («вождиков», как назовёт их через несколько лет Илья Сельвинский), «льющих воду на мельницу наших классовых врагов», стали повсеместно снимать с работы и арестовывать.

А в городах жизнь шла своим чередом.

3 марта газета «Вечерняя Москва» оповестила читателей:

«В первой половине апреля группа артистов театра имени Мейерхольда уезжает за границу на гастроли. В репертуаре “Лес”, “Ревизор”, “Командарм 2”, “Рычи, Китай”, “Великодушный рогоносец ”».

Как видим, спектакль по пьесе Сельвинского в Европу повезли, а спектакль по произведению Маяковского было решено за границей не показывать.

Читал ли эту информацию «Вечёрки» Маяковский, неизвестно – в самом начале марта 1930 года он поехал в Ленинград, и 4 числа на встречу с ним (в Педагогический институт имени Герцена) пришло особенно много людей. Об этом – в воспоминаниях поэта Леонида Осиповича Равича:

«Маяковский распорядился, чтобы пустили всех в зал. Хлынула толпа и сразу заполнила все проходы.

– А теперь попрошу тишины, – сказал Маяковский. – У меня сегодня горло болит. Буду читать тихо.

Стало очень тихо. Он вытер лоб рукой и ясно сказал:

– Читаю начало новой поэмы «Во весь голос», читаю почти в первый раз.

Он читал действительно тихо, не так, как раньше, иногда заглядывал в записную книжку, но хорошо помню, в конце он читал опять во весь голос, и голос этот гремел под крутыми сводами подобно громовому небу над летней степью.