Алексей Живой - Семь верст до небес

• Название: Семь верст до небес
• Автор: Алексей Живой
• Жанр: Русское фэнтези

В романе описывается нашествие на Русь мавританского воинства из далеких африканских земель. Руси грозит гибель, но сын мавританского царя Арсен внезапно влюбляется в дочь великого князя русичей Ксению. От их любви теперь зависит исход кровавой битвы. В романе есть все сказочные персонажи: кикиморы, русалки, говорящие звери, лешие и богатыри силы немереной.

---

Молодцы-душегубы меж тем уже не холм прибрежный поднялись, а на нем ни единого деревца нет, только чуть поодаль, в двадцати шагах, березка кривая растет. Стоят молодцы, помышляют о чем-то злодейском под блеск факелов смолистых, а их отовсюду хорошо видать, даже подходить близко без надобности. Тут еще и луна разыгралась, последние облачка от нее отошли и осветилось вокруг все серебром загадочным, а вдоль всей реки Туренки пролегла в одно мгновение серебряная дорога по волнам, по коей, как Евлампий знал точно, черти иногда с неба на землю спускаются за добычею. В ту минуту старший промеж душегубов осмотрелся по сторонам и факел в землю воткнул, перстом на то место указав. Поставили молодцы свою ношу на землю и стали своими саблями землю рыхлить да в стороны отбрасывать. И продолжали они свою работу тайную почти до самого рассвета.

Евлампий все то время в кустах придорожных просидел ни жив ни мертв, а от мыслей про золото у него перед глазами видения начались всякие. То чаши золотые, да кубки с изумрудами перед ним в воздухе возникали и кружились над головой в сатанинсокм танце обгоняя друг друга. То сабли богатые с топорами, опять же каменьями драгоценными величины немеряной обсыпанные, начинали битву меж собой, словно черти передрались из-за добычи. Виделись Евлампию наряды царские, шубы соболиные, да из горностая деланные, портки золотыми нитками тканые, да сапоги красные. И все это вертелось, крутилось, стучало и гремело так, что он уж боялся, будто грохот сей мысленный услышан будет душегубами и его убежище раскрыто, а там – саблю в бок и поминай как звали!

Меж тем моолдцы-разбойнички свою работу закончили и сундук огромный под землю опустили. Видать, там вся казна душегубская была за многие годы собранная, еле сдержали сундук молодцы покудова опускали. Потом землю всю обратно покидали да дерном засыпали. А старший их какое-то действо сотворил над захороном. Да видать без чертовщины тут не обошлось, ибо сундук аж из под земли насыпанной стал свет красный испускать, будто уголья раскаленные под землей лежат. Евлампию аж дурно стало, что-ж там такое разбойнички захронили тайное, что светится могло сквозь землю? Ясно ему одно стало – клад там точно, ибо, что еще в ночь на Ивана Купала сквозь землю светится будет, ежели не клад?

Закончили разбойнички работу, стоят поя пяти человек с каждой стороны от захорона и вдруг видит Евлампий странное дело: пятеро, что слева стояли, вдруг как выхватят свои сабли вострые, да как налетят на остальных и вмиг изрубили их на куски окровавленные. Атаман душегубов в стороне стоял, аж в усы себе недобро усмехнулся, видать, так и задумано было. Как стекла кровь с сабель разбойничьих, приказал им атаман, чтоб в лодью шли. Да только не успели они дойти до берега, как двое сызнова сабли повытаскивали и зарубили троих своих дружек, так, что двое их осталось всего, да атаман, что позади всех шел. Переступили они через трупы кровавые и подошли к берегу, уже в самую лодью стали забираться, за бот ее высокий руками схватилися. Тут вдруг, глядит Евлампий, сам атаман из сапог своих красных два ножичка вострых как выхватил, да и всадил дружкам своим в спины широкие, аккурат под ребра кажному. Так и упали они в воду прибрежную мертвее мертвых, залив вокруг кровью своей все. А атаман, хитрый как старый лис, не полез в лодью. Он вдруг повернулся, пошел вдоль берега и пропал скоро из виду за кустами прибрежными. А Евлампий, ни жив ни мертв сидит от увиденного злодейства, шелохнуться боится – а вдруг атаман злой его увидал, а ли почуял? И вдруг слышит свист разбойничий в ста саженях от себя и видит, что с реки к берегу тихо другая лодья подошла, факелов на ней не видать, да и сама словно чудится тенью призрачной душегубской на реке ночной. Подошла лодья к берегу, прыгнул атаман в нее и был таков.

Вылез тут Евлампий из своего убежища и дрожа от ужаса к месту заветному кинулся. Глядь, а кругом уже одни скелеты истлевшие валяются, словно и не разбойники то были, а бесовские отродья. Подошел он к земле светящейся, упал на колени, да такая его жадность обуяла, что стал руками своими землю разгребать. Гребет, а земля все горячее становится, уже и рукам жарко. Так дорылся он аж до самого сундука, откинул крышку в радости дикой, а от туда как выскочит девица страшенная с волосами грязными в одеянии белом и косою в руках костлявых, да как саданет этой косой Евлампию по шее, так и голова с плеч покатилася, да к самой речке Туренке, где лодья разбойничья стоять осталась, и укатилася. Упал Евлампий рядом с сундуком, да кровью своей все окрест и залил. Так и не дошел он к сродственникам на именины, помер от жадности по дороге.

– Да, – сказал дядька Федул, дослушав сию историю Прохора до конца, – клады они многим кажутся, да не всем даются. Энтот видать заговоренный был на много человек.

– Это как так? – вопросил Прохор.

– Да так. Значит это, что найти такой клад мало, надо еще знать которому он в руки уготован. Может пятеро помрут, духом смертным убиенные, а шестой его возьмет голыми руками, ибо заклятье так сотворено. А может и все пятнадцать помрут, кто его знает.

– Да кто-ж знает, как не атаман?

– Он-то знает, да только не скажет.

Призадумался Прохор, а потом говорит:

– Слушай Федул, а может только на одного энтот клад заговоренный? Ежели аккуратно, может и повезет?

– Может и повезет, кто его знает. Тут как судьба-лихоманка прикажет. А чем про клады задумывать, давай-ка лучше брат с тобой медовухи хозяйской отпробуем. Больно она здесь хороша. А там и поспать не грех, светает уже.

С этими словами Федул налил две чарки. Выпили они с Прохором на пару, крякнули, да усы вытерли рукавом. Апосля чего спать отправились. Только Прохор перед сном на крыльцо резное вышел и постоял чуток, глядя в верх по течению Туренки, не засветятся ли клады какие, их говорят далеко видать.

Глава 3. Поезд свадебный

Женился купец богатый Афоня. И было ему тридцать три года. До сих пор жил Афоня бобылем, ибо имел нрав крутой и никто из девок, что ровней ему приходились в славном городе Киневе, по доброй воле идти за него не желал. А коих звал он недолго любушкой – бил Афоня нещадно. Рука у него, к слову, была тяжелехонька. Изувечил он дочь купеческую Матрену Аграфеевну, до той поры первой красавицей считавшуюся во всем стольном граде Киневе, синяков ей наставил под глазы красивые, да ребро сломал, ударив поленом. Алефтине же Ивановне, ключнице княжеской, едва ухо не откусил. А все потому, что больше жизни своей любил купец Афоня бражничать с дружками своими и не знал в этом занятии ни меры, ни конца, ни краю. Делами то его, кои в торговле мехами заключалися, уже давно ведал дворовый человек Еремей, а Афоня только тратил добытое. Сам же никогда почти к торговле интереса не знал, утопив его в браге, лившейся ему в рот ведрами. Никто в Киневе не мог перепить сего буйна-молодца. Да и не только перепить. Силен был Афоня от природы, как медведь. Правду говорят, что у дураков ум весь в силу ушел. И побить его тоже не мог никто. Он хоть и купец был, непростого роду, а имел в тайных недругах немало людей всех сословий, мечтавших набить его широкую красную рожу, от коей всенепременно несло перегаром. Но мало кто отваживался. Один купец Охрим, торговавший бусами да каменьями всякими, однажды оскорбившись поведением Афони, который стал зубоскалить о его жене принародно, попытался образумить буяна, да только вышло наоборот. Пьяный Афоня так отметелил своего собрата-купца по всем местам, и на прощанье приголубил дубиной по голове, что Охрим потом цельный месяц находился на последней дороге между жизнью и смертью. А жена его красавица Ольга плакала у изголовья.

Меха Афоня поставлял самому князю местному Вельямиру, который был ими очень доволен, а потому купец-бражник всегда сухим из воды выходил, что бы ни вытворял он над обитателями Кинева. Даже дружинники князя, сильные молодцы, все как на подбор – кровь с молоком, с ним дружбу старались завести. Потому как сильные они были, но душонки у них были жадные да жалкие. Как народ обирать – тут дружина по первому зову собирается, князь только перстами щелкнет. А как идти воевать кого из своенравных соседей, волю князя не желавших признавать, так тут и неделю дружину не собрать. Сразу мзду за службу просят. Сам Вельямир слыл сластолюбцем первейшим – изо всех селений, кои воевал, брал в полон девок красивых и услаждался ими еженощно. Подобно ханам аварским имел он в своем гареме две сотни девок. Окрестные народы, узнав о появлении киневской дружины поблизости, прятали в лесах своих девок, да жен. Знали они, если сведает Вельямир о том, что среди местных жителей есть жены красивые – мимо князь не проедет. И тогда горевать мужьям, да отцам. Вельямир же, не находя в селении утехи – казнил всех. И росла ненависть лютая в сердцах. В последний свой поход за данью и девками проходил отряд ратников княжеских через деревню Подолье, что на берегу речушки лесной Ракитинки раскинулась. Вели хозяйство трудное здесь достойно – лес корчевали, да сеяли, что могли. Земля платила скупо за труд, но все же давала всходы, коих было достаточно на прокормление. Жили здесь только пять семей, и была среди женщин местных красавица Акулина, жена старшины местного Василия Ухвата. Приглянулась Акулина князю, собрал он дань с деревни, да велел своим дружинникам присовокупить к ней и жену старшины для потехи будущей. Схватили Акулину ратники, как ни кричала, ни царапалась, спеленали, да на повозку с данью собранной бросили.