Петр Дедов - Светозары

• Название: Светозары
• Автор: Петр Дедов
• Издательство: Новосибирское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-7620-0149-0

Произведения, составляющие трилогию, получили широкую известность и признание всесоюзного читателя.

---

— Вот и не надо врать! — строго повторил Силиверст. — Меня всю жисть богачом считают. И завидуют, злятся, особливо которые лодыри… А с другой стороны — я всю жисть считаюсь самым наилучшим налогоплательщиком. Займы, страховки, поставки, налоги, обязательные обложения, добровольные сборы… Это как, а? Мясо, молоко, шерсть, яйца, гусиный пух, скотские шкуры, а?! — Старик все больше распалялся. — Поняли теперь, куда идут мои денежки? В бездонную яму, вот куда! Я, можа, один полгосударства кормлю! А вы — де-еньги!..

Мы с мамой не ожидали такого оборота, встали и торопливо попятились к двери.

— Поработайте-ка с мое, да всю жисть без разгибу! — орал Силиверст, и на висках у него вздулись синие жилы. — Узнаете, как она, трудовая-то копейка, достается!..

Мы уже во двор вышли, а хозяин все разорялся, наконец выбежал следом за нами.

— Кобеля бы с цепи не спустил, — испуганно шепнула мать.

— Да он сам кобелю не уступит, — обернулся я к старику.

— Погодите! — крикнул он.

Мы остановились у калитки. Силиверст подсеменил к нам, зло спросил:

— Скока нужно денег?

— Нискока! — сказал я.

— Ты погоди! — прикрикнула на меня мать. — Нам хоть ба маненечко…

— Мане-енечко, — передразнил старик. — Я спрашиваю, скока всего?

— Восемьсот рублей.

— О-го! — изумленно воскликнул Силиверст. — Эстолько у меня нету. Шестьсот — дам. Постойте тут, вынесу…

7

И вот мы с матерью и бабушкой Федорой идем из поселка Липокурово, ведем домой купленную корову Марту. Марта бурой масти, с редким для коров, синеватым каким-то оттенком. Она первотелка, так что о молоке судить трудно, но бабушка уверяет, что корова должна быть удойной. Уж бабушка, когда срядились покупать, полазила около нее. И в зубы заглядывала, и под хвост, и молочные жилы щупала, и вымя в ладонях мяла. И выходило по всем известным ей приметам: хороша коровка, ведерница! И ноги короткие, и ребра редкие, и молочная жила сильная, и хвост чуть не до земли, и зубы большие…

Радости нашей не было предела. А тут еще такое случилось: только вышли за околицу, как пошел снег. Первый в нынешнюю осень. Большие пушистые хлопья закружились в воздухе, сначала редкие, потом все гуще.

Корова оглядывалась назад, на поселок, тревожно взмыкивала и не хотела идти. Мама тянула ее за привязанный к рогам налыгач, мы с бабушкой шли по бокам, шлепали Марту ладонями, подгоняли. Снежинки на ее боках казались мне теплыми.

— Чаво упираешься, дурочка! — ласково уговаривала бабушка. — Чай, теперь мы тебе не чужие, родниться давай.

— Привыкнет, — уверенно говорила мать. — Меня животные любят, скока лет дояркой работаю, — и рассмеялась, видно вспомнив недавнее: — А Силиверст-то, а? Вот тебе и Крот!

— Што и говорить — трудяга, — отозвалась бабушка. — На таких вся земля держится.

Мама оглянулась на нее, но ничего не сказала. У бабушки всегда было свое мнение о людях…

А снег все падал и падал. И непривычно, странно было видеть его на пыльной дороге, на ярко-зеленых озимях, на раскаленных листьях осин, усыпавших лесную опушку.

Вечерело. Чуть тронул ветерок, и снежные полосы заштриховали в косую линейку синюю стенную даль…

Глава 2 ДЯДЯ ЯКОВ ГАЙДАБУРА

1

Теперь я начальник, большой человек на селе.

Случилось это в июне тысяча девятьсот сорок восьмого года в самый разгар сенокоса. Шел как-то утром на конный двор запрягать лошадей в сенокосилку. Навстречу Таскаиха, — рот до ушей, хоть завязочки пришей. Глазки прозрачно-голубенькие, как обсосанные лампасейки, — так и обволакивают сладким и липким.

— Здравствуй, начальничек! Куда путь-дорожку держишь?

Недоуменно пожимаю плечами: какой, мол, я начальник?

— Как! Ты и не знаешь до сих пор? — подпрыгнула от удивления Таскаиха. — Вчера ж вечером на колхозном правлении тебя учетчиком бригадным назначили! Ну и ну-у. Чоколадка с тебя за приятную новость. Хи-хи-хи! Шутю, конечно. А вот еслиф когда лишний трудодень мне запишешь — любую свою дочку за тебя отдам. А-а, зятек? Хи-хи-хи!..

Только разминулся с Таскаихой, — догоняет горбатая Нюшка, конторская рассыльная:

— Прокосов, тебя бригадир в контору вызывает!

Повернул в контору. Иду и думаю: что за человек такой эта Таскаиха? Ведь ни одна деревенская новость не проходит мимо нее. Кто-то где-то что-то только подумать успел, — а ей уже все известно. Это ж какой надо талантище иметь?! Не зря ее зовут — сарафанное радио.

В конторе сидел один бригадир, бывший кузнец дядя Яков Гайдабура. Его назначили бригадиром после смерти Федора Михайловича Гуляева. Глыбой навис дядя Яков над столом, шурудит какие-то бумаги и так затягивается самокруткой, что табак к ней яростно трещит, и кажется — дым валит не только изо рта и носа, но даже из волосатых ушей. Сразу видно, что не привык он к такой «интеллигентской» работе. Всю жизнь имел дело с огнем и железом, а тут с бумажками возиться пришлось.

Дядя Яков вернулся из армии не таким веселым да удалым молодцом, каким был до войны. Отяжелел как-то в талии, сутулиться стал, словно после тяжкой работы. Черные цыганские волосы, как изморозью, сильно побило сединою. Но что появилось у него нового и примечательного, так это усы. Тоже пегие от седины, но главное — по ним можно было узнавать настроение хозяина. Если дядя был не в духе, усы уныло повисали на бритый подбородок. Когда же он становился бодрым и веселым, подкрученные усы тоже задирались кверху, аж в колечки завивались по концам. Сейчас, когда я вошел в контору, усы у бригадира имели вислый, унылый вид.

— Хух, ясно море! — увидев меня, дядя Яков отваливается на спинку стула, утирает лоб рукавом гимнастерки. — Це ж куда легче у кузни молотом колотить, чем… Сидай, хлопче. Сколько тоби лет? Пятнадцать? Порешили тебя учетчиком назначить. Учителя кажуть, ты в математике силен. А у меня как раз с этим делом… не того. Вот и будем два сапога пара. Ты как?

Я молчу, мну в руках кепчонку. Предложение это — как снег на голову. Никогда, признаться, о таком не думал.

— Иди, принимай у Кандыбихи дела, — гудит бригадир. — А то совсем расхворалась бабенка…

Так хоть единый разик в жизни посчастливилось мне походить в начальниках. И на первых порах даже понравилось, а что? Работа, правда, хлопотная, зато интересная. Утром в конторе на нарядах побыл, днем то да се, а вечером, — или в ходке с бригадиром, или один верхом на лошади, — в поле, на покос. Тут-то и начинается моя главная работа.

У косарей надо замерить участки: кто сколько скосил травы. Обмеряю загонки сажнем, — этаким приспособлением, сбитым из трех реек и похожим на букву «А». Расстояние у сажня между нижними концами — два метра. Идешь и вертишь перед собой этот треугольник, держа его рукой за острую верхушку и втыкал в землю поочередно то одним нижним концом, то другим. Так замеряли в то время участки.

Оценить труд скирдовщиков, конечно, куда сложнее. Надо длинной веревкой обмерить каждый поставленный ими стог, — сначала у основания, потом перекинув веревку через верхушку стога, — и лишь после этого вычислить, сколько получилось сена в кубических метрах, а уж кубометры перевести в центнеры.

Дело с математиком в школе у меня действительно обстояло неплохо, поэтому дальше не составляло большого труда по готовым расценкам начислить колхозником трудодни.

Так что, как видите, начальничек я был самый-самый низовой, а зависело от меня многое. Сначала интересно, конечно, было: все время на людях, и работа как-никак творческая, нет в ней нудного однообразия. Ну, и еще одна сторона дела: я сразу же почувствовал иное к себе отношение односельчан. Будто до этого жил да был незаметный парнишка, — застенчивый, от работы не бегающий, но и на работу не напрашивающийся, в меру ленив, в меру драчлив, — словом, как все парнишки в деревне. И вдруг парнишка этот в один миг сделался умнее, сильнее, солиднее, что ли, всех остальных. Уже ни один из взрослых не матюкнется на тебя и не даст походя подзатыльник. Наоборот! Каждый приветит добрым словом, заметит обязательно, как ты подрос да возмужал (хотя видел тебя, может, только вчера), как быстро ты подсчитываешь в уме гектары и центнеры, — словно орешки щелкаешь. Умница, одним словом!

И понимаешь ведь, что часто лгут тебе, особенно женщины, — а все равно приятно! Этак щекотно становится, хихикнуть хочется, — будто кто пятки тебе ласково чешет.

Да что том взрослые! Свой брат — сверстники, друзья-товарищи закадычные, с кем огни и воды прошел, по чужим огородам за морковкой и горохом лазал, которые не раз били тебе сопатку, и ты им бил, — даже они смотреть на тебя вроде бы по-другому стали. Виду, конечно, не показывают, а вот, к примеру, у кого табачишко случайно завелся, непременно предложит закурить: знай, мол, наших! Неловко, с грубоватой насмешкой протянет щепоть драгоценной махры: