Густав Хильгер - Россия и Германия. Союзники или враги?

• Название: Россия и Германия. Союзники или враги?
• Автор: Густав Хильгер
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9524-3627-5

Отношения, связавшие Германию и Советский Союз перед началом Великой Отечественной войны, определили один из самых роковых этапов мировой истории. Это «затишье перед бурей» подверглось анализу огромного количества исследователей. Тем не менее историку Альфреду Мейеру в соавторстве с Густавом Хильгером, занимавшим в предвоенные годы пост советника немецкого посольства в Москве, удалось по-новому взглянуть на давно известные факты. Он не только детально проанализировал особенности нацистско-советского сотрудничества, но и смог пролить свет на идеи, мотивы поступков и общее мировоззрение человека из числа тех, кто серьезно повлиял на внешнеполитический курс Германии в 20-х и 30-х годах XX века. В книге представлены оригинальные и яркие концепции различных направлений, редкие архивные документы, ценные свидетельства очевидцев.

---

Выбор подходящего момента для политического акта может быть предметом бесконечных и бесплодных дискуссий. Мнение, что Рапалльский договор был заключен с опозданием в три с половиной года, выражено в книге Артура Розенберга Geschichte der Deutschen Republik («История Германской республики»), (с. 130); он прав, заявляя, что подобный договор, будь он заключен в декабре 1918 года, придал бы внутренней и внешней ситуации для Германии совершенно иной поворот, но не многие разделяют его вытекающее отсюда мнение, что такой поворот был бы желателен. Куда более широко распространено противоположное мнение, утверждающее, что договор в Рапалло представлял собой лишь несвоевременное нарушение нормальной работы Генуэзской конференции. Граф Брокдорф-Ранцау в то время считал, что министерство иностранных дел проявило ненужную поспешность; утверждая, что германская делегация позволила себе поддаться внезапной панике, он полагал, что с помощью затяжек переговоров можно было бы добиться куда больших выгод. И даже в этом случае Брокдорф-Ранцау признает огромные выгоды, которые получила Германия из договора, не только исключив Россию из числа претендентов на репарации, но и заполучив для Германии статус наибольшего благоприятствования в отношениях с Советской Россией. Если представить ситуацию в более общем виде, Германия начала свой медленный уход с позиции простого объекта международной политики. В этом плане договор получил широкое одобрение во всей Германии.

Россия, в свою очередь, пробила брешь в окружавшей ее до сих пор стене экономической и политической изоляции и громко напомнила Западу о своем существовании как европейской державы. В то же время договор в Рапалло явился важным прецедентом щедрой и благоприятной ликвидации проблемы долгов, поднятой войной и революцией. Таким образом, договор в Рапалло явился существенной победой для режима, правившего в России; договор сам по себе встретил некоторую враждебную критику со стороны политических оппонентов этого режима внутри России, которые имели привычку срывать свое недовольство на членах германского представительства. Свою долю влияния на такое мнение могли оказывать остатки традиционно антигермански ориентированных умеренно либеральных кругов России. К этому времени, однако, людей, обращавших внимание на эти остатки дореволюционного общества в России, становилось все меньше даже в германском министерстве иностранных дел.

Договор в Рапалло не принес с собой какого-то определенного отхода германской внешней политики от ориентации на Запад в направлении твердого альянса с Советской Россией. Напротив, Вальтер Ратенау, министр иностранных дел Германии, продолжал попытки завязать отношения с западными державами даже после Генуэзской конференции; враждебные комментарии, которые договор в Рапалло породил во Франции, увеличили его рвение показать готовность Германии обсудить способы, которыми условия Версаля могли бы быть реально выполнены. Но все напрасно. Французы, по крайней мере явно, не были заинтересованы в переговорах с немцами по поводу какого-либо облегчения бремени репараций. Когда накануне очередного платежа 31 мая 1922 года канцлер Вирт попросил кредит или мораторий на выплаты, ему отказали. Многим тогда казалось, что на самом деле Франция надеется, что Германия не выполнит своих обязательств, тем самым давая предлог для применения суровых санкций. В свою очередь, по этой причине заметно охладели отношения между Францией и Англией. Газета «Известия» от 2 сентября 1922 года дошла до того, что выразила уверенность, что Англии скоро придется искать дружбы с Россией и Германией.

Тем временем в Германии попытки Ратенау и Вирта договориться с Францией подвергались резкой критике с обоих флангов политического спектра. Правая пресса бросала в адрес правительства обвинения в политике умиротворения и предательства. В своем выпуске от 7 июля «Дойче альгемайне цайтунг», рупор промышленной империи Гуго Стиннеса, потребовала, чтобы Германия аннулировала Версальский договор и отказалась от выплаты всех дальнейших репараций. За две недели до этого Ратенау был убит, когда ехал в своей открытой машине по широкой улице на окраине города возле своего дома. Убийцы (ставшие впоследствии героями германского нацизма) были членами тайной террористической организации («Консул». – Ред.), состоявшей главным образом из молодых офицеров и интеллектуалов, неспособных примириться с поражением Германии. Будучи немногочисленными и не имея действенного политического влияния, они тем не менее пользовались молчаливой (и не только) симпатией широких слоев населения – тех самых слоев, которым было суждено стать опорой национал-социализма.

Советское руководство не очень печалилось по поводу гибели человека, являвшегося одним из приверженцев западной ориентации для Германии. Теперь, с его уходом из жизни, устраняется серьезное препятствие на пути широкого развития отношений в духе договора в Рапалло. Однако удовлетворение коммунистических лидеров не было безмятежным. Любая вспышка правого экстремизма не могла не вызывать дурных предчувствий в Москве. Ибо, хотя германская контрреволюция, быть может, и была удобным союзником в борьбе против английского империализма, она также являлась самым ненадежным и опасным пособником, какого могло себе выбрать Советское государство. Поэтому убийство было не только фактором, способным улучшить германо-советские отношения; оно в то же время рассматривалось как предостережение, сигнализирующее, что коммунистическая бдительность должна обостриться. В Германии назревала революционная ситуация, и коммунизм обязан был быть начеку. Таковой и была реакция Москвы на смерть Ратенау. Для того чтобы отвести эту реакцию в иное русло, Вайденфельд, который все еще находился в Москве, делал все, что мог, чтобы представить это убийство как индивидуальный акт незрелых правонарушителей, которому не следует придавать никакого политического значения.

Спустя два месяца подвергся нападкам кабинет политики выполнения (условий Версальского договора. – Ред.), на этот раз со стороны левых, что демонстрируют неустойчивый характер и нервное напряжение в международной политике в 1922 году, которые всегда были близки к критической точке. 24 августа германские профсоюзы промышленных рабочих и наемных работников предъявили канцлеру ультиматум: развал германской экономики зашел так далеко, а бремя, лежащее на шее народа, стало таким тяжелым, что надо отказаться от политики выполнения условий договора немедленно. Исходивший от профсоюзного движения, которое опиралось на миллионы голосов избирателей, этот ультиматум было труднее игнорировать, чем деяния фашистских банд убийц; и д-р Вирт отреагировал сразу же. Он попросил германского поверенного в делах фон Радовица (Вайденфельд к тому времени уже вернулся в Германию) немедленно известить советское правительство об этом ультиматуме. Фон Радовиц 26 августа передал это сообщение Кара-хану и обнаружил ликование советского правительства в связи с резким поворотом в германской политике. Карахан тут же заговорил о германо-советском объединенном фронте против союзников и пообещал, что вся партийная и правительственная пресса сейчас же получит инструкции развязать интенсивную прогерманскую пропагандистскую кампанию.

Спустя два дня фон Радовиц получил телеграмму от Симонса, в которой ему было сказано, что любая публикация о сделанном им демарше крайне нежелательна. Говорилось, что Германия придерживается политики выполнения своих обязательств. Очевидно, правительство сумело успокоить профсоюзы (после первой панической реакции д-ра Вирта на их ультиматум). Но его паника вызвала серьезные затруднения как для его представителя в Москве, так и для всей внешней политики Германии в целом. Фон Радовиц предпринял отчаянную попытку добиться встречи с Караханом, чтобы отменить пропагандистскую кампанию, но последний «был недосягаем». Возможно, Карахан считал, что ошибка д-ра Вирта, если ей позволить стать свершившимся фактом, все еще может быть использована для укрепления его позиции; возможно, его первоначальный энтузиазм уступил место разочарованию и недовольству немецким непостоянством. В любом случае я могу себе представить, что он испытал огромное наслаждение, наблюдая, как фон Радовиц старается выкрутиться из передряги, в которой оказался. Фон Радовиц, в свою очередь, сокрушенно жаловался в Берлин по поводу этих противоречивых распоряжений. Наконец он поймал Карахана, который сказал ему, что был за городом, и пообещал, что пресса не будет упоминать об этом инциденте. Однако два периодических издания, похоже, не были вовремя проинформированы, чтобы успеть удержаться от своих комментариев: 31 августа в выпусках ««Экономической жизни» и ««Рабочей газеты» фигурировали подробные отчеты о германском демарше.