Сухбат Афлатуни - Конкурс красоты

• Название: Конкурс красоты
• Автор: Сухбат Афлатуни
• Издательство: Дружба народов
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009

Роман современного узбекского прозаика и поэта был опубликован в журнале «Дружба народов» № 1 2009 год.

«Путь от Фидия к мидии прост», сказала как-то Новелла Матвеева. А от простейшего существа до мудреца? Надо ли проходить и как? Ускоренную эволюцию рыбы-птицы-обезьяны-человек разумный, как предлагает в своем новом романе Сухбат Афлатуни. И дадут ли новоиспеченному хомо сапиенсу… паспорт? Вдруг новый Платон окажется простым гастарбайтером, тогда как? Автор радует нас непредсказуемой иронией, свежестью и самобытностью.

---

До этого у него не было женщины. У него была платоническая любовь. Пару раз.

Центр диффузии был недалеко от работы, рукой подать. На входе, возле железной рамки, стоял милиционер. Мужчины с серыми от брезгливости и нетерпения лицами проходили сквозь рамку. Это был детектор эрекции. Если эрекции не обнаруживалось, рамка противно звенела, и милиционер делал шаг вперед.

«Сами не чувствуете, что ли?» — укоризненно спрашивал он, выводя нарушителя из очереди.

«У меня всегда такая, — оправдывался нарушитель. — Я доказать могу!»

«Технику не обманешь. Приходите завтра. Или вот, хотите, подождите с ними…»

И кивал на кучку мужчин, топтавшихся неподалеку на снегу. Дожидались нужного состояния. Рядом с ними стояла принесенная чьей-то заботливой рукой крышка от школьной парты, вся в каких-то рисунках.

Старлаб почувствовал, что рамку ему не пройти.

«Эх ты, — дергал его за руку другой старлаб, с которым он пришел, — это же просто…»

Старлаб сам знал, что это просто. Но ему хотелось чего-то сложного. Хотя бы тех брачных танцев, какие он исполнял перед одноклассницей, когда был голубем.

«Привыкай быть человеком, — знакомый все тянул его к проклятой рамке. — У нас, людей все организованно».

Наконец, он как-то прошел рамку и озирался, ожидая, что его все равно остановят и начнут перепроверять серьезность намерений.

Вжав голову в плечи, он вошел в портик с колоннами дорического ордера. По сторонам серели статуи, похожие на Неизвестную Богиню. На груди одной из них лежал бумажный стаканчик с вытекшим мороженым.

Еще один милиционер проверил у Старлаба Удостоверение человека. Женщина в вязаной шапке спросила: «Со звуком или без?» — сунула ключ и назвала номер комнаты. Хорошо, что номер был оттиснут на гирьке, прикрепленной к ключу. Иначе бы Старлаб долго бродил по длинному сырому коридору в поисках своей любви.

Дойдя до двери с нужным номером, остановился. Увидев в конце коридора еще одного посетителя, быстро открыл дверь и захлопнул за собой.

Комната маленькая, в два шага. На противоположной стене был нарисован контур женского тела и темнели три отверстия. Два рядом и одно ниже. Старлаб подошел вплотную и заглянул в одно из верхних отверстий.

И отпрянул.

Из темноты на него глядел человеческий глаз. Влажный и безразличный. Такой же глаз (Старлаб, отдышавшись, снова приблизился к стене) глядел из второго отверстия.

Старлаб сел на единственный стул. Вспомнил все, что ему говорили об этом процессе. Встал и, сделав простые приготовления, прижался к стене. Его глаза совпали с двумя отверстиями, почти уперлись в два глаза по ту сторону. Нижнее отверстие тоже пришлось по росту. Глаза были красивыми.

…Старлаб отделился от стены. Упал на стул. За стеной открыли воду. «Вот какая она, человеческая любовь». Только сейчас он заметил, что не снял пальто.

Ненавидя это потное пальто, облепившее его, Старлаб вышел из комнаты. Больше он сюда не придет, думал он, идя по коридору.

Он вернулся через месяц. Только для того, говорил он себе, чтобы узнать, что значит «со звуком». Не повезло. На вопрос вязаной шапки «со звуком или без?» он снова брякнул: «Без». И все повторилось.

«Когда заказываешь со звуком, играет свадебный марш», — объясняли коллеги в курилке. Он кивал.

— И всегда что-то приношу с работы, — говорила Тварь. — Расческу почти новую, волос лучше стал. Я одно время лысеть стала. А сейчас расческу возьму — и на душе светло. Причесываюсь, причесываюсь, думаю: все будет хорошо. Книг сколько принесла… с работы. Любишь читать? И я люблю. Особенно про любовь и семью. Я уже, знаешь, такую хорошую библиотеку у себя собрала, три полки, и все — с книгами. Одна полка с грустными, другая — со смешными, а третья — про воспитание детей и развивающие игры. Вот таскаю домой книги, девчонки даже смеются: что ты, как дурочка, все книги да книги. Сами они бутылочки от духов приносят, одна даже рваный пеньюар, два дня на него в слезах любовалась. Жалко, не можем вспомнить, откуда все это богатство. Может, если б знала, тоже бы пеньюарами завалилась, хоть не в них счастье. Зато, знаешь, какой я классный руль от автомобиля на прошлой неделе принесла. Берешь в руки — и прямо как в автомобиле себя чувствуешь: р-р-р!

Склонилась над ним:

— А вчера тебя с работы принесла, и еще книжку. Думаю, что такое тяжелое в мешке, неужели диван? Открыва-а-аю… — Медленно подняла край одеяла. Старлаб поежился и улыбнулся. — …а там — целый мужчина; я просто обалдела! Думала, не может быть; наверное — трупик. Девчонки иногда отдельные руки в дом тащат, головы всякие. Потом сами же не знают, куда девать. А одна наша, ну, вот эта, как бы Люся, тоже принесла, вроде тебя, все тело на месте, потом пригляделась: головы нет! Повертела-повертела — жалко выбрасывать, а что делать. Ни слова от него не дождешься, ни помощи по хозяйству. Только целыми днями на диване лежит, мух собирает. Поэтому я про тебя тоже вначале подумала, что ты тоже такой. Потом — нет: грязненький, ладошки порезанные, карманы пустые, но — целый, живой… Живой… Ты о чем-то задумался, милый?

Он думал о потолке.

В центре торчал крюк для отсутствующей люстры. Около крюка было написано пальцем по закопченной поверхности: «Не вешаться! Жизнь прекрасна!»

Сколько он пробудет здесь, среди простыней? Где дверь в этой квартире? Что подумают на работе? Сегодня выходной. Завтра его начнут искать. Если его найдут здесь, он должен будет объяснять. А если не найдут? Сколько он пробудет здесь, среди простыней и странного запаха из кладовки, где сушатся его брюки?

Пока Тварь возилась с брюками, он обследовал квартиру.

Входной двери не было. «Жизнь прекрасна», — пела Тварь, замачивая окровавленные брюки. Единственное окно не открывалось. Грязное стекло; кажется, пятый этаж. Место незнакомое. Сегодня выходной. Но завтра его будут искать. Доберутся до телескопа, вытряхнут оттуда Обезьяну. И Обезьяна расколется. Во всем. И в этой книге тоже.

Книга.

Обезьяна читает, скорчившись в телескопе, книгу. Отрывает страницу, поджигает, чтобы прочесть следующую.

— Слушай, ты сказала, кроме меня там была еще какая-то книга?

— Странная, — Тварь обнюхивала книгу. — Я поставлю ее на полку с грустными книжками. А этот Обезьяна…

Старлаб вздрогнул.

— …этот Обезьяна — твой родственник?

— Ты что! Он животное. Живет в телескопе. Откуда ты про него узнала?

— Из книги, откуда же еще. Тут про него написано. И про тебя тоже. Сейчас подержу книгу — будет и про меня.

— В смысле?

— В смысле, каждый, кто держит эту книгу, кто отдает ей свой запах, становится ее автором. И героем. Смотри… Сейчас я хочу, чтобы в этой книге было написано о том, как мне хорошо.

Она приложила книгу к левой груди. Слегка потерла бумагой о кожу.

— Подожди, — Старлаб схватил за запястье руку с книгой. — Кто вначале это все написал? Там была драма и еще дневник одной женщины. Она писала о том, как родилась. Что отца у нее не было. И что она делала открытия, а мать была похожа на медузу.

— На медузу?

Тварь читала, шевеля ноздрями. Иногда долго втягивала в себя воздух книги.

«Так я росла. Комнаты, в которых отсутствовал отец, обрастали мелкими страхами. У страхов был запах пота и сердцебиения. Оставаясь одна дома, я играла с этими запахами. Доставала их из темных углов, вдыхала, бросалась от них в другую комнату. В отсутствие отца я училась наслаждаться страхом самостоятельно.

Труднее было учиться словам. „Яблоко“, — повторяла я про себя тысячу раз в день, пытаясь связать эти уродливые звуки с мягким царством запахов, обитавших на поверхности и в мякоти плода. „Яблоко!“ На следующий день я просыпалась уже без этого слова. Словно ночью кто-то вырезал его маникюрными ножницами из моей памяти.

А ведь кроме яблока были и другие предметы.

Были: ЛОЖЕЧКА (запах маминых пальцев, металла, хозяйственного мыла, моих неловких губ); ЗАЙЧИК (запах стареющей ваты, шерсти и других детей, гладивших и кусавших его до меня); НЕЛЬЗЯ (запах огня, маминой пудры, фарфорового китайца)… И другие мертвые звуки, издаваемые матерью и остальными людьми.

Все это нужно было запомнить. Запомнить было невозможно.

Когда я стану медузой и приволоку себе однажды теплого, в крови, мужчину…»

— Что?

Она еще раз провела страницей возле носа.

— Прости, милый. Кажется, нечаянно прочла свой собственный запах. Или запах крови просочился со следующих страниц. Он если попадет в книжку, все пропитает.

— Ты сказала «медузой»…

…Когда я стану нынешней и буду в бессонницу предаваться похоти воспоминаний…

Бессонницы начались еще в детской кроватке, в которой я спала, а, точнее, не спала. Мир слов нависал надо мной, лез волосатыми пальцами в рот, царапал ногтем язык.

«Я знаю, что у нее все в порядке, — говорила мать врачам, — я это хорошо знаю. Это она специально, чтобы меня с ума свести, старается-молчит. Не понимает, тварь, если я с ума сойду — кому она со своей молчанкой нужна будет?»