Е Жаринов - Магистр Жак де Моле

• Название: Магистр Жак де Моле
• Автор: Е Жаринов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Рыцарь, который ехал рядом с Магистром, развернул под оглушительный веселый перезвон свой орофлам и поднял его высоко над головой, дабы каждый из собравшихся зевак мог прочитать следующие слова: "Non nobis, Domine, non nobis, sed nomini tuo da gloriam" ("Это не мы, Господи, не мы, но Имя Твое покрыто славой"). Теперь собравшиеся праздные горожане уже в едином порыве все как один выразили в общем вопле свое восхищение перед нагрянувшими в их город крестоносцами. Париж пал без боя. Казалось, у воинов Христа никогда не было подобной бескровной и полной победы за всю историю ордена. Лишь де Моле, словно предчувствуя скрытую опасность, не придавался веселью, а упрямо смотрел вперед, будто не замечая призрачного воодушевления.

Филипп Красивый ждал Тамплиеров уже давно. Он расспрашивал своих приближенных о всех мелочах этой выдающейся процессии, и послание было им понято именно так, как того хотели Храмовники.

III

БУНТ

В один из вечеров Шарль де Валуа и Луи д'Эвро ужинали в королевских покоях со своим царственным братом Филиппом IV, прозванным красивым. Вряд ли когда-либо удастся воссоздать точный облик короля Франции, однако современники единодушно считали его статным красавцем, бледнолицым и светловолосым. Он был прекрасным рыцарем и охотником. Бернар Сэссе, епископ Памье, которому пришлось сурово поплатиться за свои слова, сравнивал короля с совой. Эту птицу в древности другие пернатые избрали свои царем из-за её необычайной красоты, хотя на самом деле сова оказалась птицей совершенно никчемной. Епископ утверждал далее: "таков и наш король, который красивее всех на свете, но только и умеет, что пялить глаза, как сова".

Анонимный автор критиковал короля за то, что тот окружил себя "вилланами", т. е. ворами и бандитами всех мастей, людьми, которые уже по природе своей жестоки, испорчены и злобны. Справедливость, по мнению этого человека, и не ночевала во дворце, потому что король почти все свое время проводит на охоте.

Другие же современники Филиппа IV, напротив, его идеализировали. Гийом не Ногаре, чье возвышение и последовавшее за ним благосостояние почти полностью зависели от королевской милости, говорил следующее о короле: "Он всегда строг и целомудрен - как до брака, так и вступив в него - и всегда отличался особой скромностью и сдержанностью как в облике своем, так и в речах, ничем не проявляя ни гнева своего, ни неприязни к кому-либо, и всех любил. Он - воплощение милосердия, доброты, сострадания и благочестия, истинно верующий христианин".

Следует признать, что этот монарх был центральной и управляющей силой в королевстве. Ближайших помощников он выбирал себе сам, и за все годы его правления ни один из них не играл в делах Филиппа первую скрипку, подменяя его самого. Пресловутое "равнодушие" и некую отчужденность Филиппа IV можно, видимо, воспринимать как умышленную попытку соответствовать облику "христианнейшего" короля, каковым считался его дед Людовик Святой, любимый в народе. Король Франции был прекрасным актером, который умел создать о себе нужное впечатление среди своих подданных. Недовольных было слишком мало, и Филипп умел усмирять их недовольство.

После смерти своей супруги, королевы Жанны, Филипп полюбил проводить вечера в кругу своих близких. За столом в такие часы всегда царило согласие. Одно блюдо сменялось другим в соответствии с этикетом. Стольник, прислуживающий братьям, сам догадался, что настала минута задушевного разговора, и тихо удалился, прикрыв за собой тяжелые двери, ведущие в пиршественный зал. После равномерного позвякивания посуды и дорогих бокалов наконец-то воцарилась почти полная тишина. Лишь слышно было, как время от времени потрескивают дрова в камине. Какое-то время Филипп наслаждался этой странной полутишиной, глядя на огонь и на искры, взлетающие после каждого резкого щелчка в воздух и падающие на каменные плиты у камины. Король любил смотреть на огонь. Пламя с его непредсказуемостью доставляло ему истинное наслаждение. Прекрасно осознавая, насколько душа его отягощена грехами, Филипп словно пытался представить себе то пламя, которое, скорее всего, ждало его после смерти. Пожалуй, так не следовало поступать с папой, не следовало избивать наместника Бога на земле как простого смертного. Равно как и не следовало подсылать к другому понтифику наемного убийцу с отравленными ягодами. Эти и многие другие деяния уже давно занесены в Божьи книги, и их никогда не загладить, не изменить. В короле, как и во многих людях его эпохи словно боролись два человека: один из них был подчеркнуто религиозен, а другой изо всех сил сопротивлялся этим узам, этим веригам, сковывающим его свободу. Будучи, может быть, самым большим грешником своей эпохи, человеком, поднявшим руку на самого наследника святого Петра, которого ещё Христос оставил после себя среди людей, Филипп Красивый отличался при этом необычайной набожностью. Четыре дня в неделю он постился и сидел только на воде и хлебе. Любил раздавать милостыни и служить заупокойные мессы по каждому своему подданному, скончавшемуся либо своей смертью, либо от руки палача по приказу самого Филиппа. Все помнили, как в разгар одной из битв с англичанами король Франции вдруг покинул поле чести, чтобы отстоять мессу в соседней церкви. Люди гибли, проливали кровь, а монарх так и застыл, погруженный в свой бревиарий. Свита, которая ожидала его, не слезая с коней, начала заметно волноваться. Время для молитвы было выбрано крайне неудачно. Бой продолжался, и англичане в любую минуту могли предпринять контратаку и захватить короля, находящегося в молитвенном экстазе. Наконец решили послать одного из сенешалей, чтобы тот предупредил Филиппа об опасности, его подстерегающей. Но Филипп спокойно продолжал читать свои "Pater Noster", не обращая внимание на нетерпение свиты и посланника.

Огонь в камине ясно осветил сейчас французскому королю все перспективы его загробной жизни, и ему понравилось, понравилось это чувство неизбежности страданий и расплаты. Оно давало ему ощущение законности. И в этой, и в другой жизни все должно быть расписано в соответствии со строжайшими правилами. Но какое неизнесимое наслаждение испытывает душа, когда эти правила приходится нарушить. Как, наверное, приятно было Скьярра Колонна, когда он нанес пощечину стареющему папе. Говоришь о смирении, так подставь другую щеку. Эта картина так ясно предстала пред взором короля, что он с силой сжал подлокотник своего дубового кресла, на котором была изображена могучая голова льва.

Наверное, нечто подобное испытывают и толпы самобичующихся, некоторые из которых в своем слепом рвении засекают себя до смерти. Филипп, когда к городу подходили толпы флагеланствующих, всегда просил направить этих грешников мимо окон дворца, чтобы в тайне насладиться желанным зрелищем, насладиться видом изуродованных спин, плетей, разбрызгивающих кровь налево и направо, видом тел, бьющихся в конвульсиях. "Так, так, - шептал самому себе король в такие минуты. - Так, так. Получай, мерзкая плоть, получай свое, получай!"

В эти дни люди постились; все шли босиком - советники парламента, так же как и беднейшие горожане. Многие несли факелы и свечи. Среди участников процессии всегда были дети. Пешком, издалека, босиком приходили в Париж бедняки-крестьяне. Люди шли сами или взирали на идущих "с великим плачем, с великой скорбью, с великим благоговением". А время могло быть весьма дождливым.

Наблюдать за флагеланствующими Филипп стал после смерти своей милой Жанны. Покойная супругу давала ему столько наслаждения и радости, что не требовалось никаких других острых ощущений. В глубине души король Франции догадывался, почему он решил стать Велики Грешником. И дело здесь было не только в прямой выгоде, хотя и в ней тоже. Грех позволял заглушить то чувство тоски и уныния, которое разрывало его сердце на части после скоропостижной смерти любимой супруги. С одной стороны, будучи добрым христианином, Филипп понимал, что все в "руце божьей", что смерть милой Жанны надо воспринимать с радостью, потому что его супруга, этот ангел во плоти, могла попасть только на небо и никуда больше. И в этом случае необходимо смириться и вести праведный образ жизни, во всем подражая деду своему, Людовику Святому.

Но другая часть души Филиппа жаждала бунта, бунта против самого Бога. Да кто он такой, чтобы отнимать у короля Франции то, что принадлежит ему по праву? Почему во всем надо полагаться лишь на его волю, почему надо презирать этот суетный мир и жить лишь помыслами о том, что ждет нас за гробовой чертой? Если Богу не нравится этот мир, то сие не означает, что мир так уж плох на самом деле. Но как жарко полыхает огонь в камине, как весело трещат поленья, разбрасывая во все стороны снопы искр!

Голос монсеньера д'Эвро, родного брата короля, вернул Филиппа к реальности:

Мы очень сильно рискуем, сир, возлюбленный брат мой. Денежная реформа, которую Вы решили осуществить, разозлила чернь до крайней степени.