Г Владимов - Все мы достойны большего

• Название: Все мы достойны большего
• Автор: Г Владимов
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Очень приятно, - сказал он. - Весьма рад. Он ждал, что его о чем-нибудь спросят.

- Я побуду здесь, - сказала она. Неуловимо в ее словах прозвучала просьба отойти.

- Ничего не имею против, - сказал Борис. - Только поправь шарфик, еще простудишься, не долетев до Сибири. Где это гораздо удобнее.

Он сам поправил ей шарфик, в этом не нуждавшийся, и отошел, кивнув.

-- Я не знал, что ты вышла замуж, - сказал Алеша. - Тебя можно поздравить?

Она слегка смутилась.

- Я еще не вышла. Это не так быстро делается. А ты работаешь? Придумалось что-нибудь?

Он, усмехаясь, провел рукою по лыжам, пряча от нее взгляд.

- Что я могу придумать... За всю историю человечества люди, наверно, не придумали ничего лучшего, чем вот эти две планки из дерева и палки с кольцами. Это я говорю тебе по опыту.

- Я знаю. Ты всегда говоришь по опыту. Очень богатому, но несколько однообразному. Почему-то всегда застаю тебя в середине пути, никогда - в победоносном конце. А деньги у тебя есть?

- При себе - нет, конечно. Была вот трешка, да вышла. А сколько тебе нужно?

Она посмотрела долгим и косым ироническим взглядом и вытянула из рукава тонкую руку с крохотными часиками.

- У нас еще полчаса до посадки. Пройдемся?

Они прошли немного и стали у перил. Алеша счистил снег варежкой, но она не рискнула прислониться, только положила руки. В перчатках они казались еще меньше, чем были.

- И куда же вы путь держите? - спросил Алеша.

- В Иркутск. А оттуда в Братск. Шеф посылает на два месяца. Дадим совместные репортажи, с продолжениями, какие-нибудь очерки о героях...

- Там интересно, должно быть.

-- А ты хотел бы слетать? Это можно устроить.

Он дернул плечом.

- Я не о себе говорю, у меня - свое.

- Счастлив ты. Ну, а у меня своего нет. Просто, захотелось романтики, куда-то лететь. Как-то скучно стало в Москве... без некоторых. Скажу честно.

Этих "некоторых" он как бы не расслышал или не отнес к себе и заметил:

- Ты изменилась. Немножко.

- К худшему?

- Скорее наоборот.

Она повернула голову - так, чтоб он мог рассмотреть короткую стрижку и перламутровую клипсу.

- Так модно теперь? - спросил он. Свинством было бы не спросить.

- Угу. Это называется "мальчик без мамы". Хорошо?

- Очень здорово. И тебе идет серое. Ты становишься деловой женщиной.

- Алешка! - вырвалось у нее печально. - Ведь и твои годы уходят. Сколько бы вы, мужики, ни петушились, а тоже ведете счет годам.

- Даже больше. Счет ведем - дням.

Этот намек на что-то решающее она уловила.

- Хочешь сказать: вступил в "пусковой период"? Какой по счету?

Он промолчал.

- Что же мешает тебе? - спросила она. - Почему не живешь, как все другие?

Он видел ее профиль, опушенный светом зимнего солнца. Она повернулась и свет проник сквозь ресницы и таял в глубине ее зрачка, а белок был блестящим и светло-оранжевым. Он вспомнил, как он впервые уходил от нее на рассвете, чтобы не доставлять радости соседям, но ворота были еще закрыты, и он стоял в глубоком колодце двора, задрав голову, глядя на ее распахнутое по-летнему окно на третьем этаже, страстно желая, чтоб она выглянула. Она выглянула, смеющаяся и сонная, и бросила ему кусок булки, сказав беззвучно, преувеличенно растягивая губы: "Чтобы ты не умер с голоду, бедненький..." Он послал ей воздушный поцелуй и полез на ворота с булкой в зубах. Он был счастлив тогда, и дворники на него не свистели. Он вспомнил это и заставил себя отвести взгляд - туда, где пестрая вереница отлетающих, растягиваясь по полю, шла под матово-серебристое брюхо лайнера.

- Я живу, как все, - сказал Алеша. - Мне ничего больше не нужно.

- Но ты же бедствуешь! Скажи правду, бедствуешь?

- Ну, это не совсем так. На сигареты хватает. И даже еще остается на пиво. И лыжи не скоро еще износятся.

- Ты кроме лыж, - спросила она, - и кроме своих дерзновенных замыслов, еще о чем-нибудь способен задуматься?

- "О чем-нибудь" - это значит, о тебе?

- Хотелось бы, не скрою.

- Да, - сказал он честно. - Мне очень не хватает тебя. Но я не люблю, когда меня оплакивают.

- И поэтому исчез?

- Ты могла бы меня найти, если бы очень захотела.

- А я не привыкла искать, - сказала она с легким раздражением и надменно. - Я привыкла, чтобы меня искали.

- Танечка! - тотчас, как в подтверждение, позвали ее от дверей вокзала. Там стоял Борис. Он что-то жевал и держал кусок двумя пальцами на отлете. Не желаешь присоединиться? Обнаружены приличные злаки и совсем не плохая жидкость. Вас, - обратился он к Алеше, - тоже приглашаем. Хотя вы на лыжах.

Это "хотя" неуловимо отменяло приглашение.

- Собутыльничайте одни, - сказала она.

- Не слышу!

Она слегка нахмурилась и сказала с нажимом в голосе:

- Я побуду здесь!

Он согласно кивнул и ушел.

- Я звонила в наш институт, - сказала она, помолчав. - Петровский мне сообщил, что ты сменил кафедру на заочную, будто бы подрабатываешь на заводе. Зачем ты это сделал, Алешка? Тебе же было там неплохо и не так много времени отнимало.

- Что еще сказал Петровский? - спросил Алеша.

- Что он сомневается, вытянешь ли ты кандидатскую. А ведь это последний, кто в тебя верил.

- Не совсем точно, - сказал Алеша. - Последний - это я.

- А я? - спросила она. - Но это же все равно, что верить в сумасшедшего. Надеюсь, ты все-таки не порвешь совсем с аспирантурой?

- Аспирантура - Бог с ней. Тем более заочная. Но в полном вакууме жить нельзя, это ты верно, старуха...

- Почему же ты все бросил?

- Я ничего не бросал, - сказал он устало, глядя, как разгоняются винты самолета. - Я ни одного своего корабля не сжег, я к ним вернусь. Но не сейчас. Придет время.

Турбины лайнера взвыли со свистом, стронули его с места, и, развернувшись, он потащился к взлетной полосе. Он полз, пошатываясь, и что-то в нем напоминало орла, бредущего по камням, - одновременно сила и беспомощность.

- Ты напал на жилу? - спросила она.

- Что-то вроде этого, - ответил он не сразу. - Скорее, она на меня напала.

- И хоть кому-нибудь ты показывал, над чем ты сейчас?..

- Видишь ли, - перебил он, - я могу морочить только собственную голову. Когда у меня будет пятьдесят один процент уверенности, тогда другое дело. Но пока еще нет и двадцати.

-- Жалко... А я все жду, когда наконец смогу написать и о тебе. Как о новом явлении.

Он рассмеялся тихим смехом.

- Ну, что обо мне напишешь! Я всего-навсего запланированная единица потерь. Таких фортуна швыряет пригоршнями, как игральные кости. Из десяти семеро сгорят вхолостую, двое увидят робкие всходы. Ну, а один, глядишь, чего-нибудь и пожнет.

- И ты надеешься быть этим одним?

- Я просто хочу быть в этой десятке.

- Но ты же достоин большего!

- Пойди объяви это всем отлетающим, - сказал он, усмехаясь. - Они скажут: "Мы тоже достойны большего!" Я, ты, он, она, оно - все мы достойны большего.

- А как примерно выглядит то, что ты делаешь?

- Ну, если я скажу... Что ты из этого поймешь?

- Почему же нет? - она шутливо обиделась. - Мы с тобой оба заняты не тем, чему учились. Но и я ведь была когда-то не чужда...

- Танька! - взмолился он. - Давай о чем-нибудь другом...

Репродуктор на вышке звучно всхрапнул и объявил металлическим контральто посадку на Иркутск.

- Это нам, - вздохнула она.

"Скоро все кончится, - подумал он. - Еще несколько минут, и все кончится".

- Вот, Алеша... Вот я и улетаю от тебя.

- Что же мне пожелать тебе?

Те трое вышли из вокзала, со сдвинутыми на затылок ушанками. Они были оживлены и бросали окурки в снег, присыпанный песком и шлаком. Дежурная смотрела на них осуждающе, но почему-то не решалась сделать замечание.

- Танечка, мы пошли! - крикнул Борис. Он встретился глазами с Алешей и приложил два пальца к меху ушанки. - Надеюсь, вы не надолго ее задержите?

- Да нет, - ответил Алеша. - Надолго у меня не выйдет.

- Будьте здоровы, - сказал Борис.

-- И вы тоже, - ответил Алеша.

Он смотрел, не отрываясь, в затылок, аккуратно укутанный пушистым шарфом. Но это был один из тех затылков, которые не чувствуют взгляда.

- Что же ты пожелаешь мне? - спросила она. - Впрочем, это я должна тебе пожелать. Это я тебя оставляю - таким, какой ты есть.

Она уже вся была там, с ними, у трапа, только ее теплая рука, теплая даже сквозь перчатку, случайно задержалась в его ладони. Поняв, что еще минута и они навсегда расстанутся, думая только об этом и больше ни о чем, он притянул ее к себе и зарылся обветренным, одеревеневшим лицом в ее волосы. Он услышал знакомый запах этих волос, и на короткий миг ему представилось, как бы они сейчас вместе, вдвоем, вернулись к нему в Шереметьевку, но тут же он понял, что этого быть не могло никак, никогда, об этом и мечтать запретно, и сжал ее в объятиях. За спиною его с грохотом упали лыжи. Она отпрянула, но он держал крепко и поцеловал в губы - поцелуем старинного друга, очень, очень старинного. По крайней мере, он хотел бы, чтоб так это выглядело со стороны. И чтобы она это так и поняла.