Марк Зайчик - Долг Карабаса

• Название: Долг Карабаса
• Автор: Марк Зайчик
• Жанр: Русская классическая проза

---

Потом Шалва внес огромную кастрюлю с хашем, и все стали есть из своих тарелок этот чудесный как бы суп, не желавший остывать. Кушал и Карбас, вслушиваясь в роскошную, гортанную беседу за столом. Он с удовольствием заедал чачу и хаш цельными легко обжаренными на сковороде перцами, вымоченными потом в оливковом масле, лимонном соке и чесноке. К тому же он слушал речь и застольный резкий смех, как бы понимая их, смотрел на этих людей и довольно быстро пьянел, потому что зоркий Шалва не мог позволить стакану оставаться пустым, а гостю голодным и трезвым.

Самое удивительное, что в трех других комнатах этого дома за стенами из тонких блоков находились четверо детей Шалвы, его жена и ее родители, то есть папа и мама, пожилые тифлисцы. У папы был простатит. Все они спали, потому что была суббота, шесть часов утра, выходной день, и не спать было грешно.

Хаш и его содержимое, его сущность, его субстанция с чесноком, зеленым луком, перцами, какое-то время держали Карбаса на поверхности сознания, над бездной ночи. Он пытался удержать равновесие на самом краю жизни, но каждая новая рюмка настойчиво пододвигала его к густейшему туману и пропасти. Это уже перестало быть веселым счастьем застолья, а стало почти привычным, тяжким, болезненным грузом, который затягивал Карбаса в некую темную даль.

Через какое-то неизмеренное время Карбас проснулся на кушетке в той же гостиной Шалвиного дома от тихого говора недалеко от себя в комнате и попытался открыть глаза, что получилось не сразу.

Сильный луч зимнего солнца между ковровых штор просек освещенную наполовину включенной люстрой комнату насквозь, добравшись до тела Карбаса в полной яркости и силе. За столом сидели Шалва, Бено и какой-то третий человек, лица которого Карбас не мог разглядеть, и вполголоса говорили по-грузински, изредка похохатывая. Они пили дымящийся чай с лимоном из стаканов в новеньких подстаканниках, так показалось Карбасу про чай, лимон и новые подстаканники, но люди эти за столом сидели определенно. "Ну как можно, откуда такая сила?" подумал о них Карбас, закрыв опять глаза. Он не мог вслушиваться в их речь, не понимая ее смысла и назначения.

Настроение Карбаса не было хорошим, очень болела голова, радужные колебания закрытых век отвратительно кружили его кровать, вызывая рвоту, которую он сдерживал с трудом. Шалва и Бено подошли к Карбасу, и Бено, человек с необходимой, хорошей профессией в руках, уверенно сказал:

- Ну, дорогой Виктор, выпейте, пожалуйста, немедленно.

Он протягивал ему в своей сильной на вид, волосатой белой кисти кружку со слабо постукивающими в ней кубиками льда. Это был вишневый сок, на четверть разбавленный лимоном. Карбас выпил, ему стало полегче, он приподнял руку в знак приветствия и благодарности, как это делали пожилые, но все еще энергичные руководители СССР, уже незаметно для окружающих друзей и врагов сходившего в то время на нет.

После этого Шалва напоил его кофе и без паузы влил в него полстакана ледяного боржома. И Карбас как-то вернулся к средней нормальной жизни, перестал думать о боли, о бездне и даже смог самостоятельно вернуться (тридцать шесть ступенек вверх, четыре пролета) домой, где был встречен с радостным удивлением: мол, как же ты так незаметно и быстро набрался и какой ты, вообще, бледный. Его любили в то время, как он считал, по инерции, в силу отсутствия другого объекта. Был полдень субботы, дождь перестал, светило солнце, по бульвару гуляли разные люди, среди которых выделялся Шалва, в вырезе его рубашки хорошо был виден пробор в волосах на его груди.

Шалвино присутствие, казалось, было обязательным здесь в округе.

Почему-то в тот день Карбас вспомнил самостоятельную девушку Ирину, которая одно время неназойливо преследовала его и даже выслеживала Карбасов след на каких-то дачах, где он с дружками и девками устраивал вольные мальчишники, за которые можно было в то суровое время сесть в тюрьму всем вместе и по отдельности, но пронесло, помиловал Бог. Дней за десять до его отъезда он встретился с нею, и они простились в пустой квартире в Тушино, ключи от которой ей дала подруга по институту. Не обошлось без пьяных, злых слез и клокочущего чувства порабощения женщины, с безраздельной властью над нею, над ее нежными коленями, дрожащими сильными ягодицами, смуглой поясницей гимнастки, выпуклым нерожавшим лоном, совершенной грудью с зализанными, звенящими от напряжения сосками, с матовыми ключицами, с налитыми женской силой плечами и запрокинутым, влажным от любовного пота и слез лицом, страстным и грустным одновременно.

И все. После этого он ее никогда не видел. Пять лет назад в разгар "большого русского бегства", когда из России в Израиль бежали почти все, устав ждать стабильной жизни и испугавшись национальной стихии, Карбасу на работу позвонил взволнованный московский турист и сказал ему, что "у вас, Виктор Михайлович, есть в столице сын-десятиклассник, и Ирина Натановна вам ненавязчиво, по ее словам, кланяется".

Карбас с ним через час встретился у входа в средней руки гостинице у моря, стоял такой насмешливый, смышленый вычислитель, скрестив ноги в новеньких американских кроссовках, и внимательно читал, теребя бороду, его, Карбаса, газету. То есть газету, в которой Карбас так последовательно и хорошо служил.

- Я Витя Карбас, вы мне звонили, - сказал Карбас, настроенный демократично.

- А я Виталик от Ирины Натановны, - сказал вычислитель.

Карбас как раз тогда уходил из дома, открывал часовое дело, был встревожен, соображал медленно.

- Это Ирина Натановна - такая высокая, глазастая, замкнутая была?.. спросил Карбас, который фамилии Ирины не знал. Не то что не помнил, но не знал, и все. Их любви это не мешало.

- Я, видите ли, знаю эту даму, а точнее - ее сына, в другой период ее жизни, но, вероятно, вы правы, замкнутая - это она. Это есть, - сказал вычислитель, неприятно усмехаясь, у него был волчий профиль, он еще по телефону Карбасу не понравился, но что делать. Право выбора у Карбаса отсутствовало.

- Как она живет? - спросил он низким, хриплым голосом.

- Она не замужем, работает инженером-полиграфистом, Давид учится в десятом классе, спортсмен, сдержан, прост, красив, не гений, очень честен, фамилию носит не вашу, похож на вас, жуткий удар правым голеностопом, - сказал вычислитель.

- Похож на меня?

- Копия, - сказал вычислитель, мельком оценив Карбаса.

"Уж не мент ли подосланный, - подумал тот вяло, но отбросил эту мысль сразу, - ну кому я нужен с этими часами в коробке?"

Сейчас Карбас подумал, что этот мальчик не очень похож на него. Брови и глаза, скажем, его, Карбаса, лоб тоже. А вот скулы, рот, подбородок - совсем нет. Лицо Иры Карбас как бы помнил, но не совсем уверенно, у него были сомнения относительно хозяйки этого лица. То есть он помнил женское замечательное лицо, но не был уверен в том, что оно принадлежало Ирине. Вполне могло быть и так, что оно принадлежало какой-нибудь артистке из понравившегося фильма. Это при том, что фотографии как бы не существовало для Карбаса, он не любил это занятие и результаты его. К тому же ему не нравились фотографы. За некую суетливую властность, как он когда-то в редакции для себя определил, наблюдая кривоногого торопыгу в брезентовой куртке с накладными карманами, искавшего нужный ракурс напористо и увлеченно, как другие ищут истину.

Карбас передал на следующей встрече вычислителю, уезжавшему обратно в Москву через день, картонную коробку с часами для нее, для него, для кухни, для гостиной и так далее. Часы Карбаса не кончались никогда. Вычислителю также были подарены часы. Больше Карбас его не видел и забыл о нем навсегда.

Ира почему-то приезжать в гости отказывалась, признавшись в телефонном разговоре, что "боюсь, мне там у вас понравится". - "Ну, что там у нас может тебе так понравиться?" - искренне удивлялся Карбас, который в этот день получил жуткий штраф из налогового управления. К тому же у него страшно болела нога. Потом эту ногу отрезал в больнице немолодой "русский" хирург по фамилии Синай, надменный человек с неподвижным лицом и руками советского штангиста как бы без пальцев, малоприличных на вид, порхающих, с необходимыми прикосновениями. "Я верю, что вы превозможете недуг", - сказал он очнувшемуся Карбасу. Тот посмотрел на врача отчаянно, но не ответил. Виктор стал ходить на протезе, опираясь на трость, которую ему подарила Ева вместе с букетом синих полевых цветов, стянутых для шика соломенным пучком, а не веревкой - такая была тогда цветочная мода в Тель-Авиве, такая, так сказать, цветочная икебана. Но речь о Давиде.

Потом Давид не поступил в институт, почему-то пошел в армию, хотя Карбас и говорил Ире по телефону, что "если вы думаете жить здесь, то и служить надо здесь, и наоборот, но, конечно, пусть решает сам, русская армия тоже хорошая". - "Какое решает сам, ты все забыл, Витя, надо говорить - российская армия", сказала Ира. "Хорошо, пусть будет российская армия", - послушно сказал Карбас.