Франсуа Фенелон - Французская повесть XVIII века

• Название: Французская повесть XVIII века
• Автор: Франсуа Фенелон
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1989

Французская повесть XVIII века разнообразна по форме и по содержанию, в ней нашли воплощение все литературные направления эпохи — просветительский реализм, сентиментализм, предромантизм.

В сборник вошли произведения великих писателей XVIII века — Монтескье, Вольтера, Руссо и Дидро; таких известных прозаиков, как Лесаж, Мариво, Прево и др., а также писателей менее популярных, но пользовавшихся в свое время известностью и типичных для эпохи — Кейлюс, Вуазенон, Мармонтель, Казот и др.

---

Гений г-на Тимоте с каждым днем становился все щедрее, а Элиза все более восхищалась похвалами, которые он ей воздавал. Тем временем Воланж готовил ей новый сюрприз, о котором сейчас и пойдет речь.

Читатель помнит, наверное, что она забавлялась, чертя вензель, в котором начальная буква имени Валоэ была сплетена с начальной буквой ее имени. И вот однажды, собираясь на званый обед, она решила надеть свои бриллианты, отперла шкатулку, в которой они хранились, — и что же? Оказалось, что ее браслеты, ожерелья, диадема и серьги украшены тем самым вензелем, который она придумала. Удивление и замешательство овладели ею. Что подумает Воланж? В чем он ее заподозрит? Она продолжала заниматься своим туалетом, когда в комнату вошел Воланж и, бросив взгляд на ее драгоценности, воскликнул:

— Что за прелестная выдумка — соединить в одной монограмме наши инициалы! Льщу себя надеждой, мадам, что за этим таится хоть капля искреннего чувства.

Элиза покраснела, не в силах справиться со смущением, и тем же вечером строго отчитала своего сильфа.

— Вы подвергли меня опасности, — сказала она, — одна мысль о которой до сих пор приводит меня в дрожь. Еще немного — и мне бы пришлось либо рассказывать мужу небылицы, либо оказаться перед ним в крайне сомнительном положении. Хотя преимущества, извлекаемые мужчинами из нашей искренности, толкают нас к притворству, мне не хотелось бы воспользоваться этой уловкой, ибо она идет вразрез с моей совестью.

Валоэ принялся расхваливать ее порядочность:

— Ложь, пусть даже маленькая, всегда является злом, и я был бы огорчен, если бы послужил его причиной. Но от меня не ускользнуло сходство моего имени с именем вашего мужа; я заранее знал, что он не станет доискиваться до подлинного смысла монограммы. Я начал приучать его к сдержанности: это первейшая добродетель каждого супруга.

Конец зимы прошел в подобных же милых сюрпризах со стороны сильфа и в непрестанных выражениях изумления и восторга со стороны Элизы.

Наконец наступила та благодатная пора, когда все на свете радуется пробудившейся природе.

У Воланжа была загородная усадьба.

— Мы отправимся туда, как только вам будет угодно, — сказал он жене, и, хотя слова эти были произнесены самым ненавязчивым и любезным тоном, Элиза почувствовала в них непреклонную мужскую волю. Она поделилась своей печалью с Валоэ.

— Я не вижу в его предложении ничего огорчительного, — сказал он ей. — Ничто не привязывает вас к городу, а деревня в эту пору — настоящий райский уголок, особенно для столь нежной и добродетельной души, как ваша. Щедрость природы представляется такой душе прообразом ее собственной щедрости — ведь природа расточает свои милости на тысячу ладов. Леса, покрытые густой листвою, цветущие сады, зреющие нивы, усеянные цветами луга, стада, только что принесшие приплод и резвящиеся под первыми лучами солнца, — все в природе отмечено этим благодушием. Зимой она кажется мрачной и угрожающей, осенью — щедрой и тучной, но тогда она стонет от преизбытка жизненных соков, словно ей в тягость ее собственная щедрость; летом же, когда природа наделяет людей своими плодами, удручающие картины тяжкого труда неотделимы от образов ее изобилия. Лишь весной она с волшебной легкостью вершит свои чудеса и влюбленно взирает на творимые ею благодеяния.

— Природа прекрасна, я это знаю, — со вздохом отозвалась Элиза, — но будет ли она прекрасной для меня там, где я связала свою судьбу с судьбою смертного, где дала клятву принадлежать ему до конца, где меня повсюду будут преследовать унизительные воспоминания?

— Нет, дорогая моя Элиза, — возразил ей сильф, — в природе нет ничего унизительного; это мы сами унижаем ее, когда от нее отступаемся. Назначение яблонь — цвести и приносить плоды, назначение смертной женщины — быть супругой и матерью. Если бы вы посмели воспротивиться столь мудрому предначертанию, я не полюбил бы вас.

— Как? — изумилась Элиза. — Неужели чистейший дух, возвышенный гений может любить во мне то, что делает меня недостойной его?

— Будьте такой, как вы есть, дитя мое; моя к вам любовь — любовь сильфа; ваши земные чувства не вызывают во мне ревности. Пусть только ваша душа останется прекрасной и непорочной, пусть она будет моей, большего мне не надо. Что же до ваших земных прелестей, то они подвластны законам этого бренного мира: уж если кто-то из смертных соблазнился ими, то пусть он ими и наслаждается. Это не только не огорчает, но даже радует меня: ведь ваш первейший долг — даровать счастье своему супругу.

— Ах, дайте мне по крайней мере время, чтобы свыкнуться с этой мыслью. В деревне мы с мужем будем видеться чаще, и, быть может, я научусь исполнять этот долг, но только, ради бога, не покидайте меня.

— Не бойтесь, я всегда буду подле вас; покой и тишина мне по нраву.

В усадьбе той было дикое и уединенное местечко; Элиза называла его своею пустынью и любила проводить там время в одиночестве, читая или предаваясь мечтам. Тотчас же по приезде она отправилась в этот уголок. Все в нем переменилось: вместо мшистого пригорка, служившего ей сиденьем, она обнаружила настоящий трон, покрытый зеленою муравой и причудливо усеянный фиалками. Кусты сирени склонялись над этим троном, осеняя его наподобие балдахина, а его оградой служил шиповник в цвету, чей аромат сливался с восхитительным благоуханием сирени.

Вернувшись домой, Элиза первым делом поспешила поблагодарить мужа за внимание, которое он ей оказал, украсив ее маленькую обитель.

— Это, наверное, выдумка садовника, — ответил он ей. — Я весьма ему благодарен за столь счастливую мысль.

Завидев садовника, Элиза окликнула его:

— Как я вам признательна, Илер, за то, что вы посадили в моем уголке такие прелестные кусты.

— О каких, сударыня, кустах вы толкуете? — отозвался хитроватый поселянин. — Только этой заботы мне не хватало! Да я и с огородом-то едва управляюсь. Если вам угодно, чтобы я следил и за кустами, нужно дать мне побольше помощников.

— Но ведь нашли же вы время позаботиться о моем уголке: я в восторге и от навеса из сирени, и от ограды из шиповника.

— Ах, сударыня, и сирень, и шиповник растут, благодарение богу, сами собой, без моего участия.

— Как? Неужели вы не приложили ко всему этому руку?

— Нет, сударыня, но, коли будет ваша воля, за мной дело не станет. Подожду, пока в этих кустах перебурлят соки, а потом и подрежу их.

— А разве не вы устроили там сиденье из дерна, усеянного фиалками?

— Вы уж простите меня, сударыня, но ни из дерна, ни из фиалок супа для вас не сваришь. Моя забота — огород, а все эти ваши тонкости касательства ко мне не имеют.

После этого разговора Элиза больше не сомневалась, что превращением своего дикого уголка в очаровательную беседку она обязана сильфу.

— Ах, — воскликнула она в восторге, — эта беседка станет храмом, где я буду ему поклоняться. Льщу себя надеждой, что он там появится; но неужели он так навсегда и останется невидимкой?

Он, по обыкновению своему, явился вечером.

— Валоэ, — обратилась к нему Элиза, — моя беседка восхитительна, но — как бы вам это сказать? — чтобы она сделалась поистине прекрасной, вам нужно сотворить последнее чудо — предстать там предо мною в зримом обличье: только этого мне не хватает для полного счастья.

— Вы, Элиза, просите у меня то, что от меня не зависит. Властелин воздушных духов дарует иногда подобную милость какому-нибудь из своих приближенных, но это случается так редко. К тому же он сам решает, какое обличье должен принять счастливчик, и чаще всего, ради собственной забавы, избирает для него самую диковинную внешность.

— Ах, — сказала Элиза, — мне бы только вас увидеть, а уж в каком обличье вы явитесь — это меня мало заботит.

Сильф обещал ей, что возьмется выхлопотать эту милость.

— А теперь расскажите, — продолжал он, — как прошло ваше путешествие?

— Преотлично. Муж беседовал со мной так любезно, что любезность его казалась почти естественной; я без труда заметила плоды благотворного воздействия, которое вы на него оказываете. Однако, сколько ни скрывай врожденную мужскую властность, она все равно дает о себе знать; ее можно умерить, но невозможно искоренить, разве что посредством долгих усилий.

— Не отчаивайтесь, — успокоил ее Валоэ, — его душа в моей власти. А что вы намерены делать завтра, милая моя Элиза?

— С утра я думаю принять ванну.

— Тогда, с вашего позволения, я загляну к вам в ванную комнату и немного побуду там с вами.

Когда Элиза проснулась, ей доложили, что ванна для нее готова. Она отправилась туда в сопровождении своей верной Жюстины, но, памятуя о том, что к ней должен наведаться сильф, распорядилась, чтобы шторы в ванной были задернуты и свет едва проникал в помещение, — ведь стыдливость и застенчивость — родные сестры.