Сухбат Афлатуни - Тёплое лето в Бултыхах

• Название: Тёплое лето в Бултыхах
• Автор: Сухбат Афлатуни
• Издательство: Дружба народов
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013

---

«Папа, смотри, по мне мурашик ползет!»

Папа из-за газеты: «Убей».

Убивать не хотелось. Хотелось, чтобы на него посмотрели. То есть, на меня. Он же по мне ползет. Мамочка вылезла из воды: «Холодно сегодня». Вся в каплях и мурашках, и водой пахнет. Подошла к папе, легла рядом. Папа отложил газеты, подпер голову ладонью. Какой он красивый, когда газеты не читает.

«А где котлетки?» — спрашивает мамочка.

Папа мотнул головой в сторону кустов облепихи.

«Окунешься еще, Станиславыч?»

«Потом», — папа погладил маму по мокрым волосам.

Когда мама их намочит, они вьются, как вьюнок.

Мама пошла в кусты доставать котлеты. Главное, чтобы не укололась!

На песке рядом след от ее купальника.

Я хотела рассказать ей про муравья, но он уполз. Всю себя обсмотрела, даже пятку проверила.

«Мам, котлету дай!» — спускается с валунов Леник.

Ему одиннадцать лет, и он все время голодный. Вчера после зарядки он показывал бицепсы и заставлял трогать.

— Дожидаются вас!

Кто, где?

— В Храме Воздуха. Приезжая.

Стою, в висках стучит. Что делать, поперлась в Храм.

Здр-р-авствуйте, я ваша тетя! Сидит!

Сумку обхватила, волосы в пучок, очочки эти ее.

— Ты, Леночка, прости! Не выдержала я!

Ну, все. Раз «Леночка», значит, сейчас гадость какая-нибудь.

— Верни его мне!

Молчу. На пол смотрю.

— Ничего у меня кроме него, нет! И если…

Срач в беседке. Вчера был пикник, бабы полночи песни орали, колбаса под скамейкой и огурец.

А наш монолог все длится.

Верни, верни. Его, его.

Слушаю, огурец пинаю.

Когда-то я это выдерживала. Почти полгода у нее жила, когда из дома ушла.

Нет, мы уже не плачем. И не рыдаем. Слезки вытерли, перешли к оплате за электричество.

— Ада Сергеевна!

Она не слышит, у нее еще трубы текут. Что? Да, о болезнях-то мы не поговорили! Теперь о болезнях. Болезни. Там, тут и поясничка на погодку.

— Ада Сергеевна! — дубль два. — Вы сюда на поезде, прямо двое суток ехали?

— А на чем же еще, дорогой ты мой человек? Машин-то у меня нет… Где он?

— В город на экскурсию уехали.

Сочиняю по ходу пьесы. Что делать! Так я папу на тарелочке ей и принесла.

— А когда приедет? Я готова ждать.

— Не надо, Ада Сергеевна. Вы и так нарушили условие.

Солнце выглядывает. Пинаю огурец.

Достаю из сумки пачку. Хорошо, догадалась захватить. Зная целевую группу.

Ада Сергеевна смотрит красными глазами на пачку.

— Мне на него бы только издали… У меня такие предчувствия были. Даже не представляешь!

— Он вас постоянно вспоминает, — отсчитываю купюры. — Пятнадцать, шестнадцать…

— Мне еще билетик пришлось брать с переплатой, и лекарство ему привезла. И вот, подожди, шарфик. Потрогай, какой приятный. Нежный, правда?

Да, очень, очень приятный, повеситься на таком хорошо. Девятнадцать, двадцать.

— Прости меня, не усидела дома, — прячет деньги. — Представила себе, как он тут, без меня. Предчувствия. Две ночи не спала, такие сны были.

Обнимает меня. Целую желтую, невкусную щеку. Жалко ее. И папе тоже ее жалко. На жалости у них все и держится. На соплях вот этих, хоть бы высморкалась.

— А знаешь, Леночка, тебе бы хорошо заняться йогой. Она все снимает.

Отвела ее до автостанции. Лучше бы до вокзала, а то еще слезет и опять со своими предчувствиями припрется. Но до вокзала не могла, в четыре с Леником идем в лес за грибами. А Гену пока отправила в отпуск. Отдохните, товарищ мачо.

После обеда мама с папой пошли на рынок. Мы с Леником в карты, нам без взрослых карты не разрешали, но мы просто играли, если просто, то можно же. Потом Леник сказал, что они ему надоели и предложил играть в новое:

«Давай, ты будешь мама, я — папа».

«Как в дочки-матери?»

«Нет, по-настоящему играть, как в жизни. Я — папа, муж, а ты — жена».

Я спросила, почему не наоборот, я ведь похожа на папу, и вообще папина дочка. А он на маму, и волосы мамины, вьются, когда водой намочит.

Леник сказал, что важно не кто похож, а кто будущий мужчина:

«Ты не можешь стать папой, даже когда совсем вырастешь. Даже если очень захочешь».

Странно, мне казалось, когда вырасту, я стану старой и скоро умру, как баба Лида. И все будут плакать, кушать рис с изюмом и песни вокруг меня петь. А про детей еще не думала, еще дети какие-то.

«Когда я вырасту, детей уже не будет, а будет… коммунизм… Ну давай еще в карты!»

Леник придвинулся и поцеловал меня в губы.

Его губы были мокрыми и кислыми.

«Мне посуду надо идти мыть», — сказала я, облизывая.

«Какую посуду?»

«Ну, посуду… Мы же играем, я — жена… Посуду!»

«Хорошо. Помой и приходи быстрей.»

«А ты газетку почитай. На».

Леник послушно развернул «газетку».

Я подошла к раковине.

«Ой, сколько посуды грязной!»

Взяла мыльницу и стала мыть ее, будто это тарелка. Губы немного болели. Неужели так папа с мамой целуются? Нет, конечно, по-другому! Они же не играют, у них все по-правдашнему, по-настоящему, как в кино.

«Помыла? Идем, доиграем».

Леник смотрит, как я мыльницу мою. Набираю в нее водичку и выливаю. Набираю и выливаю. Уже почти чистая.

«Ленка! Ленька!» — кричат с улицы папа с мамой.

Вернулись!

«Только ничего им не рассказывай! Клянись страшной клятвой!» — говорит Леник шепотом.

Я быстро клянусь страшной клятвой и бегу во двор.

Писали, что я была любовницей мэра. Что спала с директором бассейна. Еще с кем-то. А в те полгода у меня вообще никого не было. Ноль. Одна работа.

Один раз Антон пришел, к Лешке. Он тогда еще приходил. Отец типа. Общаться. Брал его гулять, мороженое, пирожное, «плюеженое». Или футбол сидели, по телеку. И тот раз пришел. Открыла, смотрю на него, а он куртку снимает. И запах такой знакомый, сигарет его, рубашки. На руки его смотрю, и чувствую, что… А зачем мне это нужно? Ни ему, ни мне. Смотрю на его руки. Зачем? Зачем в одну и ту же разбитую чашку?

Ладно, мне пора идти, говорю. Лешка выбежал, еще пять лет было: «Мам, ты куда?» Надо, сынуля. По делам. Дай поцелую. Не скучайте без меня, мальчики. Чао-чао. Сумку на плечо и по ступенькам быстренько. Стою такая у подъезда, и думаю куда. Поперлась в парк, мороженое взяла, сижу такая. Подполз один бандерлог в дубленочке, скрасить мое одиночество, спасибо, мое одиночество и так разноцветно дальше некуда, гуляй дальше. А дубленочка у тебя ничего, с мордой не повезло тебе только, урод.

Леник научился нырять и очень гордится. Теперь учит меня.

«А там, — показывает на середину озера, — затопленный город».

«Атлантида?»

«Да, наверное, она».

Мама сидит в новом зеленом купальнике и соломенной шляпке. Подбегаю к ней, лезу в полотенце.

«Мамочка, расскажи, как я родилась!»

«Жарко тогда было…» Это она всегда говорит, а других секретов не рассказывает.

На обед — борщ.

Леник выпил одну воду, капусту и мясо в горку сдвинул. Папа его поругал: «Аристократ!» Аристократ — плохое слово. Приличное, но плохое. Были раньше такие люди, пили только кровь, потом революция их всех арестовала. Поэтому и назвали — аристократы. А я все съела. Мама, я не аристократ, да, мам?

Везу ее обратно из театра. Дождь, а она там, конечно, забыла свой зонт, пришлось бегать. Потом какой-то кретин припарковал свой «мерс». Ни туда, ни сюда, еле выползли.

Едем молча. Кирова молча, Алексеевский. На Алексеевском пробка, ползем, как черепахи, все молча, молча.

«Ну?» — не выдерживаю.

«Не похож».

Ну вот кто бы сомневался!

«Мам… Ты его последний раз когда видела, сколько ему было?»

Молчит.

«Двадцать три», — отвечаю за нее. «А сейчас бы ему уже…»

Поджимает губы. Для нее он все еще в пеленках. На горшочке, а-а.

«Лен».

«А?»

«Зачем тебе это?»

«Что — это?»

«Взяла бы Лешку и поехала с ним по-нормальному в Бултыхи эти».

«С Лешкой я никуда не поеду».

Торможу. Стоим на краю дороги. Дождь по крыше.

«Так и будем стоять?» — спрашивает.

«Так и будем», — говорю и откидываюсь назад.

А папа согласился быстро.

Насчет Леника, конечно, не сразу привык. Это, говорит, что-то в духе олигархов, такие фантазии. Но согласился. Только просил, чтобы сама с Адой Сергеевной это, того… А то у нее давление и кораблики перед глазами плывут. Ладно. Для Ады Сергеевны у меня всегда золотой ключик есть.

Ада Сергеевна долго плачет. Слушает меня и плачет.

Некоторым бабам, я замечала, старость идет. Из них классные старухи получаются. Внуков к отложениям своим прижмут, и давай Маршака им, настольные игры, третье-десятое. Моя бывшая свекровь, чтоб далеко не ходить.

Аде Сергеевне старость не идет. Болтается на ней, как вот это идиотское платье.

Ада Сергеевна говорит, как ей сейчас тяжело. Говорит, что кругом растут цены. Загибает пальцы со своими ногтями. Просветить ее, что ли? Что вещь такая есть. «Маникюр» называется, не слыхали?