Валерий Заворотный - Кухтик, или История одной аномалии

• Название: Кухтик, или История одной аномалии
• Автор: Валерий Заворотный
• Жанр: Научная Фантастика

---

Неподвижно висевший в холодной вечности шар дрогнул и вновь закружился.

Еще две тысячи километров пролетел Кухтик на своей кровати.

Еще два года жизни промелькнули и растворились в мягкой подушке...

Кухтик бежал по широкой площади мимо бронзового памятника и, задыхаясь, волок тяжелую ржавую трубу. За ним гнались враги.

- Отдай железо! - доносилось из-за спины. - Отдай, гад! Наш лом! Все будет сказано!

Добыча - его, Кухтикина, добыча - тяжело скакала по выбоинам, грохоча и поднимая сзади столб пыли. Враги были уже совсем близко. Он зажмурился, рванулся вперед, подвернул ногу и, теряя равновесие, выпустил ржавую трубу из рук.

Погоня закончилась. Он лежал на пыльном асфальте, размазывал по лицу слезы и смотрел, как прыгает вокруг алчная кучка врагов.

- Фиг тебе! Фиг тебе! - кричали ему в лицо похитители.

Они строили рожи и потешались над ним. Они схватили прекрасную длинную трубу, которую он всего час назад, надрываясь, вытащил из страшного темного подвала. Они схватили и поволокли прочь его единственную надежду оправдаться, встать вровень с другими и увидеть свое имя на большой Красной Доске.

Он неудачник. Он не сдаст металлолом и не оправдает доверия. Он останется изгоем до конца своих дней...

Еще две тысячи километров и ещё два года... И надо сидеть за столом в углу маленькой комнаты, надо выучить и запомнить стихи про того, кто стоит на полированном камне, повернувшись затылком к белому от мороза стеклу.

А под столом стоит много бутылок, и можно осторожно толкать их ногой, и они будут тихонько звенеть.

А с кухни пахнет жареной рыбой. И голос соседки - Надькиной матери ругает Надьку и Надькиного отца.

"Ну, ты вооще, бля! - скажет сейчас Надькин отец. - Чем те жисть плохая? С комбината, бля, таскать не перетаскать". А потом Надька уйдет мыться в ванную, и тогда можно подсмотреть в щелку, как она снимает халат.

Но кто же завтра будет стоять на школьной сцене и читать стихи про "каждый год за шагом шаг"? Нет! Надо сидеть, и надо читать, и надо заткнуть уши. И не надо толкать бутылки под столом. Пусть они ругаются на кухне из-за своей рыбы. Пусть она снимает свой халат там, в ванной...

И - все!.. Снова рушится глупая твоя жизнь, Кухтик. Снова рушится. Ничему не научился ты, Кухтик. Снова - не стоять тебе в стройном ряду, локоть к локтю с теми, кто лучше тебя.

Главный Инструктор сидит за красным столом. Главный Инструктор смотрит на тебя сквозь толстые очки. Он молча качает головой и выстукивает пальцами по столу похоронный марш.

Умирает надежда. Последняя надежда на то, что сможешь ты нацепить на рубашку, на грудь - туда, где бьется глупое сердце твое, - маленький блестящий значок.

- Так что же, так и будем молчать? - спрашивает Главный Инструктор.

Но приходится молчать. Потому что нечего сказать ему. Нечего.

- Ну вот, представь себе, Кухтик... - Суровые глаза за толстыми стеклами очков теплеют, и ещё больше не по себе становится Кухтику. Представь себе, что завтра, скажем, поедешь ты в братскую страну. И спросят тебя там про нашу жизнь. И когда был съезд, спросят. И что в решениях было записано. Обязательно ведь спросят... А ты?

Не поднять тебе головы, Кухтик. Не оторвать глаз от пола. Напрягаются, пыжатся серые маленькие, похожие на паучков клеточки в глупой твоей голове. Только зря напрягаются, нет от них толку. Лишь звенит у тебя в ушах, как звенят пустые бутылки под столом, если ударить ногой по длинным, вытянутым горлышкам. И только хриплый голос отца твоего доносится из-за стенки, и голос Надькиного отца на кухне, и Надькин визгливый голос.

- А что вообще полезного сделал ты, Кухтик? Какая музыка звучит в душе твоей?.. На вот - послушай.

Стол перед Главным Инструктором разбухает и превращается каким-то чудом в полированный черный рояль. Блестящая крышка откидывается вверх, и толстые пальцы ударяют по длинному ряду белых клавиш. Сам же Инструктор справедливый и грозный - поднимается, запрокидывает голову и поет Великую Песню. И большой зал за Кухтикиной спиной - неведомо откуда взявшийся огромный зал - подхватывает её сотнями голосов. Лишь он один молчит. Стоит, уперев глаза в темный паркетный пол. Он не знает слов. Даже слов Великой Песни не знает он.

Да что ты вообще знаешь, Кухтик?

"Встань, Кухтик, и расскажи всему классу, почему ты не участвуешь в общественной жизни..."

Он больше не хочет смотреть этот сон.

Он будет тихо лежать, уткнувшись в подушку, и мерно крутиться вокруг желтой звезды. Он много раз облетит вокруг нее, и тогда выплывет из темноты широкая улица с яркими фонарями.

Настанет длинный, искрящийся снегом вечер. Ему исполнится восемнадцать лет, и он узнает, как люди умирают. От счастья.

* * *

Улица вела к магазину. Она начиналась от площади, сворачивала возле сколоченного из фанеры щита с надписью "Экономика должна быть экономной", тянулась вдоль глухого забора и заканчивалась тремя щербатыми ступенями, ведущими в рай.

В раю пахло селедкой, пряниками и подсолнечным маслом. У стеклянного ящика кассы толпился народ. Вдоль длинной очереди гуляла толстая серая кошка. А в дальнем углу над прилавком струился невероятный, сказочный розовый свет. Там царствовала Она.

Кухтик заканчивал работу в пять часов. Ежедневно ровно без четверти пять он окидывал взглядом свой стол, где из мотков проволоки и ещё какой-то дряни с помощью паяльника рождался очередной прибор неизвестного ему назначения. Кухтик выключал паяльник, вставал, отодвигал стул и шел к дверям лаборатории. Он спускался по широкой лестнице, проходил вестибюль, взмахивал перед носом охранника замызганным пропуском и оказывался на улице.

До магазина было семьсот шестьдесят пять шагов. Он шел медленно, стараясь не спешить и подсчитывая в уме оставшиеся до получки деньги. Потом останавливался, глубоко вдыхал и поднимался по грязным ступенькам.

Если не покупать двести граммов сыра, а брать только сто, если не покупать целый батон, а брать только половину, если не брать триста, а брать двести граммов пряников, то можно проделывать это каждый день. И можно каждый раз трижды выбивать по одному чеку в кассе. И, следовательно, трижды подходить к прилавку.

- Сто грамм сыра, пожалуйста.

Она, без сомнения, разгадала его примитивную уловку. Она ухмыляется, отпуская ему очередную жалкую порцию. Она, возможно, в душе давно насмехается над ним.

Ну и пусть! Пусть он жалок перед ней со своей тощей шеей, со своими проклятыми горящими ушами. Пусть... Зато он видит её. Совсем близко. Он даже чувствует ни с чем не сравнимый аромат, заглушающий весь этот селедочно-пряничный запах. Господи, зачем у неё расстегнута верхняя пуговица, и каждый может пялиться на тонкую линию, уходящую вниз - туда, где под грязным дурацким халатом угадывается её грудь.

- И ещё сто грамм сыра. Будьте добры...

Кухтик ворочается во сне и елозит ногами.

Он знает, когда закрывается магазин. Он ждет этого часа на улице. Можно ведь просто стоять на противоположной стороне. Ну что здесь такого? Стоит себе человек и стоит. Можно стоять, даже когда льет дождь или падает снег.

Вот пройдет ещё минута, и она появится из скособоченных дверей служебного выхода. У неё в руках будет тяжелая сумка. Можно предложить ей помощь, донести. Можно. Надо только перейти дорогу.

Ни хрена ты не перейдешь. С места не сдвинешься. Стой уж лучше, где стоишь...

Так продолжается и неделю, и месяц, и ещё месяц. И снова идет мелкий, противный снег. И случается чудо.

Она сама подходит и смотрит ему прямо в глаза.

- Ну, чо? Все стоишь?

И лицо её - рядом с его лицом. И пар над её губами.

- Давай уж погуляем, что ли? - произносит она.

Это - ему, ему!..

Желтые фонари проплывают над головой, и сыплет, сыплет с неба блестящие чешуйки слюды... Триста шестьдесят пять шагов. И ещё триста.

- Это что ж - твой дом, что ли? - спрашивает она.

Надо набрать побольше воздуху и так небрежно, небрежно: "Ага!" Нет, не выходит!

- Холодно что-то, - говорит она.

Сейчас, сейчас он скажет ей: "Можем зайти, чаю попить".

Кухтик открывает рот:

- М-м-м-м.

Пропади ты пропадом, Кухтик! Пропади ты пропадом!

- Не шибко ты разговорчивый, как я погляжу. А у тебя дома кто есть?

Вот оно - счастье, вот! Нет никого дома. Нет!!

Они сидят за столом в маленькой комнате. Сидят рядом.

Они пьют чай из синих чашек с белой каймою. Вместе.

Это её рука. Прямо перед его лицом.

- Ну чего ты? - звучит её сказочный голос. - Хоть музыку бы включил какую. Музыка-то есть у тебя?

Значит, вот как это случается!..

Сначала кренится потолок. И у тебя - потные руки. И пуговицы никак не расстегиваются. И стыдно, что тебе, дураку, помогают твои же пуговицы расстегнуть.

- Да не торопись ты, глупый. Не торопись. Ты что ж, в первый раз, что ли?

Сейчас потолок рухнет. Точно. Обвалится к черту...

Господи, что это?!

Огромный, окутанный голубым светом шар вздрогнул, завертелся с бешеной скоростью и лопнул, разлетевшись на тысячу огненных брызг.