Владимир Оболенский - Моя жизнь. Мои современники

• Название: Моя жизнь. Мои современники
• Автор: Владимир Оболенский
• Издательство: YMCA-PRESS
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1988
• ISBN: 2-85065-127-3

Воспоминания земского деятеля и кадетского политика князя В. А. Оболенского охватывают период от рождения автора в 1869 году до эвакуации из врангелевского Крыма. Книга замечательная — Оболенский не просто живой рассказчик, он тонко чувствует, что читателю может оказаться непонятным. Поэтому Оболенский точно комментирует и разъясняет те социальные реалии, которые современникам часто казались очевидными и не требующими упоминания. Книга позволяет понять, как была устроена старая Россия на самом деле. Еще одно достоинство Оболенского — он незашорен и обладает широким взглядом на описываемые события.

---

В эмиграции М. М. Федоров организовал комитет помощи учащейся молодежи, и только благодаря его неиссякающей энергии и упорству в добывании средств сотни русских юношей, обреченных судьбой влачить жалкое существование за границей, закончили свое образование и выбились в люди.

Городской комитет Союза городов, председателем которого был сенатор С. В. Иванов, заведовал петербургскими его учреждениями, главным образом лазаретами.

Летом 1916 года, как я уже писал, с фронта двинулась вглубь России волна беженцев. Большинство из них уходило с насиженных мест не добровольно, а выселялось насильно военными властями. Эта бессмысленная и жестокая мера имела роковые последствия: толпы беженцев, двигавшиеся по всем дорогам, идущим с фронта, затрудняли движение военных обозов, занимали множество товарных вагонов, нужных для отправки военных грузов, являлись очагами всевозможных эпидемических болезней, разносившихся ими по всей России, и, наконец, заполняли тыловые города, в которых уже без них чувствовался недостаток в продовольствии. Словом, беженство сделалось настоящим бедствием не только для самих беженцев, но и для всей России.

Само собой разумеется, что общественные организации — Земский и Городской Союзы — первые приняли на себя инициативу в борьбе с этим бедствием. Что касается правительства, то оно запоздало и приступило к образованию собственной организации, когда дело было уже налажено союзами. Эта правительственная организация, под названием «Северо-помощь», безуспешно пыталась монополизировать все дело помощи беженцам в своих руках, внося излишние трения в трудное и сложное дело.

Мне пришлось в качестве председателя Петроградского комитета Союза городов принять участие в съезде Союза в Москве, посвященном вопросу о беженцах. В докладах уполномоченных, прибывших с фронта, изображалась ужасная картина бедствий этих несчастных людей. Съезд наметил организацию помощи беженцам на путях их следования и на местах водворения, причем петроградский городской комитет взял на себя оказание помощи поселившимся в Петербурге.

Вернувшись из Москвы, я был избран комитетом уполномоченным по помощи беженцам в Петербурге и с тех пор, до самой революции, каждое утро, с разрешения моего служебного начальства, посвящал этой работе. Дела было много. В открытое нами беженское бюро ежедневно приходили толпы новых беженцев, просачивавшихся в Петербург, несмотря на старания властей направлять их в провинциальные города. Мы их регистрировали, выдавали им книжки на право получения пособия и распределяли по городским попечительствам, которые за ними следили, выдавали пособия, устраивали на работу, помещали детей в приюты и т. д.

При мне, как уполномоченном, состоял совет, собиравшийся раз в неделю и обсуждавший вопросы принципиального и организационного характера. Непременным членом совета была графиня Панина, через которую, как председательницу центрального органа городских попечительств, поддерживалась с ними постоянная связь.

Хотя мне приходилось руководить главным образом канцелярской частью работы, но она давала мне большое удовлетворение, так как я чувствовал, что участвую в большом деле, прекрасно налаженном и организованном. Нечего и говорить, что все участники этого дела работали дружно, и я не помню случая, чтобы между нами возникали какие-либо недоразумения.

Последние полгода перед революцией я приходил домой только обедать. Вставал в половине восьмого утра, с 9-ти до 12-ти проводил в беженском бюро, потом до 5-ти часов на службе, а по вечерам — либо заседания, либо работа в попечительстве.

Сплошная занятость разнообразными делами, требовавшими к себе внимания, отвлекала меня от безнадежно тревожных мыслей о надвигавшейся катастрофе. Подавленность настроения усиливалась каждый раз, когда мне приходилось бывать на заседаниях центрального комитета кадетской партии. Там я получал самую свежую информацию о том, что творится в «сумасшедшем доме» правителей России. И никто не находил выхода из положения, со дня на день становившегося все более и более грозным…

Так мы дожили до государственного переворота 27 февраля (12 марта) 1917 года.

Глава 25 Государственный переворот

Распоряжение министра земледелия Риттиха об ограничении выпечки хлеба. Продовольственный бунт и попытки его усмирения. Заседание Государственной Думы 25 февраля. На Невском 26 февраля. Завтрак у Демьянова с Керенским. Стрельба на Марсовом поле. Керенский опасается, что его арестуют. Мое пешее путешествие в Думу 27 февраля. Смена впечатлений на улицах Петербурга. В центре восстания. Государственная Дума в нерешительности. В Думе распоряжаются случайные люди. Появление Исполнительного комитета Совета рабочих депутатов. Образование Комитета Государственной Думы. На бестолковом заседании Военно-промышленного комитета. Возвращение домой после первого дня революции.

Вспыхнувшая в конце февраля 1917 года революция не была неожиданностью. Она казалась неизбежной. Но никто не представлял себе — как именно она произойдет и что послужит поводом для нее. Да и теперь многие забыли то, что дало толчок к революционному взрыву в Петербурге, и я считаю нелишним напомнить об обстоятельствах, предшествовавших петербургскому продовольственному и военному бунту.

Крупные исторические события всегда имеют глубокие причины, но именно поэтому часто возникают по совершенно случайным и малозначительным поводам. Так было и в России в 1917 году.

Революция началась с бунта продовольственных «хвостов», а этот бунт вспыхнул потому, что министр земледелия Риттих, заведовавший продовольствием Петербурга, испугавшись уменьшения подвоза хлеба в столицу, отдал распоряжение отпускать пекарям муку в ограниченном размере, по расчету 1 фунт печеного хлеба в день на человека. Ввиду сокращения хлебных запасов эта мера была вполне разумной, но лишь при одновременном введении системы хлебных карточек. Это обстоятельство, однако, Риттих упустил из виду. И вот у булочных образовались хлебные хвосты, в которых всякий старался забирать себе возможно больше хлеба. Когда же очередь доходила до середины хвоста, весь запас хлеба оказывался исчерпанным. В привилегированное положение попали более зажиточные слои населения, имевшие прислугу или незанятых членов семьи, которые могли спозаранку дежурить в хвостах. А семьи рабочих, в особенности же семьи взятых на войну солдат, жены которых работали на фабриках, не имели возможности тратить много времени на стояние в хвостах и оказывались лишенными хлеба.

Несколько дней нарастало недовольство обделенных, ропот в хвостах усиливался, и наконец начались бесчинства: женщины и дети, стоявшие в хвостах, стали громить булочные и пекарни, а затем толпы их с криками: «хлеба, хлеба!» — пошли по улицам Петербурга. Женский бунт был поддержан заводскими рабочими, объявившими забастовку: Уличные толпы увеличились. Они мешали движению, задерживая трамваи и опрокидывая их. Тогда забастовали и рабочие трамвайных парков. Весь этот свободный люд бродил по улицам без дела и в озлобленном настроении. Стали устраиваться летучие митинги, на которых революционеры, главным образом большевики, выступали с речами. В толпе появились красные флаги и плакаты с лозунгами — «долой войну» и «долой самодержавие». Наконец произошло несколько стычек толпы с полицией, не пускавшей манифестантов на Невский.

В Петербурге создалось очень тревожное настроение, в особенности среди депутатов Государственной Думы, хорошо понимавших причину возникновения продовольственных бунтов. Но никому еще не приходило в голову, что началась революция, ожидавшаяся всеми, одними со страхом, другими — с надеждой.

В субботу 25 февраля я был вызван повесткой на заседание ЦК, назначенное перед заседанием Думы в Таврическом дворце. На нем было принято решение срочно потребовать от правительства передачи всего продовольствия Петербурга городскому самоуправлению.

Потом я присутствовал на заседании Думы, где депутаты разных партий резко осуждали правительство, вызвавшее своими необдуманными мерами продовольственные беспорядки и усмиряющее их стрельбой. От лица правительства выступил бледный и взволнованный Риттих, признавший свою ошибку и изъявивший готовность изменить продовольственную организацию, привлекши к продовольственному делу городскую Думу.

Теперь, вспоминая все это, я допускаю мысль, что если бы Риттих своевременно ввел карточную систему хлебных выдач, то не было бы в Петербурге продовольственного бунта, а следовательно не произошло бы и государственного переворота 27 февраля. Революция отсрочилась бы. А там, через месяц началось бы наступление союзных армий, имевших все шансы на победу. Ибо теперь мы знаем, что немцы в это время дошли до крайнего истощения, а русская армия, благодаря энергичной деятельности общественных организаций, обладала уже большим запасом боевых материалов, нехватавших в начале войны. Победа же над немцами могла предотвратить революцию. Конечно, при господствовавшем тогда в народных массах раздражении против власти мог бы явиться и другой повод для революционного взрыва, но мог бы и не явиться… И тогда вся дальнейшая история России сложилась бы иначе.