Алексей Зикмунд - Герберт

• Название: Герберт
• Автор: Алексей Зикмунд
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Вам плохо? - спросил Кен. - Может, выпьете вина?

Герберт кивнул и обхватил двумя руками широкий бокал, в который тут же красной струей хлынуло вино. Отпив немного, он поставил бокал на стол.

- Лучше воды.

Ему дали воды со льдинками. Захлебываясь, он выпил целый стакан, но не успокоился. В сознание проникали обрывки фраз, неясный шум трех голосов: "штаты", "нацисты", "рабы", "евреи", "отдых", "казино"... Последнее слово прозвучало наиболее отчетливо. Когда трапеза была закончена, Поль положил на край стола пухлые руки и сказал:

- Сейчас мы пойдем в казино.

- И я тоже? - спросил Герберт.

- И вы, если пожелаете.

- Казино, - уточнил Герберт, - это там, где выигрывают деньги.

- Да, - сдержанно промолвил Пол и поглядел на красивую женщину.

В казино они поехали на автомобиле Пола. Кен и женщина Айрис разговаривали на заднем сиденье на незнакомом английском языке. Герберт сидел рядом с Полом и смотрел на его волосатые кисти. Автомобиль ехал очень быстро, в Германии Герберт так быстро никогда не ездил.

Казино находилось в горах, ехали до него очень долго. Это был старый замок, стоящий на возвышенности и окруженный лесами. У парадного входа было припарковано множество разноцветных машин. В некоторых сидели пары и громко разговаривали, слышался смех - лица и фигуры излучали покой и самодовольство. Эти существа не размышляли о том, что им говорить, и как мир ни воспитывал их, они не замечали его, считая своей собственностью все, к чему прикасались.

Несмотря на светлый день, зал, где стояли игорные столы, был залит электричеством. Вокруг стола, напоминающего бильярд, сидело человек двенадцать. Герберт смотрел, как стол окружают все новые и новые люди - одни уходят, места освобождаются, но соседство толстых и тонких остается неизменным.

Американцы полукругом расположились позади стола; женщина особенно внимательно смотрела на шарик рулетки: она то приближалась к столу, то отходила назад мелкими шажками. Игра очень интересовала ее, Герберт заметил, как у нее стало дергаться веко. Маленький шарик бессмысленно кружился по желобку. Движение его зависело от силы человеческих желаний. Желания распаляются, и он вертится быстрее, но это вовсе не значит, что он подарит счастье тому, кто больше всего желает его, - шарик вертится сам по себе. Герберт метался, цифры не угадывались; он закусил губу и стал похож на хорошенькую девочку из "Дойче медхен". Двадцатого апреля день рождения фюрера - об этом в Германии знали даже двухлетние дети, просто обязаны были знать.

Герберт направился к окошечку, где продавали фишки. Он небрежно развернул толстую пачку денег, вытащил две бумажки и протянул их девушке за стеклом. Ему дали сеточку с фишками, и он снова подошел к столу. Шарик долго кружился, отыскивая свое место. Наконец он замер на цифре шесть, у многих в это мгновение екнуло сердце. Апоплексический человек в намертво застегнутом френче и в шерстяных напульсниках отчаянно вскрикнул и схватился руками за голову - шарик прокатил его последнюю надежду. Крупье двигал фишки к маленькой сморщенной старушке, которая состояла из кружевов и чепчика, - она была похожа на куклу из театрального музея. Кружочки она запихивала в маленький ридикюль, а весь стол жадно смотрел на нее. Игра кончилась, места старушки и толстяка заняли другие.

Герберт заглянул в свою память и помимо дня рождения фюрера различил там еще два числа - дни рождения бабушки и отца. Итак, четыре, семь и двадцать. Начнем по порядку. Четвертого февраля родилась бабушка - в повседневной жизни она раздражала его, тем не менее надо было ставить, это было предрешено. Герберт поделил фишки на три равные кучки, одну засунул в левый карман, другую в правый, а остальное зажал в кулаке. К столу с рулеткой он подошел, сохраняя трепет, голос у него дрожал.

- Можно положить это на цифру четыре?

Крупье равнодушно сгреб фишки - делались ставки, шарик пока еще не кружился, однако Герберт уже переживал за неверно выбранную цифру.

Наконец шарик завертелся; по мере снижения его скорости напряжение за столом возрастало. Выскочило семь. Герберт стиснул зубы: надо было с отца начинать, вот что бывает, когда соблюдаешь закон иерархии. Следующую горку фишек Герберт отправил к крупье равнодушной рукой, и снова завертелся шарик, и снова человечество наклонилось над столом; цифра четыре возникла за цифрой семь. Теперь мне осталось проиграть последние фишки, и можно уходить. Проигрался дотла - так пишут в дешевых романах, решил Герберт и вытащил из правого кармана последний свой шанс. Гитлеровский шар крутился очень долго и выиграл. Герберт вышел на шикарную балюстраду игорного дома, и ветерок обдул его. Американцы благополучно просадили двести долларов и вернулись, объятые отчетливым страхом дальнейшего проигрыша.

Сутулый отец был похож на птицу, вымершую много лет назад. Она стояла и смотрела в пространство, где пунктиром вычерчивались конструкции будущих эпох. Птица в образе отца все знала и понимала, но ничего не могла поделать. "Я хочу, чтобы ты остался, Герберт, тебе будет лучше со мной", говорила птица.

- Я почти не думал о ней, - самозабвенно произнес Герберт, совершенно не обращая внимания на отца.

- О ком ты говоришь? - Тот не понял сына.

- Ты спрашиваешь, о ком я говорю? Я говорю о Бербель, и говорю о ней сейчас, потому что все время, пока я тут мелькал перед тобой, я ни разу не вспомнил о ней. Представь, папа, ни разу не вспомнил о ней, о девушке, которая для меня интереснее всего на свете.

- Я ничего не знаю об этом, ты про нее не рассказывал.

- А я пришлю тебе ее фотографию.

Отец наклонил голову и, увидев, что у сына развязан шнурок, опустился на корточки и стал завязывать его ботинок.

- Да ведь я закружился с американцами.

- Последнюю неделю мы совсем не разговаривали, - сказал отец.

- Мне ужасно не хочется уезжать, папа. - В глазах стояли слезы.

- Но кто мешает тебе остаться?

- Она, папа.

- Кто она?

- Ну, Бербель, кто же еще, она протягивает мне руку через океаны воздуха.

- Что же ты собираешься делать? - спросил отец и посмотрел на черный силуэт паровоза, выпускающий из-под колес тонкие струйки пара.

- Вернусь домой, а в следующем году, вероятно, приеду к тебе снова.

Тонкие струйки прозрачного пара выскальзывали из-под красных колес паровоза. Герберт покидал Швейцарию. До отправления поезда осталось несколько минут. Отец нагнулся и поцеловал Герберта в щеку - щека была теплая, и это обрадовало его.

Герберт попробовал улыбнуться.

- Не расстраивайся, отец, зимой я приеду к тебе недели на две, обязательно приеду. - Сам он едва ли верил в то, что говорил.

Проводник стал приглашать прогуливающуюся по перрону публику в вагон. И вот паровоз дернул состав, лязгнули буфера, поезд медленно покатился. Германия ждала своих сыновей. Герберт на ходу поднялся в вагон и махнул рукой. Отец выглядел удручающе, руки его как плети висели вдоль туловища; на миг Герберту захотелось спрыгнуть, и почему-то он этого не сделал, жалкий отец становился все меньше, пока совсем не скрылся из глаз.

Герберт зашел в купе, шторки на окне едва пропускали свет. Еще один любитель темноты, поморщился Герберт, но говорить что-либо этому высокому и, видимо, желчному человеку, читающему журнал, не стал, а закрыл глаза и уселся на свой диванчик. Человек два раза смотрел на него поверх очков и оба раза ничего не сказал. Герберт вышел в коридор, вынул пачку "Честерфилда" и закурил. Пожилая пара, проходя по коридору, поглядела на него, а он демонстративно выпустил в потолок струйку дыма. Уже в самом Берлине, выпив в вагоне-ресторане чашку крепкого кофе, Герберт наблюдал, все еще сидя за столиком, как состав медленно втягивается под высокий купол вокзала, а пассажиры уже выскакивали на перрон.

Вышел он с легким чемоданчиком, в котором лежало двадцать американских джазовых пластинок и десять пачек сигарет, еще там находилось старинное китайское блюдо - подарок американцев; на блюде был нарисован многокрылый дракон с милой женской головкой. Поскольку голова женщины была выписана особенно тщательно, с изяществом, присущим просвещенной Европе восемнадцатого века, то он предположил, что тарелка могла быть сделана не обязательно в Китае. Герберт шел, раскачивая чемоданчиком, в голове его проносились стремительные мысли: кое-что о Бербель и кое-что о самой Германии, в которой ему предстояло жить. Конечно, за границей чувствуешь себя несколько спокойнее, и устаешь там меньше, и мысли прозрачные - может быть, оттого, что родина издавна проецирует на себя любовь, рожденную за границей. Выйдя из вокзального павильона, Герберт направился к стоянке такси и сел в первую машину. На Альбертштрассе он увидел выбитые витрины, на их осколках краской были нарисованы шестиугольные звезды.

- Поезжайте потише, - попросил Герберт таксиста. - Что здесь произошло?

- А разве вы не знаете?