Сухбат Афлатуни - Год Барана. Макамы

• Название: Год Барана. Макамы
• Автор: Сухбат Афлатуни
• Издательство: Дружба народов
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011

Макамы — средневековые арабские плутовские повести, рассказывающие в утонченной стилистике о проделках талантливых и образованных мошенников.

---

Потом решил, что сам забыл закрыть. Толкнул.

В комнате желтела настольная лампа.

В кресле сидел незнакомый человек и наливал себе что-то.

Рядом в странной позе валялся Мурзик.

«Извините, Тельман Виссарионович, пришлось зачистить вашего кота, всего исцарапал», — произнес незнакомец баритоном. На лице — царапины, на столике — салфетки с кровью.

Инстинкт самосохранения толкал Кима назад, в подъезд; инстинкт журналиста — в противоположном направлении — к гостю, его протянутой ладони…

«Кучкар, — ладонь гостя была твердая, как камень, и такая же гладкая и холодная. — Сторожевых собак видел, а сторожевых котов — первый раз. Готов компенсировать вам вашего любимца. Двести зеленых устроит? Нет? А триста? Ладок, триста пятьдесят, с учетом ритуальных расходов».

Гость достал пачку, начал отсчитывать.

«Уберите деньги, — сказал Ким. — Кто вы такой?»

«Двести… Триста… И еще пятьдесят. Все. Я? Я думал, вы со мной лучше знакомы. Кучкар, герой вашей последней статейки».

Помочил салфетку водкой, приложил к щеке, скривил губы.

«Это не моя статья».

«Не ваша? А чья? Под фамилией „Баранов“ писали два человека. Так? Первый Баранов, как вам известно, это вы сами. Второй, как вам тоже известно…»

Замолк, вглядываясь в лицо Кима. Направил в него настольную лампу.

«Мне неизвестно. Если известно вам — скажите и поставьте лампу на место».

«Ладок… — Кучкар опустил лампу, доплескал водки. — Второй — это я».

Да, вторым Барановым был этот Кучкар. Бывший политик, бывший бизнесмен, в действительности — все еще и бизнесмен, и политик, только под вывеской общества «афганцев». Еще и журналист, как выяснилось.

«Писатель, — поправил Кучкар. — Со школы баловался, писал диссидентские сказки. Потом в Афгане, чтоб не свихнуться. Подписывал, для себя — „Баранов“».

«Почему?»

«Имя такое у меня — Кучкар. Баран то есть. И по гороскопу Баран. И по году».

«Я тоже — по году».

«Тоже шестьдесят седьмого?»

«Пятьдесят пятого».

«Молодо выглядите».

Ким поджал губы.

«Все мы — бараны, — похлопал его по плечу Кучкар, — только некоторые знают это, а некоторые — нет… Все-таки интересно, кто наклепал на меня эту статью?..»

Распечатка была у него с собой.

Ким еще раз пробежал глазами. Классический «слив».

Один абзац — комсомольская карьера; папаша, оказавшийся под следствием по «хлопковому делу»; служба в Афгане, но не на передовой, а в тепленьком штабе…

«Посидел бы он, сука, сам в этом штабе…» — ухмыльнулся Кучкар.

Еще абзац: возвращение из армии, когда адронный коллайдер распада уже запущен; страна, в верности которой он присягал под афганским солнцем, разлеталась на части; Кучкар неделю пьет, покупает новый спортивный костюм и делается предпринимателем; пробует заниматься хлопком; когда хлопок подгребают под себя рыбы покрупнее, начинает с ребятами крышевать обменники, играя на перепадах мифологического официального курса и реального базарного. Спортивный костюм с обвисшими коленями выбрасывается, приобретается малиновый пиджак; возле Госпиталки возникает офис: компьютер и секретарша с такими длинными ногами, что на них любая юбка кажется «мини». Вскоре придавили и обменный бизнес; Кучкар закрыл офис, прощально отлюбил заплаканную секретаршу, купил костюм благородного мышиного цвета и ушел в политику.

В политике был долго; быстро карабкался вверх, докарабкался до помощника Дады; следом за Дадой соскакивал на ходу с одного министерства и запрыгивал в другое. Иногда его назначали на должности подальше от Дады — в посольство в Москву или в Нукус, руководить судьбой Арала; но больше Кучкар светился именно в свите Дады, который ему доверял — насколько Дада вообще мог кому-то доверять.

И последний абзац: Дада где-то называет Кучкара своим возможным преемником, через двадцать четыре часа Кучкар впадает в немилость, еще через десять часов его переводят на карикатурную должность в область, а через четыре дня снимают и с нее — «за допущенные просчеты». Кучкар снова запирается на пару дней с ящиком водки. Через месяц, остриженный и помолодевший, покупает пятнистую военную форму и садится в кресло председателя союза воинов-«афганцев». Снова раскручивает бизнес (идет список фирм и компаний), кидает деньги на благотворительность, больше религиозную… Дотягивается до политики — сводит прежние счеты, реанимирует прежние связи; говорят, сам Дада между делом вспомнил о Кучкаре. А Дада ни о ком просто так не вспоминает, ни о ком…

«Половина — ложь», Кучкар вырвал распечатку, скомкал, швырнул.

«А другая половина?».

Кучкар молчал. Вытряхнул остатки из бутыли.

«Зовите меня просто Куч, ладок?»

«Может, все-таки чай заварю?» — спросил Ким.

«Хотите знать, как все было на самом деле?».

Ким молча достал блокнот, карандаш.

Приготовился.

«Без диктофона работаете?»

«После того, как пару раз диктофон у меня отняли…»

«А блокнот не отнимали?»

«Зрительная память. И своя система скорописи».

«Ладок. Люблю иметь дело с профессионалами. Поехали…».

Блокнот заполнялся крючками и штрихами (изобретенная Кимом смесь корейского и русского алфавитов); Куч сгонял своего водителя еще за водкой на посошок; посошок затянулся до утра. Додиктовав и всадив последнюю рюмку, Куч вырубился. Перед этим «оставил на хранение» потрепанную тетрадь: «Здесь все мои сказки. Еще со школы. Пусть у вас полежит. Ничего… Еще посмотрим, кто кого. Я им еще…» Погрозил в пустоту кулаком и уронил голову в каракулевых кудрях.

Они с водителем спустили его, выгрузили на заднее сиденье. Ким постоял немного, наблюдая, как «Мерседес» выруливает из пустого мокрого двора. Вернулся к себе, открыл окно, чтобы выветрить остатки этой ночи. Сел на корточки перед Мурзиком, погладил по рыжей мертвой шерсти и закусил губу.

Маздак был визирем шаха Кабада. Хорошим визирем. Пока не придумал новое философское учение. Это, вообще, не очень типично для визирей, поэтому многие удивились. Но удивление не выражали. Маздак был хорошим визирем, а при хороших визирях открыто удивляться не принято. Так, чуть-чуть приподнять бровь, и все. В чем состояло философское учение Маздака, тоже никто не знал. Возможно, и сам Маздак не знал толком. Сами, мол, догадывайтесь; некогда мне все разжевывать: дела, дела… Кто-то и догадался: «Наверное, суть этого философского учения в том, чтобы все жены были общими!» Может, были еще гипотезы. Но эта почему-то запомнилась больше всех.

Тут как раз умер шах Кабад, воцарился его сын, великий Ануширван. Стал Ануширван замечать, что в царстве что-то не так. Визг стоит, женщины носятся, как угорелые. «Что такое, — говорит, — что у нас там с женщинами, а?» Ему докладывают: «Жен никак не можем поровну поделить. Может, есть какая-то формула для деления жен, но мы ее пока никак вывести не можем». — «А кто приказал жен пополам делить?» — «Визирь Маздак». «Понятно, — сказал Ануширван, — его стиль. Он еще в детстве стащил у меня сахарного петушка».

На следующий день Ануширван вызвал к себе Маздака: «Давайте прогуляемся по саду». «Давайте, — обрадовался Маздак, — только по какому?»

«А вот по этому!» И вывел Маздака в сад. А там вместо деревьев из земли голые ноги торчат. Последователи Маздака, всех их закопали головой вниз по пояс, из земли только ноги. Целый сад торчащих ног. Некоторые дергаются. А Ануширван все ведет Маздака мимо них и спрашивает: «Не правда ли, прекрасное дерево?». Или: «А вот чудесный розовый куст!»

Неизвестно, что сказал по поводу этого сада Маздак. Возможно, ничего не сказал, потому что с него тут же сорвали штаны и закопали таким же образом, а когда рот забит песком, ничего умного уже не скажешь. Как бы то ни было, после Маздака ни один визирь больше не пытался объявить себя создателем философского учения. Помнили сад Ануширвана.

И не только визири. Я тоже помню этот сад.

— Через три дня Кучкара зарезали. Прямо перед домом. Такая вот история.

— Я слышал об этом, — пошевелился водитель. — Говорили, свои же «афганцы», по бизнесу.

— За день он позвонил мне, просил разыскать друга и передать ему тетрадь. Этого друга тогда я так и не нашел. На похоронах и поминках его не было. Потом стало не до этого, вначале отвлекла история со взрывом, начал писать статью, потом стал получать звонки; перевернули всю квартиру, искали что-то. Успел узнать до отъезда, что друг этот лежит в больнице, где-то в Ургенче, и вряд ли эта тетрадь ему уже нужна… Хотя, наверное, эту часть истории вы знаете лучше меня. Так ведь?

Повернулся к Москвичу.

Москвич молчал. Пошевелил ртом:

— Мне нечего добавить. Да, лежал тогда на обследовании, не мог приехать. Что смотрите? Справку показать?

— Я знаю, что вы не могли. В Москве я узнал…