Моисей Винокур - Голаны

• Название: Голаны
• Автор: Моисей Винокур
• Жанр: Русская классическая проза

---

Я увидел его в полный рост. Серое лицо безумца с выдавленными болью глазами, волокущего за собой ролики Пятикнижия и ручной пулемет МГ с растопыренными опорными ножками и брезентовой круглой сумкой для ленты, пристегнутой и готовой исполнить свое назначение.

"Краса твоя, о Израиль, поражена на высотах твоих!

Как пали сильные!"

И он бросил пергамент Закона на обезлюженный пятачок земли и топтал его босыми ступнями, и кто-то крикнул: "Во имя Господа, прекрати!"

"Та-та. Та-та, - коротко и жестко хлестнул пулеметом по небу Иосиф. Та-та. Та-та".

От босых ног, попирающих Книгу Книг, во след еще теплым позывным связиста Биньямина. И, ломая опорные столбики ограды кинулись евреи прочь от святотатства.

И я заревел, как маленький Зямка, во всю мочь глотки сорокалетнего мужика...

Йоська лежал ничком на пергаменте в пыли пустого двора. Дышал ровно. Жарища пошла на убыль. Тень дома полностью покрывала его. Из дома - ни звука.

Я собрал стрелянные гильзы, разрядил пулемет и унес к себе.

Пусть уж стоит рядом с моим "Галилем".

Ритка с Зямкой приехали. У Эстер и новорожденного все в порядке.

И мы спустились вниз, к семье Хамами, прихватив все, из чего можно пить, и канистру - чем-то же надо встретить людей, разделяющих скорбь - и они пришли, пришли во множестве в дом, где родился, и рос, и играл на гитаре, и пел еврейские песни тонкий, как прутик, мальчишка Биньямин, и теперь они поют псалмы царя Израиля, Давида, и выговаривают самые лучшие кусочки из незатейливой жизни соседского пацана.

... Дежурил амбуланс. Хлопотали над полумертвой Аувой сестры милосердия. Почтенного вида старикашка в кальсонах на кривых ногах стоял перед Саадией. Просил не нарушать условия союза Авраама с Г-дом - в день восьмой от рождения должно это совершиться с еврейским младенцем.

"Да... - думаю. - Да. Да".

Притих Зямка на коленях у "крестного отца". Смотрит, как плачет оживший Иосиф.

- Халас, Йоси, - просит. - Не плачь.

Две ночи подряд, перед рассветом, когда прогонял меня Йоська к спящему моему семейству, приходила ко мне Илануш.

Позволяла трогать темно-русые волосы, собранные тяжелым узлом и оседающие под собственным грузом. Шептала мне на иврите, чтоб никто в мире не понял ее слов, только я и она. Говорила, что в следующий раз мы уже непременно будем вместе, и если, возвратясь из провала, не забудем пароля, то встретимся обязательно, ибо все повторится.

Грязный, подпитый солдат с больными одиночеством глазами и правнучка венского раввина.

- Только не забывай: ветка пальмы!

- Я запомню.

- Повтори.

- Ветка пальмы.

Она сжимает мои щеки так, что губы растягиваются в рыбий зевок, и целует вовнутрь.

- Мир тебе! - шепчет Илануш в слезах. - Ты еще солоней, чем тогда... Не забывай: ветка пальмы...

... Последняя ночь моего четырехдневного отпуска. Утром от тель-авивского дворца спорта "Яд-Элиягу" повезут отпускников на север Земли Израиля. В Ливан. Но это будет только утром. И нечего думать об этом сейчас.

Мой маленький мужичок - Б-гом данный Зямка - спит со мной рядом. Со злостью и храпом втягивает в дырочки носа, заросшие полипами, горячий воздух хамсина. Осенью, как похолодает, сделают ему операцию.

Короткая стрижка киевлянки горит костерком на подушке в свете луны. Замоталась, бедняга, между родилкой, где сосет молоко из Эстер маленький Биньямин, и домом Саадии Хамами.

Кто подаст и приберет в доме скорбящих?!...

... Впереди процессии шел офицер высокого звания частей раввината.

Шестеро однополчан, равных в звании старшему сержанту Биньямину Хамами, несли прямоугольный ящик, покрытый флагом с шестиконечной звездой.

Следом, с прижатыми к телу карабинами, штыками вверх, топали ребята почетного караула.

Вот и Саадия, поддерживаемый первородным сыном, прошел пасть кладбищенских ворот в конце улицы Яаков.

Идут, идут евреи проводить в последний путь пацана-соплеменника.

Смотри и слушай, Израиль!

И только седая девочка Аюни повисла на руках соседок и стонала:

- Яавэ-эли... Яавэли...

СНЕГ

Приказ по фронту, запрещающий движение транспорта в темное время суток, загнал нас на ночлег в автобазу Заарани.

Шли под грузом отечественных танков на Бейрут, обкатать экипажи, не участвовавшие в боях.

Колонна, поделенная на оперативные тройки-сандвичи (бронетранспортер-тягач-бронетранспортер) месила снег приморского шоссе на пониженной скорости, опасаясь юза.

Пустая дорога вычищена на многие километры патрулем авангарда. Он сметал встречный транспорт на обочину, а ливанские колымаги разворачивали в обратном направлении и гнали перед собой до ближайшего перекрестка.

Там их быстро шмонали, нет ли оружия, и оставляли под надзор военной полиции. С теми не заартачишься. Вертолеты прикрытия исключали капризы.

На исходе дня парковались на обнесенной кольцами "концертины" плошадке автобата шиитского городка Заарани.

Танкисты в дополнение к обычной охране выставили часовых у башенных пулеметов, а шоферы, заперев на ключ дверцы кабин, разбрелись по жарко натопленным палаткам. День кончился. Восьмой месяц ливанского похода.

Так уж случилось в тот вечер, что вся славянская жидовня - Марьян Павловский, Иоська Мильштейн, Иегошуа Пеккер, Элька Гринберг, Нати Шерф, Семка Домениц и я - расшвыряли походный наш скарб под двойной крышей американской арктической палатки.

Сдвинули койки вокруг трубы керосиновой печки, приспособили одну вместо стола, и началась "поножовщина".

Рвали марочные купоны с пробок литровых флаконов "Смирновской", и чистейшая в мире водка пошла по кругу - по кружкам, по глоткам.

Пили не по-советски, не в заглот, дежуря волчьим глазом за рукой на бутылке, а по-людски, с "ле-хаим" и непременными уговорами: "Выпей, брат, все будет в порядке!"

Брат тут же соглашался, выпивал и настаивал на том, чтобы порядок непременно соблюдался, и ему никто не перечил, а всячески уверяли, что выпить с мороза - это и есть порядок, и мы не мальчишки, а "первосвященники" среди шоферни.

Коэны, а не фраера! И не мануфактурой груженные стоим, а танками "Меркава", и вот выпей и загрызи и не говори про снег, потому что снег - это и есть порядок, и я уехал из России потому, что там было слишком много снега, и от снега из души моей выпала матка...

- У меня язва.

- Это не от снега...

- А от чего?

- Не от снега...

- Так от чего?

- Ты уже старый лох, Марьян, и ты пьешь тайманский кофе с тайманцами и жрешь холодную тушенку в одиночку. В твоих польских кишках бардак, и это тебе вылезает боком!

Павловский не желает слушать мои упреки. Отвернул рожу и смотрит, как Йоська Мильштейн, скинув ботинки, лечит "Смирновской" грибки на ногах.

Чудеса.

Спиртные напитки и человеческая жизнь в Ливане 1983 года шли по себестоимости. Без навара.

Почти задарма.

Крупный загул наш влетел во всеобщую попойку.

Заходили бедняги-часовые "уколоться", не присаживаясь, вылавливая мерзлыми пальцами трупики сардин в янтарном масле греческих консервов.

Ремонтники - черная кость армии - пили молча, не кайфа ради, а на согрев. Они-то знали, что быть такого не может, чтобы какой-нибудь долбоеб не попортил военной техники. Такого просто не может быть...

Комроты "Алеф" танков "Меркава".

Погоны майора. Альпийский комбинезон развален до пупа. На шее рябая тряпка арабского платка - куфии...

- Ебнешь?

- Давай.

Плохо пьет майор. Не в коня корм. Мизинец держал на отлете, а потом шмыг из палатки, и слышим - отдает...

- Кус март абук! - бормочет танкист проклятие по-арабски. - Я заряжающим у него в экипаже.

- Положи на него! - советует заряжале Иегошуа Пеккер, старший по возрасту в батальоне военных семитрейлеров. - Мой сын тоже танкист.

- Где?

- Бахамдун. Над Бейрутом.

- Знаю, - врет мальчишка-заряжало и прячет глаза.

- Ничего ты не знаешь, дурак! - рычит Иегошуа и прикрывается ладонью как от солнца. - Отец твой сейчас все знает. И я не завидую твоему отцу.

- Слезь ты с его папашки, - уговаривает Семка пьяного Иегошуа. - Дай пацану спокойно пожрать.

- Ничего, ничего он не знает.

Иегошуа плачет, спрятав лицо в ладони. Элька Гринберг потрошит пачку американских сигарет одну за другой. Ломает мундштук-фильтр, ссыпая табак в горку. Одну за другой...

Для нас не секрет, как уссыкается от страха Иегошуа Пеккер за своего Бузи - единственного сынишку.

Так бы и угробил нам попойку, старый черт, со своим Бузи, не ввались в палатку Гоп-со-смыком.

Перед нами стоял великан, обутый в резиновые ботинки на воздушной подушке (спасение в грязь и в снег), черный лапсердак хаббадника, перепоясанный плетеным шнуром, бронежилет поверх нелепого пальтишки, а на голове - умора - ондатровая рыжая шапка клапанами вниз!

Ох и насмешил нас дядька! Ох и боевой мужик!

- Русский! Наш! - визжит Семка и уступает великану место на койке. Падлюга! Змей залетный! Падай к нам - не пропадешь!